Отражение русского национального характера в языке
Отражение русского национального характера в языке
Актуальность темы реферативной работы "Отражение русского национального характера в языке" определяется обострением интереса к феномену культуры и проблемам языковой личности, недостаточной изученностью проблем национально-культурного своеобразия языковых единиц, а также потребностью изучения способов отражения в языке русского национального характера.
Вы уже знаете о суперспособностях современного учителя?
Тратить минимум сил на подготовку и проведение уроков.
Быстро и объективно проверять знания учащихся.
Сделать изучение нового материала максимально понятным.
Избавить себя от подбора заданий и их проверки после уроков.
Глава 1. Русская национальная личность и ее отражение в языке…………….4
Основные черты русского национального характера……………………….4
1.2. Лексический состав русского языка как отражение «русской души»…8
1.3. Роль грамматики в формировании национального характера…………..13
Глава 2. Специфика мироощущения в русской языковой картине…………..17
2.1 Модальные слова как отражение «непредсказуемости» мира……………17
2.2. Слова – установки фамильярного отношения…………………………….21
2.3. Обращения, запреты и указания – формулы национального
речевого этикета…………………………………………………………………23
Заключение……………………………………………………………………….27
Список использованной литературы…………………………………………...28
Введение
Важнейшей способностью человека, делающей его личностью, возвышающей над животным миром, является способность обладать словом. В Православном христианском богословии представители животного мира по сравнению с человеком называются тварями бессловесными. Язык у животных – это орган вкуса. Язык в человеческом обществе – это средство общения. Чем современнее язык, тем выше уровень развития народа и его культуры. Во всем мире известно, что русский язык – один из самых богатых и выразительных языков.
Русский язык, как и любой другой естественный язык, отражает определенный способ восприятия мира. Владение языком предполагает владение концептуализацией мира, отраженной в этом языке. Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений русского языка, складывается в некую единую систему взглядов и предписаний, которая в той или иной степени разделяется всеми говорящими по-русски.
Писатели и философы, размышляющие о характере и судьбах своего народа, этнопсихологи, иностранные путешественники, бывавшие в России, отмечают такие черты русского национального характера, как тенденция к крайностям (все или ничего), эмоциональность, ощущение непредсказуемости жизни и недостаточности логического и рационального подхода к ней, тенденция к морализаторству, тенденция к пассивности, или даже к фатализму. Мы знаем, что ярким отражением характера и мировоззрения народа является язык и в частности, его лексический состав. Анализ русской лексики позволяет сделать выводы об особенностях русского видения мира.
При этом существенно, что представления, формирующие картину мира, входят в значения слов в неявном виде. Пользуясь словами, содержащими неявные, «фоновые» смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир. Напротив того, смысловые компоненты, которые входят в значение слов и выражений в форме непосредственных утверждений и составляют их смысловое ядро, могут быть (и нередко бывают) осознанно оспорены носителями языка. Поэтому они не входят в языковую картину мира, общую для всех говорящих на данном языке. Разумеется, не все лексические единицы в равной мере несут информацию о русском характере и мировоззрении. Наиболее показательные с этой точки зрения лексические сферы будут рассмотрены в данной работе.
Актуальность данной темы определяется обострением интереса к феномену культуры и проблемам языковой личности, недостаточной изученностью проблем национально-культурного своеобразия языковых единиц, а также потребностью изучения способов отражения в языке русского национального характера.
Глава 1. Русская национальная личность и ее отражение в языке
Основные черты русского национального характера
Общее в понимании «национального характера» в отечественной и зарубежной науке — рассмотрение его на уровне черт личности. Это важно для вычленения совокупности основных черт характера русского народа.
Раскрыть сущность черт характера народа — значит исследовать диалектику проявления общечеловеческого в национальном в конкретных социально- экономических и исторических условиях жизни данного народа, в его культуре и традициях. «Отнимите у современного человека медленно и трудно нажитой скарб обрядов, обычаев, всяких условностей, и он растеряется, утратит свое житейское умение, не будет знать, как обойтись с ближним, и будет принужден все начинать сызнова», — писал В. О. Ключевский.
Точки зрения ученых о характерных чертах русского народа различны. Характер русского народа, по мнению отечественных мыслителей XIX-XX вв. Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, В. С. Соловьева, В. В. Розанова, Н. О. Лосского и С. И. Гессена, выражается в таких чертах-качествах, как гражданственность, честность, милосердие, доброта, терпимость, способность к состраданию, сопереживанию, доброжелательность, потребность в общении, поиск смысла жизни, трудолюбие, знание народных обычаев.
Исследуя национальный характер русских, А. В. Селиверстов к числу причин, послуживших источником для выделения характерных черт русского народа, относит специфику природно-климатического фактора, геополитические факторы, православие. Относительная суровость природно-климатических условий сформировала в русском народе навыки и привычки к упорному, напряженному труду, неприятию тунеядства.
Необъятные пространства России порождали смирение русской души, ее жертвенность, одновременно охраняя и давая чувство безопасности. Смирение русского человека, по мнению Н. А. Бердяева, способствовало его самосохранению в необъятном пространстве.В душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность и бесконечность, как в русской равнине. Непроходимые леса, безжизненные топи и болота России развивали в народе привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. По словам В. О. Ключевского, «нет народа, менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и более выносливого, чем русский народ».
