Подготовка к олимпиаде по литературе в старших классах

1

«Дактили» Владислава Ходасевича – текст очень непростой и по жанровым, и по идейно-тематическим особенностям. Что это? Своего рода эпитафия? Дань памяти? И действительно, мотив памяти о давно ушедшем отце звучит на протяжении всего стихотворения. Судьба отца, судьба бессребреника и творца («в летнем пальтишке зимой», «веселый и нищий художник», «много он…расписал польских и русских церквей»), вынужденного во имя другого долга – долга мужа и отца – отказаться от мира искусства и заняться коммерцией (ставши купцом по нужде…») – это центральный образ всего текста, сложный и многогранный. Помимо уже названных деталей, можно отметить главную его черту, которая вызывает восхищение сына, заставляет его с чувством глубокого уважения вспоминать об отце: умение смириться с судьбой, не перекладывая ответственность за свой выбор на плечи близких. Он уходит в себя и боль свою несет только сам («ни намеком, ни словом не поминал, не роптал…», «только любил помолчать»). Притом это человек поистине с душой художника. Его ладонь – это ладонь не дельца, а музыканта в метафорическом смысле этого слова («в сухой и красивой ладони»). Его по-прежнему зовет мир красок, икон, ладана, напоминая о трепете вдохновения и о соприкосновении с вечностью, в нем вечно жива «скорбь о святом ремесле»…Стоит обратить внимание, как часто употребляется высокая лексика в этом монологе-воспоминании («созидал», «очи смежил», «скорбь»). И это не случайно: это дань уважения сына к отцу и преклонения перед миром Искусства.

Помимо муки от неосуществленности, нереализованности того, что наполняло душу художника, есть еще одна деталь в его образе, на которой хотелось бы остановить внимание. Его физический недостаток – шестой палец на левой руке. Эта деталь становится деталью-символом. Он прячет от постороннего глаза свое несовершенство («маленький лишний мизинец прятать он ловко умел в левой зажатой руке») точно так же, как таит в душе тягу к творчеству и страдание от отказа от него. И мысль эта рефреном звучит на протяжении всего стихотворения («Был мой отец шестипалым…»), был и творцом, и страдальцем, и смиренником…И именно в этом контексте следует воспринимать эпитеты, обращенные к отцу: «трудный и сладкий удел». Этот символический смысл отражен и в названии стихотворения, и в ритмической организации всего текста. Он написан шестистопным дактилем, а «дактиль» переводится с греческого как палец. Торжественное, мерное звучание строф созвучно настроению поэта, той затаенной боли и глубокому преклонению, которое он чувствует.

Но последняя строфа не позволяет воспринимать «Дактили» только как дань памяти. Здесь на первый план выходит образ не отца, а сына. И возникает своеобразная антитеза. Мотив трагической неосуществленности усиливается, ибо отец обладал тремя достоинствами: смиренным сердцем, способностью создать семью, даром творца (шестипалой рукой), а сын…Сын не уверен в себе, и это его мука. Он, в отличие от отца, отдан творчеству весь, но, кажется, удовлетворенности это не приносит: «как игрок на неверную карту, ставит на слово, на звук – душу свою и судьбу…» Очень яркое и образное сравнение позволяет прочувствовать эту зыбкость самооценки и горечь сомнений в собственном выборе. Мы словно слышим вопросы, звучащие в сознании поэта в эту «январскую ночь, во хмелю»: а имел ли право называться творцом, художником слова? Не слишком ли много на себя взял? Не переоценил ли свой дар? И оценка потомков и современников становится такой несущественной деталью рядом с той чашей весов, на которой будет лежать твоя судьба на другом суде…

Однако сводить содержание текста к этим двум центральным образам – отца и сына – было бы неверно. Как ни важны все мотивы и идеи, связанные с ними, точку ставить нельзя, ибо в стихотворении есть и третья, не менее важная тема – тема искусства. Или, скорее, проблема творчества.

Да, мы видим искреннее и глубокое восхищение даром отца, мы также видим и завороженность миром искусства, но в этих чувствах прослеживаются и другие, более тревожные мотивы.

Сначала этой тревоги нет. Все образы, связанные с творчеством, пронизаны светом и теплом: «мягкою кистью», «веселый…художник», «такими родятся счастливцы», «святом ремесле», но позже, как некие двусмысленные знаки, выявляются иные мотивы. Поначалу хотелось отметить несколько дисгармонично звучащий образ в 4 строфе – «скорбь о святом ремесле». Показалось странным, что рядом с лексикой высокого стиля поставлен этот прозаизм – ремесло. Как? Почему? Разве может быть низведено искусство до уровня простой ремесленной работы? Но далеко не случайно эти слова оказываются рядом. И противопоставление вдохновенного моцартовского озарения и каторжно-вымученного труда Сальери – лишь кажущееся. «Ремесло» у Ходасевича – это не пушкинский вариант. Ибо только тот, кто не соприкасался с творчеством, не понимает огромной, подчас тяжелой внутренней работы, связанной с рождением музыки, скульптуры, картины или строки… И «ремесло-искусство» Ходасевича более не выбивается из общего строя текста.

А вот действительно странными остаются другие детали, и первая из них – эпитет «демонский», поставленный рядом с образом творца: «и дерзкою волей, демонской волей творца…». Может быть, это всего лишь чересчур вольный контекстный синоним к определению «дерзкий»? Но едва ли выбор слова в таком ритмически выверенном тексте будет случаен…

Вторая деталь – это сравнение в последней строфе: «как игрок на неверную карту…». Только ли сомнения в правильности выбранного пути должно оно передать? Слишком сильно звучит в нем темное начало человеческих страстей…

Третья – шестой палец отца – на левой руке.

Эти три детали, касающиеся мира творчества, выстраиваются в одну параллель: демоническое начало, мир азарта и игры, овладевающий душой человека и губящий его (вспомним пушкинского Германна из «Пиковой дамы»!). И во многом суеверное, простонародное представление о левой стороне как стороне бесовской (мольба в одной из христианских молитв оказаться «одесную, а не ошуюю», то есть справа, а не слева от Творца в загробной жизни).

И, наконец, четвертая и самая сомнительная. Стихотворение написано шестистопным дактилем. Но почему в названии это литературоведческое понятие употреблено в форме множественного числа? Возможно, по аналогии с античными ямбами? Но там налицо появление другой специфики. Ямбы античности – это сатирические стихи, написанные ямбическим метром. Правда, позднее этот жанр приобрел философскую направленность. Быть может, это попытка Ходасевича создать свой жанр? Нечто сродни тому, что можно назвать элегической развернутой эпитафией?

Но есть и другой ответ. Дактили – это демоны-лилипуты в древнегреческой мифологии, искусные мастера и волшебники. Демоны… И если так, то Андрей Кураев прав, анализируя «Мастера и Маргариту» и утверждая, что в творчестве проявляется не воля Бога, а воля Демона.

А, может быть, и не нужно искать ответы…Слишком многое мы на себя берем, когда смеем судить. Дар, с которым приходит в этот мир Художник, не может быть напрасным, но то направление, которое мы ему дадим, будет зависеть от нас…