Диктанты для старшеклассников

Диктанты для старшеклассников

Я не буду рассказывать обо всём, что мы увидели, и обо всех местах, где мы побывали. Скажу только, что меня продолжала тревожить мысль: вдруг мы так и не успеем в дом Марка Твена?

Наконец мы едем прямо туда. Так вот он каков, этот дом! Тихий, со старомодными островерхими башенками на крыше, овеянный задумчивым, грустным уютом…

Всё: и веранда, похожая на палубу парохода, и камин, где искры живого пламени встречали мёртвый холод снежинок, и стены, где жили и его счастье и его беда, - всё молчало, всё остановилось в комнатах, откуда много лет назад навеки ушёл умный и добрый Насмешник, знающий о мире и людях многое, чего не знали другие. Опустевший, мёртвый дом…

Но нет, как может быть мёртвым дом, где живёт столько наших друзей, столько людей, милых нашему сердцу! Вот они смотрят на нас, выглядывают из книжных переплётов, дорогие наши мальчишки. Здравствуй, Том Сойер, здравствуй, Гекльберри Финн, здравствуйте все!

Знаете ли вы, как любят вас мальчики и девочки в далёкой стране? Знаете ли вы, сколько взрослых людей зовут вас, ищут вас, и вы спускаетесь с книжных полок, чтобы провести с ними вечерок и рассказать в десятый раз о своих проделках?

Может быть, создавший вас писатель сам посмеивался в усы, когда на его глазах вы дрались и проказничали, выдумывали и влюблялись.

Родившись по воле пера писателя, его герои подчас начинают вытворять бог знает что, а он только поглядывает на них с удивлением и любовью, чувствуя, что они живут уже сами по себе.

Нет, этот дом не может быть мёртвым, ибо герои книг Марка Твена не умрут никогда…

На сенокосе

Трава на некошеном лугу, невысокая, но густая, оказалась не мягче, а ещё жёстче, однако я не сдавался и, стараясь косить как можно лучше, шёл не отставая.

Владимир, сын бывшего крепостного, не переставая махавший косой, почём зря резал траву, не выказывая ни малейшего усилия. Несмотря на крайнюю усталость, я не решался попросить Владимира остановиться, но чувствовал, что не выдержу: устал. В это время Владимир сам остановился и, нагнувшись, взял травы, не торопясь вытер косу и стал молча точить. Я не спеша опустил косу и облегчённо вздохнул, оглядевшись. Невзрачный мужичонка, шедший сзади и, по- видимому, тоже уставший, сейчас же, не доходя до меня, остановился и принялся точить, перекрестившись.

Наточив свою косу, Владимир сделал то же с моей косой, и мы не медля пошли дальше. Владимир шёл мах за махом, не останавливаясь, и, казалось, не чувствовал никакой усталости. Я косил изо всех сил, стараясь не отставать, и всё более ослабевал. С деланным безразличием махая косой, я всё более убеждался, что у меня не хватит сил даже для считанных махов косы, нужных, чтобы закончить ряд.

Наконец ряд был пройден, и, вскинув на плечо косу, Владимир пошёл по уже хоженому прокосу, ступая по следам, оставленными каблуками. Пот, не унимаясь, скатывался с моего лица, и вся рубаха моя была мокра, словно мочёная в воде, но мне было хорошо: я выстоял.

Воспоминания о Шаляпине

У нас было правило: никогда не просить никого из артистов, которые бывали у нас, что – либо исполнять. Хочешь – исполняй, не хочешь – не надо. Упрашивать не полагалось. В первый свой приезд к нам Шаляпин ждал обычной для него просьбы со стороны писателей, но не дождался. Никто ни единым словом не обмолвился о пении. Впоследствии он ценил это, как сам признался, и часто пел подолгу и помногу.

Вспоминается один вечер тысяча девятьсот четвёртого года, совершенно исключительный по впечатлению. Шаляпин, как только вошёл, сейчас же заявил полушутливо: «Братцы, петь хочется до смерти!» Приехал Рахманинов, и необыкновенный концерт начался. Как сейчас помню большую комнату, освещённую только одной висячей лампой над столом, за которым сидят наши товарищи и глядят в одну сторону, туда, где за пианино видна чёрная спина Рахманинова и его стриженый затылок. А у стены, лицом к нам, высокая, стройная фигура Шаляпина. Он в лёгкой чёрной поддевке поверх белой русской рубашки; одной рукой облокотился на пианино; лицо вдохновенное, строгое; преобразился в того, чью душу сейчас раскроет перед нами.

Шаляпин – смелый нарушитель всех традиционных приёмов. В нем всё по- новому, всё глубоко обдумано, неожиданно и прекрасно. Это был человек, одарённый самой природой: высокого роста, статный, к нему шли всякие костюмы: парадный фрак, и простой пиджак, и русская поддёвка. В каком бы костюме он не появился, он был всегда великолепен.

Шаляпин обладал редкой музыкальной памятью. Когда он выступал в какой – либо опере, он помнил и знал не только свою партию, но и всю оперу. «Годунов» до того мне нравился, - говорил Шаляпин, - что, не ограничиваясь изучением роли, я пел всю оперу, все партии, и мужские, и женские, с начала и до конца».

Он не выносил никаких отклонений, и если кто – нибудь из участвующих вольничал, Шаляпин закипал гневом. Работать он любил в одиночестве, по ночам, ложась спать поутру, когда город начинал свой трудовой день.

Не раз мне приходилось наблюдать за выводком лисят, и я не мог не удивляться тому, как лиса – мать ухитряется командовать своей детворой, не издавая ни звука, и как они неизменно понимают и слушаются её.