Языковая картина мира формируется системой ключевых концептов (они дают «ключ» для ее понимания) и связывающих их инвариантных ключевых идей, или сквозных мотивов, повторяющихся в значении многих слов и выражений. Ключевые для русской языковой картины мира концепты заключены в таких словах, как душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость. Все эти слова труднопереводимы: их переводные эквиваленты не просто приблизительны, они не включают важных именно для русского языка смысловых компонентов. К числу лингвоспецифичных относятся также любые слова, в значение которых входит какая-то важная именно для данного языка в целом идея, например: собираться, добираться куда-то, постараться что-то сделать; сложилось, довелось; обида, попрек; заодно и др.
Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и устройства мира, или «языковую картину мира. Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений данного языка, складывается в некую единую систему взглядов, или предписаний (таких как, например: хорошо, если другие люди знают, что человек чувствует), и навязывается в качестве обязательной всем носителям языка.
Почему говорящий на данном языке должен обязательно разделять эти взгляды? Потому что представления, формирующие картину мира, входят в значения слов в неявном виде; человек принимает их на веру, не задумываясь, и часто даже сам не замечая этого. Пользуясь словами, содержащими неявные смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир. Напротив, те смысловые компоненты, которые входят в значение слов и выражений в форме непосредственных утверждений, могут быть предметом спора между разными носителями языка и тем самым не входят в тот общий фонд представлений, который формирует языковую картину мира. Так, из русской пословицы «Любовь зла, полюбишь и козла» нельзя сделать никаких выводов о месте любви в русской языковой картине мира, а лишь о том, что козел предстает в ней как малосимпатичное существо.
Владение языком предполагает концептуализм мира. При этом конфигурации идей, заключенные в значении слов родного языка, воспринимаются говорящим как нечто само собой разумеющееся, и у него возникает иллюзия, что так вообще устроена жизнь. Но при сопоставлении разных языковых картин мира обнаруживаются значительные расхождения между ними, причем иногда весьма нетривиальные.
Так, для носителей русского языка кажется очевидным, что психическая жизнь человека подразделяется на интеллектуальную и эмоциональную, причем интеллектуальная жизнь связана с головой, а эмоциональная — с сердцем. Мы говорим, что у кого-то светлая голова или доброе сердце; запоминая что-либо, храним это в голове, а чувствуем сердцем; переволновавшись, хватаемся за сердце. Нам кажется, что иначе и быть не может, и мы с удивлением узнаем, что для носителей некоторых африканских языков вся психическая жизнь может концентрироваться в печени, они говорят о том, что у кого-то «умная печень» или «добрая печень», а когда волнуются, подсознательно чувствуют дискомфорт в печени. Разумеется, это связано не с особенностями их анатомии, а с языковой картиной мира, к которой они привыкли.
Наиболее важные для данного языка идеи повторяются в значении многих языковых единиц и являются поэтому «ключевыми» для понимания картины мира.
Ключевыми идеями для русской языковой картины мира являются, в частности, следующие:
− идея непредсказуемости мира (авось, а вдруг, на всякий случай, если что; обойдется, пронесет; собираться, стараться; вышло, получилось, сложилось; угораздило; счастье);
-представление о том, что для любого действия необходимо мобилизовать свои внутренние ресурсы, а это трудно (собираться, заодно);
− высокая требовательность в человеческих отношениях (друг, общение, отношения, попрек, обида, родной, разлука, соскучиться, просить, просьба);
− идея справедливости (справедливость, правда, обида);
−для того чтобы человеку было хорошо внутри, ему необходимо большое пространство снаружи; однако, если оно необжитое, то это тоже создает внутренний дискомфорт (удаль, воля, раздолье, размах, ширь, широта души, маяться, неприкаянный).
− хорошо, когда другие люди знают, что человек чувствует (искренний, хохотать, душа нараспашку);
− плохо, когда человек действует из соображений практической выгоды (расчетливый, мелочный).
1.2. Лексический состав русского языка как отражение «русской души»
Очевидно, что основную культурную нагрузку несет лексика языка: слова и словосочетания. Из них складывается языковая картина мира, определяющая восприятие мира носителями данного языка. Особенно наглядно и ярко этот аспект представлен устойчивыми выражениями, фразеологизмами, идиомами, пословицами, поговорками — то есть тем слоем языка, в котором непосредственно сосредоточена народная мудрость или, вернее, результаты культурного опыта народа. Единицы этого слоя Н. Д. Бурвикова и В. Г. Костомаров в ряде статей предлагают назвать логоэпистемами. Логоэпистема — это знание, несомое языковой единицей как таковой.
Лингвистами были изучены английские и русские идиоматические выражения, отражающие и формирующие те свойства, достоинства и недостатки человека, которые ценятся или осуждаются в соответствующем обществе и соответствующей культуре.
Количество и качество идиом, отражающих положительную или отрицательную оценку тех или иных человеческих качеств, можно считать показателем этических норм, правил социальной жизни и поведения в обществе, отношения нации через ее культуру и язык к миру, другим народам и культурам.
Разумеется, не все лексические единицы в равной мере несут информацию о русском характере и мировоззрении. Наиболее показательными с этой точки зрения оказываются следующие лексические сферы.
Прежде всего, это слова, соответствующие определенным аспектам универсальных философских понятий.
В русском языке это такие лексические пары, как правда и истина, долги обязанность, свобода и воля, добро и благои т.д.
Слова правда и истина обозначают две стороны одного и того же общефилософского концепта: правда указывает на практический аспект этого понятия, а истина – на его теоретический аспект. В каком-то смысле истину знает только Бог, а люди знают правду.Нередко говорят, что у каждого своя правда (мы не говорим у каждого своя истина), но ученый стремится к познанию истины (а не правды), а рассерженная мать хочет узнать правду (не истину) о том, кто разбил ее любимую чашку.
Правду люди знают и стремятся донести ее до других. Как заметила Н. Д. Аратюнова, в суде свидетели клянутся говорить правду, а сам суд стремится выяснить истину, чтобы затем судить по правде. Такое распределение не случайно. Свидетели могут говорить только правду, а не истину, ведь истина – это то, чего никто из людей не знает, это то, что и должен установить суд.
Что важнее для русского языкового сознания: правда или истина? На этот вопрос однозначного ответа нет. С одной стороны, истина важнее, поскольку она принадлежит «горнему» миру. Правда, с этой точки зрения, оказывается «приземленной». Это различие отчетливо видно из семантики сочетаний познать истину и узнать правду.
Истина выше, но правда ближе человеку. Таким образом, каждая из них оказывается в каком –то смысле «важнее».
Несколько иначе обстоит дело со словами добро и благо. Единое общефилософское понятие отражено в слове добро в этическом, а в слове благо в утилитарном аспекте. Добро находится внутри нас, мы судим о добре, исходя из намерений. Чтобы судить о благе, необходимо знать результат действия. Можно делать людям добро (не благо), поскольку это непосредственная оценка действия, безотносительно к результату. Но стремиться можно к общему благу. Люди могут работать на благо Родины, на благо будущих поколений. Во всех этих случаях речь идет о более или менее отдаленном результате наших действий.
В этом смысле, будучи свободным от утилитарного измерения, добро оказывается во всех отношениях важнее, чем благо. Оно одновременно и выше, и ближе человеку. Недаром именно слово добро используется в триаде Истина, Добро, Красота.
Итак, анализ пар правда – истина и добро – благо показывает, что для взгляда на мир чрезвычайно существенными оказываются два противопоставления: во-первых, противопоставление возвышенного и приземленного, во-вторых, противопоставление внешнего и внутреннего. Важным является, с одной стороны, возвышенное, а с другой – близкое человеческой жизни, связанное с внутренним миром человека.
Этим же определяется и соотношение понятий долга и обязанности. Можно сказать, что долг метафоризуется как изначально существующий внутренний голос, указывающий человеку, как ему следует поступить, тогда как обязанность метафозируется как груз, который необходимо нести какое-то время. Мы можем возложить на кого-либо обязанность, как возлагают груз, но нельзя возложить долг. Мы говорим: У него нет никаких обязанностей, но нельзя сказать: У него нет никакого долга. Ведь долг существует изначально, независимо от чьей-либо воли. Для человека важно иметь чувство долга, прислушиваться к тому, что повелевает долг. Во всех этих контекстах слово обязанность не употребляется. Обязанности могут распределяться, как можно распределять груз между людьми, которые должны его нести. Но нельзя распределять долг. Свою обязанность можно переложить на кого-то, долг же нельзя перепоручить никому.
Все сказанное свидетельствует о том, что для этических представлений носителей русского языка чрезвычайно существенно именно понятие долга, которое определенным образом соотносится с другим важным моральным концептом – понятием совести. Долг – это внутренний голос, который напоминает нам о высшем; если же мы не следуем велению долга, этот же внутренний голос предстает как совесть, которая укоряет нас. Обязанность же – это нечто внешнее, и уже поэтому она не играет такой же существенной роли для русской языковой ментальности, как долг.
Свойственное русскому языку представление о взаимоотношениях человека и общества, о месте человека в мире в целом и социальной сфере в частности нашло отражение в синонимической паре свобода – воля. Эти слова часто воспринимаются как близкие синонимы. На самом деле между ними имеются глубокие концептуальные различия. Если слово свобода в общем соответствует по смыслу своим западноевропейским аналогам, то в слове воля выражено специфически русское понятие. Свобода означает мое право делать то, что мне представляется желательным, но это мое право ограничивается правами других людей; воля вообще никак не связана с понятием права. Свобода соответствует нормативному для данного общества представлению о дозволенном, а воля предполагает отсутствие каких бы то ни было ограничений со стороны общества. Недаром о человеке, который пробыл в заключении и законно освободился, мы говорим, что он вышел на свободу; но если он совершил побег до конца срока, мы, скорее, скажем, что он бежал на волю. Отметим, что в современном речевом употреблении слово воля в рассматриваемом значении практически не используется, в более распространенном сейчас значении слово воля относится к одной из сторон внутренней жизни человека, связанной с его желаниями и их осуществлением.
Существенную роль в русской языковой картине мира играют также слова, соответствующие понятиям, известным и в других культурах, но особенно значимым именно для русской культуры и русского сознания. Сюда относятся такие слова, как судьба, душа, жалость и некоторые другие.
Слово душа широко используется не только в религиозных контекстах – душа понимается как средоточие внутренней жизни человека, как самая важная часть человеческого существа. Говоря о настроении человека, мы используем предложно – падежную форму на душе (на душе у него скребли кошки); при изложении чьих-то тайных мыслей употребляется форма в душе (Она говорила: «Как хорошо, что вы зашли» - а в душе думала: «Как это сейчас некстати»). Если бы мы говорили по-английски, упоминание души в указанных случаях было бы неуместно. Не случайно мы иногда используем выражение русская душа, но никогда не говорим об «английской душе» или «французской душе».
Существительное судьба имеет в русском языке два значения: «события чьей-либо жизни» и «таинственная сила, определяющая события чьей-либо жизни». В соответствии с этими двумя значениями слово судьба возлагает два синонимических ряда: 1) рок, фатум, фортуна и 2) доля, участь, удел. Однако в обоих случаях за употреблением этого слова стоит представление о том, что из множества линий развития событий в какой-то момент выбирается одна (решается судьба) – важная роль, которую данное представление играет в русской картине мира, обусловливает высокую частотность слова в русском языке, значительно превышающую частотность употребления аналогов этого слова в западноевропейских языках.
Еще один важный класс слов, ярко отражающих специфику русской ментальности, - это слова, соответствующие уникальным русским понятиям: тоска, удаль. Переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» - постоянная тема русского фольклора и русской литературы.
На непереводимость русского слова тоска и специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык. Человеку, незнакомому с тоской, трудно объяснить, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство», «душевная тревога», «скука, уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей. Объектом тоски может быть что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях (тоска по Родине, тоска по ушедшим годам молодости). Нередко чувство тоски обостряется во время длительного путешествия; как сказано в стихотворении М. Ю. Максимова, «Каждый поезд дальнего следования будит тоску просторов».
Другое характерное русское слово – это удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Это хорошо почувствовал Фазиль Искандер, который писал: «Удаль. В этом слове явно слышится – даль. Удаль это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали».
В слове «мужество» - суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от мужчинства.
Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость. Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть «самонакачка», опьянение. Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит.
Пытаясь объяснить или понять, что такое удаль, мы неизбежно сталкиваемся с некоторым парадоксом. Все попытки рационального объяснения удали заставляют признавать, что в ней нет ничего особенно хорошего. Говоря об удали, мы любуемся тем, какие удалые действия может совершить человек, и уже это сообщает слову положительную окраску.
1.3. Роль грамматики в формировании национального характера
Нет сомнения, что слова, словосочетания, фразеологические единицы всех видов, то есть всё то, из чего складывается лексический состав языка, играют основную роль в реализации функции языка как орудия культуры и средства формирования личности. Однако не следует думать, что весь «культуроносный слой» языка заключен в лексике и фразеологии. В формировании личности носителя языка задействованы все языковые средства, обычно, повторим, не замечаемые и не осознаваемые человеком. Приведем наиболее очевидные и показательные примеры того, как грамматика влияет на формирование личности.
Хорошо известный грамматический факт: в русском языке, как и в большинстве европейских языков, в качестве обращения используются два личных местоимения ты и вы, а в английском только одно – you. Казалось бы, чистая грамматика, значения эквивалентны, просто you- это и ты, и вы. Однако возможность выбора в русском языке, когда вы может употребляться и для единственного числа (обычно с большой буквы, что подчеркивает уважительность этой формы обращения), и для множественного, не может не влиять на отношения между людьми и на их характеры. Русское ты может оскорбить: «Вы мне не тыкайте!»
Еще один пример из другой области грамматики — морфемики. Известно, что в русском языке имеется очень большое количество уменьшительных и ласкательных суффиксов: -очк- (-ечк-), -оньк-(-еньк-), -ушк- (-юшк-), -ик- и многих других. Носитель английского языка, практически не имеющего таких суффиксов (bird [птица] — birdie [птичка], girl [девочка] — girlie [девчушка] — это редкие исключения), не может даже отдаленно вообразить себе все то огромное суффиксальное богатство русского языка, которое предоставляет его носителям возможность выразить столь же огромное богатство тончайших нюансов любящей души (поскольку эти суффиксы даже в сухих грамматических учебниках называются уменьшительно-ласкательными).
Как известно, стереотипный образ России и русского человека на Западе - это медведь, могучий, но грубый и опасный зверь. Так вот родной язык этого зверя отражает его потребность в передаче оттенков хорошего отношения к миру, любви и ласки (язык — зеркало культуры) и формирует из него тонкую и любящую личность, предоставляя в его распоряжение большое разнообразие языковых средств для выражения этого самого хорошего отношения к миру. Причем именно к миру, а не только к людям, потому что уменьшительно-ласкательные суффиксы с одинаковым энтузиазмом присоединяются русскими людьми и к одушевленным, и к неодушевленным предметам.
Разумеется, это создает большие трудности при переводе. Русское слово старушка в есенинском «Ты жива еще, моя старушка?» требует в переводе четырех английских слов: «Are you still alive, my dear little old woman?»
Действительно, по-русски можно сказать о людях: Машенька, Машут-ка, Машечка, Машуня, Машунечка и т. д.; девушка, девочка, девонька, девчушка, девчонка, девчоночка; о животных: кот, котик, коток, котишка, котишечка, котишенька; телка, телушка, телочка, телушечка; собачка, собачушка, собаченька; а также о любом предмете неживого мира: домик, домишечка, домичек, домок, домушка; ложечка, вилочка, кастрюлька, сковородочка и т. д. Всему этому богатству английский язык может противопоставить только слово little или dear little: little cat [буквально - маленькая кошка], dear little dog [буквально - милая маленькая собака], но до высот dear little fork/spoon/frying pan [буквально - милая маленькая вилка/ ложка/сковорода] англоязычному человеку не подняться.
Употребление такого рода суффиксов показывает уважение, такт, хорошее отношение к окружающим. Часто они употребляются в речи, обращенной к детям. В магазине женщины, особенно пожилые, нередко говорят: дайте хлебушка, колбаски, молочка, маслица и т. п. Современные коммерсанты немедленно взяли на вооружение эту «слабость» русского народа и продают масло под названием «Маслице» (лучше идет с таким ласковым родным названьицем), овсяное печенье в пачке с надписью «Овсяночка» и т. п.
Чем хуже благосостояние народа во всех отношениях, тем заметнее рвение к прекрасному и просто красивому, будь то одежда, духи, мебель, все равно. Грубость жизни отразилась в языке не только богатым запасом бранных выражений, но, как это ни парадоксально, также любовью к ласкательно-уменьшительным словам, активным использованием языковых средств выражения подчеркнутой вежливости.
Тот факт, что в русском языке есть отсутствующая в английском языке категория рода, наделяющая все существительные, а значит все предметы окружающего мира, свойствами мужскими, женскими или нейтральными, «средними», свидетельствует о более эмоциональном отношении к природе, к миру, об олицетворении этого мира. Как передать на английском языке всю эмоциональную драму популярнейшей русской песни о рябине, которой нельзя никак «к дубу перебраться», если и рябина, и дуб по-английски не имеют рода, а вместо этого имеют артикль, и для англоязычного человека важно только, одна ли это из многих рябин (неопределенный артикль о) или та самая рябина, о которой шла речь (определенный артикль)? Русскому уму и сердцу эти вопросы определенности — неопределенности не говорят ничего, русский человек сострадает бедной женщине — рябине и мужчине - дубу, которые не могут соединиться.
Итак, уже на уровне грамматики язык свидетельствует о повышенной эмоциональности, сентиментальности, сердечности русской души, русского национального характера.
Уменьшительно-ласкательные суффиксы русского языка не только отражают повышенную способность русскоязычного человека к выражению любви и доброты, его эмоциональность и чувствительность, но и несомненно способствуют формированию этих качеств.
Наличие выбора между ты и вы также дает больше возможностей для передачи оттенков чувств и, следовательно, формирует более высокую эмоциональность, чем у людей англоговорящих, не имеющих этой возможности выбора.
Восклицательный знак и грамматическая категория рода тоже определяют более эмоциональное отношение и к людям, и к окружающему миру.
Таким образом, в формировании личности носителя языка участвуют все средства языка, в том числе грамматические.
Глава2. Специфика мироощущения в русской языковой картине
2.1 Модальные слова как отражение «непредсказуемости» мира
В русской языковой картине одним из ключевых концептов является непредсказуемость мира. Это мир, в котором может случиться все. Представление о непредсказуемости мира имеет два аспекта. С одной стороны, человек не может ни предвидеть будущее, ни повлиять на него. Специфика такого мироощущения сконцентрирована в знаменитом русском авось. О человеке, который покупает лотерейный билет (т.е. надеется на удачу), не говорят, что он действует на авось. Скорее так скажут о человеке, который не чинит крышу, готовую обвалиться, садится в автомобиль с неисправным двигателем или строит атомную станцию без надлежащей системы защиты. Вопреки разуму он надеется, что ничего плохого не случится — обойдется или пронесет.
С другой стороны, идея непредсказуемости мира оборачивается не контролируемостью собственных действий. Русский язык обладает удивительным богатством средств, позволяющих снять с себя ответственность. Например, достаточно частотным в русской языковой практике является выражение «на всякий случай», описывающее следующее мироощущение: «произойти может всё, что угодно. А поскольку всего не предусмотришь, то лучше иметь в своем распоряжении различные дополнительные ресурсы». Таким образом, данное выражение объединяет две установки: желание перестраховаться и ощущение мира как чего-то нелогичного, непросчитываемого, в котором может случиться все что угодно, возникнуть любая непредвиденность - то есть именно те установки, наличие которых мы и предположили исходя из структуры русского языка. Будучи калькой французского “a tout hasard”, оно вошло в русский язык только в начале ХIX века; однако, поскольку данное выражение органично вписалось в русский язык, то логично предположить, что существовала потребность в единице, выражающей подобную установку.
Так, именно этим мироощущением руководствовался Осип из «Ревизора» Гоголя, когда говорил: «Что там? Веревочка? Давай и веревочку, - и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно», - хотя в то время в обиходный русский язык выражение «на всякий случай» еще окончательно не вошло. Причем это выражение А. А. Мельникова считает в некотором роде оппозиционным русскому «авось». Оба они абсолютно идентичны по лежащему в их основе ощущению мира как бесструктурного, непредсказуемого образования: «важная идея, отраженная в авось, - это представление о непредсказуемости будущего: «все равно всего не предусмотришь», однако следующая установка в «авось» выступает противовесом к перестраховочному «на всякий случай»: коли мир таков, то «бесполезно пытаться застраховаться от возможных неприятностей».
Если «на всякий случай» предполагает активные страховочные действия, то «авось» обосновывает пассивность субъекта установки, его нежелание предпринять какие-либо решительные действия (в частности, меры предосторожности). Не случайно в песне Булата Окуджавы, в которой речь идет о том, что король «веселых солдат интендантами сразу назначил, а грустных оставил в солдатах - авось ничего», установка на «авось» оправдывает не действие (интендантами срезу назначил), а отсутствие действия (оставил в солдатах). А.Д. Шмелев приводит типичные контексты для «авось»: «авось обойдется; авось ничего; авось рассосется; авось пронесет; ср. также: «Бог не выдаст, свинья не съест», - то есть в русском «авось» уверенность в нелогичности и поэтому непредсказуемости мира обосновывает беспечность субъекта данной установки, его отказ от принятия мер предосторожности. Однако установка «на авось», предлагая лишь один способ действия (если можно так говорить о пассивности) в условиях непростроенности и непредсказуемости мира, не могла удовлетворить всех носителей языка - это нашло свое отражение, например, в следующих пословицах: «От авося добра не жди», «Авось плут, обманет», «Авосьевы города не горожены, авоськины дети не рожены», «Кто авосьничает, тот и постничает» и др. Поэтому появление выражения «на всякий случай» вполне логично, ибо, с одной стороны, в нем содержится характерное для носителей русского языка ощущение мира как нелогичного и, как следствие, непредсказуемого, а с другой стороны, предлагается определенный стереотип действия в этой ситуации.
То же осмысление мира содержится в выражениях «в случае чего» и «если что». В отличие от выражения «на всякий случай» они являются обстоятельствами не цели, а условия, однако, как и в случае с целью, эти обстоятельства столь же туманны. Хотя выражения «если что» и «в случае чего» могут использоваться и в качестве эвфемистического намека на известное адресату речи обстоятельство («если что - мы друг с другом не знакомы»), однако чаще всего они используются для туманного обозначения любой ситуации, в которой может оказаться полезным следовать данной инструкции («если что - заходи не стесняясь»).
Более того, иногда неясным может остаться не только условие, о котором идет речь, но также и то, что именно должно произойти при реализации данного условия (как, например, в рассуждениях героини следующего отрывка: «У меня тоже есть братья: один боксер, а другой просто очень здоровый детина. И я всю жизнь пребывала в уверенности: если что, пожалуюсь братишкам, и… Дальше я даже не додумывала». А.Д. Шмелев замечает, что выражения «если что» и «в случае чего» ставят в тупик лексикографов, и в результате в словарях они дают этим выражениям не слишком содержательное толкование (например, он рассматривает толкование этих слов в Малом академическом словаре. Поскольку установка, на которой основаны эти выражения формируется во многом языковой структурой русского языка, то в языках с иной структурой (а именно, с жесткой схемой предложения) может даже не быть соответствующих «мелких» слов, выражающих данную установку.
Эту трудность иллюстрируют словари, переводящие слова на какой-нибудь из иностранных языков. Например, в Кратком русско-английском фразеологическом словаре оборот «в случае чего» истолковывается следующим образом: «Если возникнут непредвиденные сложности, неприятности, какая-либо опасность»; в качестве английских эквивалентов предложены “if anything goes wrong” и “in case the worst happens”. Однако обстоятельства, на которые указывает оборот «в случае чего», вовсе не обязательно опасные, сложные или неприятные (например: «В магазин идти лень. Гостей вроде не ожидается, а в случае чего - у меня припасены две бутылочки ликера»; это высказывание вовсе не подразумевает, что приход гостей говорящему как-то неприятен, и, следовательно, указанные в словаре английские выражения не могут служить переводными эквивалентами для этого оборота). По существу, данное выражение может подразумевать любые обстоятельства, в которых следование данной инструкции или использование данного ресурса может быть полезно, и оборот «в случае чего» в этом отношении не отличается от оборота «если что». Оксфордский словарь дает более удачный вариант перевода выражения «в случае чего» - «if anything crops up». Однако, по справедливому замечанию А.Д. Шмелева, и этот перевод дает лишь приблизительное представление о смысле анализируемого оборота, поскольку в нем в недостаточной мере отражена идея непредсказуемости будущего, составляющая самую сердцевину рассматриваемого русского выражения.
Таким образом, «авось», с одной стороны, и обороты «на всякий случай», «в случае чего» и «если что», с другой, представляют собой две стороны одной медали, потому что в основе всех этих выражений лежит присущее русскому менталитету осмысление мира как неструктурированного, нелогичного и, следовательно, непросчитываемого образования. Разница между «авось» и остальными выражениями лишь в избираемой при таком положении вещей стратегии поведения. В первом случае это ориентация на беспечность: поскольку всё равно всего не предусмотришь, нет никакого смысла в том, чтобы пытаться как-то защититься от возможных неприятностей, а лучше просто надеяться на благоприятный исход событий. Однако при таком ощущении мира возможна и другая стратегия поведения, отражаемая в оборотах «на всякий случай», «в случае чего» и «если что»: желая как-то обезопасить себя в непредсказуемом мире, человек начинает предпринимать меры предосторожности, которые никак не диктуются трезвым расчетом и ориентированы на то, что произойти может все что угодно (тем самым он, фактически, надеется на то, что «авось» эти меры окажутся полезными, то есть, по сути, недалеко уходит от описанной нами первой стратегии поведения), а говоря о линии поведения в будущем, человек вынужден считаться с самыми невероятными и при этом четко не определенными возможными ситуациями, которые могут «в случае чего» возникнуть. Таким образом, нелогичный, неструктурированный, и, следовательно, непросчитываемый образ мира требует от своих носителей наличия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, неконструктивных действий.
2.2. Слова – установки фамильярного отношения.
Целый ряд слов отражает «задушевность» русского человека. Впрочем, «задушевная» фамильярность имеет и другую сторону: лезть в душу. Как «задушевность», так и ее оборотную сторону отражает, в частности, слово небось, не менее специфичное для русского языка, чем авось. Небось выражает общую установку на фамильярность, которая, как это часто бывает, соответствует разным видам отношения к объекту фамильярности: от «интимной фамильярности» до «недружелюбной фамильярности».
Используя «интимное» небось, говорящий демонстрирует свое знакомство с ситуациями подобного рода. Иногда небось употребляется в тех случаях, когда говорящий высказывает предположение о чем-то хорошо знакомом ему в прошлом – он одновременно предается воспоминаниям и высказывает предположение, например, «От деревни той небось уже ничего не осталось, а я все во сне хожу к теткиному дому…».
Воспоминания такого рода носят интимный характер и высказываются, как правило, в форме внутренней речи. Но говорящий может использовать «интимное» небось и вслух, как бы вторгаясь в личную сферу адресата речи или третьего лица: «Ложись спать, устал небось»; «Небось, проголодался».
При помощи этого же средства строятся фамильярные упреки: «Небось не спросил обо мне: что, дескать, жива ли тетка?»
Отметим, что не всегда интимная фамильярность приятна адресату речи. Она может восприниматься им как незаконное вторжение в его личную сферу, обсуждение того, чего он, может быть, не хотел бы обсуждать, - как в репликах Порфирия Петровича, обращенных к Раскольникову: «Я и за дворником-то едва распорядился послать (Дворников-то, небось, заметили, проходя».)
Отсюда всего один шаг до недружелюбной фамильярности: «Пусть поработает. Небось, не развалится». И, наконец, всякий элемент «интимной» фамильярности может совсем исчезнуть.
Особенности русской души отражаются и в других «мелких словах»: видно, да ну и др. Так, вводное слово видно, в отличие от слов типа по-видимому или видимо, вводя гипотезу, указывает на отношение говорящего к этой гипотезе. Чаще всего речь идет о том, что желания говорящего, по-видимому, так и останутся неосуществимыми.
В качестве яркой национальной специфической установки можно упомянуть и дискурсное слово заодно, используемое в таких высказываниях, как например: «Ты все равно идешь гулять, купи заодно хлеба». Оно скрывает за собой сразу две установки, характерные для русского менталитета.
«Мелкие слова» такого рода обычно оказываются трудно переводимыми на другие языки. Это не означает, что никакой носитель иного языка никогда не может руководствоваться выраженными в этих словах внутренними установками. Но отсутствие простого и идиоматичного средства выражения установки, безусловно, бывает связано с тем, что она не входит в число культурно значимых стереотипов. Конечно, носитель, скажем, английского языка может «действовать на авось», но важно, что язык в целом «не счел нужным» иметь для обозначения этой установки специального модального слова. Точно так же наличие в русском языке чрезвычайно характерного и трудно переводимого глагола попрекать не может быть истолковано как свидетельство особой склонности русских к попрекам. Как раз наоборот, оно свидетельствует о том, что с точки зрения отраженных в русском языке этических представлений, человек должен великодушно избегать высказываний, которые могут выглядеть как попреки. О том же говорят и многочисленные пословицы: «Лучше не дари, да после не кори»; «Своим хлебом-солью попрекать грешно». Именно поэтому русский человек болезненно реагирует, когда ему кажется, что его попрекают, и русский язык располагает специальными средствами для обозначения этой этически неприемлемой ситуации.
Думается, что сопоставление «русской картины мира», вырисовывающейся в результате семантического анализа русских лексем, с данными этнопсихологии может помочь уточнить выводы, сделанные в рамках как той, так и другой науки.
2.3. Обращения, запреты и указания – формулы национального речевого этикета.
Особенности национального характера находят отражение в использовании типичных формул речевого этикета.
Русская этикетная система сегодня на распутье: старая система обращений в значительной степени разрушена, дискредитирована, а новая еще не создана. В центре общественных дискуссий оказались три ключевых обращения ХХ в.: товарищ (товарищи), господин (господа), гражданин (гражданка, граждане). Идеалом этикетной системы является сложившаяся совокупность нейтральных обращений. В этом случае этикетные формулы не вызывают в обществе болезненных реакций и свидетельствуют о своеобразном показателе «психологического здоровья» межличностной коммуникации. Если такие обращения отсутствуют, то речевой этикет перестает отвечать своему функциональному назначению в человеческой культуре – бесконфликтности общения.
Обращения «дама», «женщина», «мужчина», «мужик» несут в себе, кроме всего прочего, признаки опрощения высокоразвитого языка до давно изжитых оттенков физиологического свойства. Наверное, правы те, кто приравнивает их к ругательным словам нецензурного ряда. Сюда же надо отнести слова-обращения «мать», «отец», «старуха», «старая» и даже иногда «бабушка», звучащие для многих оскорбительно. Это для нас женщина солидного возраста, может быть, уже и бабушка, а сама она себя считает, скажем, всё ещё романтической женщиной бальзаковского возраста.
Не надо путать с этими словами иронически добродушное «старик» или распространенное сегодня обращение с ласковым оттенком «девушка». При обращении к молодой женщине или подростку оно так же уместно, как в стародавние времена «барышня».
В современном литературном русском языке существует серьезная проблема, с которой все мы постепенно сталкиваемся. При обращении к незнакомому человеку бывает очень трудно подобрать вежливое нейтральное слово.
Эмоционально окрашенных обращений немало. Достаточно сказать, что в некоторых ситуациях не только междометие «Эй!», но даже простое «Э-э-э!» для оклика вполне уместно. «Эй, берегитесь!» - крикнем мы, не церемонясь, чтобы предупредить о внезапной опасности. Но как быть, если у прохожего нужно всего лишь спросить, как пройти к ближайшей станции метро или который час?
Проще всего, если это ребенок. Слова «мальчик», «девочка» и даже «детка» ухо не режут. А вот обращение к взрослым по половому признаку («мужчина», «женщина») языковеды совершенно справедливо считают некорректным. Немногим лучше широко распространенное «девушка». Так ведь и пожилых продавщиц подзывают. «Сударь», «сударыня», а тем более «дама» звучат претенциозно. «Господин» и «госпожа» - слишком официально.
Таким образом, обращения – очень чувствительная область языка, которая в очень большей мере подвержена внешнему влиянию.
В русском языке чрезвычайно велика роль запретов и указаний, выраженных в жесткой императивной форме. Это отражает особенности национального характера и своеобразие исторического развития страны (даже одно из лучших стихотворений русской любовной лирики содержит категорическое требование «Жди меня»). Информация чаще выражается в виде категорических запрещений делать что-либо. «Не входить!», «Не нарушать!», «Не курить!» - обычные обращения к студенческой массе. В 2007 г. в читальном зале Государственной публичной исторической библиотеки (Москва) довелось познакомиться с текстом «Правил для читателей», состоящих из 30 пунктов. Каждый (!) начинался с категорического требования «Нельзя», «Не разрешается». Насколько вежливее и семантически богаче были бы обращения «Пожалуйста, не курите», «Просим без приглашения не входить», «Чтобы библиограф мог помочь Вам, пожалуйста, точно указывайте…». Русскому языку характерна излишняя прямолинейность в обращении, порой принимающая грубую форму. Чего стоит, например, принятое почти повсеместно обращение к потенциальному потребителю информации «на ты».
Таким образом, каждый язык национально специфичен и отражает не только особенности природных условий или культуры, но и своеобразие национального характера его обладателя, поэтому национально-культурное своеобразие народа, его специфика рассматривается как исторический базис его развития, и наиболее полно и всесторонне могут быть познаны в сравнении с национально-культурными особенностями других народов.
Заключение
Итак, специфической особенностью восприятия мира человеком является отражение не только самих объектов действительности, но и позиции отражающего субъекта, его отношения к этим объектам. Субъективная картина мира, соответствующая сознанию и менталитету субъекта, отражается в языке. В то же время, по мнению исследователей, язык воздействует на своего носителя, формирует его как личность, так как усваивая родной язык, он усваивает и культуру, в которой уже отражены черты национального характера и специфика видения мира. Язык и культура, будучи относительно самостоятельными феноменами, связаны через значение языковых знаков.
Таким образом, язык – зеркало культуры, в нем отображен не только реальный мир, окружающий человека, не только реальные условия его жизни, но и общественное самосознание народа, его менталитет, национальный характер, образ жизни, традиции, обычаи, мораль, система ценностей, мироощущение, видение мира. Поэтому язык должен изучаться в неразрывном единстве с миром и культурой народа, говорящего на данном языке.
Именно филологическая наука включает аспект национального менталитета как необходимый компонент методологии изучения и анализа теоретических и научно-практических проблем ее различных отраслей.
Верещагин Е.М. Костомаров В.Г. “Язык и культура”. M,1990.
Гумбольт, В. О различии строения человеческих языков и его влияние на духовное развитие человечества / В. Гумбольт // Избр. Труды по языкознанию. – М., 1984. – С. 148-173.
Даль В.И. “Пословицы русского народа”. М.,2000.
Золотых, Л.Г. Когнитивно-дискурсивные основы фразеологической семантики / Л.Г. Золотых.– Астрахань, 2007. – 265 с.
Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004. 390 с.
Колесов В. В. Отражение русского менталитета в слове // Российский менталитет и учет его особенностей в социальной работе. М., 1994.
object(ArrayObject)#852 (1) {
["storage":"ArrayObject":private] => array(6) {
["title"] => string(258) ""Использование педагогических технологий на уроках русского языка и литературы как условие обеспечения современного качества образования""
["seo_title"] => string(161) "ispol-zovaniie-piedaghoghichieskikh-tiekhnologhii-na-urokakh-russkogho-iazyka-i-litieratury-kak-usloviie-obiespiechieniia-sovriemiennogho-kachiestva-obrazovaniia"
["file_id"] => string(6) "204505"
["category_seo"] => string(12) "russkiyYazik"
["subcategory_seo"] => string(12) "meropriyatia"
["date"] => string(10) "1429683848"
}
}