Этот немой язык – одно из самых интереснейших явлений, какие удаётся подсмотреть у лесных обитателей. Целыми часами просиживал я, бывало, у лисьей норы, но ни разу не слышал, чтобы хоть одна лисица заворчала или тявкнула у своей норы.

И это не только у лисиц. Ни одно дикое животное никогда не подаёт голоса около своего жилья, чтобы не выдать его врагам. Но в этой полной, никем не нарушаемой тишине они всё – таки по- своему как –то объясняются и, по- видимому, очень хорошо понимают друг друга.

В течение целых часов скачут и резвятся малыши на солнышке. Вот один из них припадает к земле, крадётся, выслеживает воображаемую мышь или настоящего кузнечика. Другие затевают драку, но в шутку, не всерьёз, или гоняются друг за другом.

А мать лежит невдалеке, в сторонке. Она лежит молча, не шевелясь, - лежит и наблюдает. Вот один лисёнок, разыгравшись, отбегает от норы дальше, чем полагается. Мать поднимает голову и пристально смотрит на него. Как бы ни увлёкся лисёнок, он не выдерживает этого взгляда, сразу останавливается, как вкопанный. Точно она окликнула его. Оглядывается, ловит её взгляд и бежит к ней, как пёс на свист хозяина.

Всё это не случайность. Сколько ни наблюдал я лисьих выводков, тишина возле лисьей норы никогда не нарушалась.

Огоньки

Как – то осенью, в очень тёмный вечер, случилось мне плыть по угрюмой сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, под тайными горами, мелькнул огонёк. Мелькнул ярко, сильно и совсем близко. «Ну, слава богу, - сказал я с радостью, - близко ночлег».

Гребец повернулся, посмотрел через плечо на огонь и опять налёг на вёсла. «Далече,» - сказал он мне.

Я не поверил: огонь так и стоял, выступая вперёд из неопределенной тьмы. Но гребец был прав: оказалось действительно далеко.

Свойство этих ночных огней – приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своей близостью. Кажется, вот – вот ещё два- три удара веслом, и путь окончен. А на самом деле далеко.

И долго мы ещё плыли по чёрной, как чернила, реке. Ущелья и скалы выплывали, надвигались и уплывали, оставаясь позади и теряясь, казалось, в бесконечной дали, а огонёк всё стоял впереди, переливаясь и маня, всё так же близко и всё так же далеко.

Мне часто вспоминается теперь и эта тёмная река, затенённая скалистыми горами, и этот живой огонёк. Много огней и раньше и после манили не одного меня своей близостью. Но жизнь течёт всё в тех же берегах, а огни ещё далеко. И опять приходится налегать на вёсла.

Ведь всё – таки впереди огни!

Усадьба

Усадьба состояла из двух отдельных домиков, построенных друг против друга по обеим сторонам огромного проточного пруда. Длинная плотина, обсаженная серебристыми тополями, замыкала этот пруд. Построенные одинаково, выкрашенные одной меловой краской, домики как будто переглядывались через широкую водную гладь блестящими стёклами своих маленьких, чистых окон. Посредине каждого из домиков выдавалась круглая терраса, и возвышался острый фронтон, подпёртый четырьмя тесно поставленными белыми колоннами.

Вокруг всего пруда шёл старинный сад. Липы, тянувшиеся по нём аллеями, стояли сплошными купами; заматерелые сосны, тёмные дубы, великолепные ясени высоко поднимали свои одинокие верхушки. Густая зелень разросшихся сиреней и акаций, подступавших вплоть до самых боков обоих домиков, оставляла открытыми одни их передние стороны, от которых бежали вниз по скатам извилистые дорожки, убитые кирпичом.

Пёстрые утки, белые и серые гуси плавали отдельными станицами по светлой воде пркда. Он никогда не зацветал, потому что в его «голове» со дна крутого и каменистого оврага били обильные ключи.

Местоположение усадьбы было хорошо, приветливо, уединённо, красиво.

На далёком берегу

Люди, никогда не бывавшие в холодных странах, обычно преувеличивают «ужасы» полярной природы. В своём воображении они представляют кромешную тьму, непрерывное завывание холодной пурги. В самых мрачных красках рисуется этим людям незнакомая природа. Такое заглазное представление неверно.

Не всегда бушует в холодных странах беспросветная злая пурга. Неописуемо прекрасно в морозную ночь полярное небо. Алмазный свет бесчисленных звёзд отражается в каждом кристаллике снега. Прекрасны, сказочно красивы северные сияния – сполохи. Серебряный свет луны в положенный срок заливает сияющие просторы.

Давным – давно развалились на Севере старинные, сколоченные из плавника избушки, в которых некогда зимовали и нередко умирали от голодной цинги первые отважные путешественники, прокладывавшие путь в неведомые холодные края.

Постепенно люди справились с обычной на севере страшной болезнью. Неузнаваемо изменилась на далёком Севере сама жизнь. Полярники – зимовщики живут обычно в удобных, тёплых квартирах, подчас не уступающих городскому жилью. На многих полярных станциях горит электричество. Заканчивая работу, люди ежедневно собираются в уютной столовой за общим товарищеским столом.

На все полярные станции и дальние зимовки самолёты забрасывают почту, время от времени доставляют свежие газеты и книги. Обитатели полярных станций общаются между собою, держат непрерывную связь с Родиной и родными. За тысячи километров переговариваются между собою полярники – радисты. По радио сообщаются общие новости, поддерживается деловая, общественная, товарищеская связь.

На отдых в Кокушкино

Собираться в Кокушкино начинали с ранней весны: готовили удочки, корзинки, папки для гербариев, десятки других вещей, необходимых для жизни в деревне.

Каждый строил планы – что он сделает за лето. И чем ближе подходил срок отъезда, тем медленнее тянулось время, тем больше все волновались. Но вот, наконец, Саша и Аня сдали экзамены, вещи упакованы – пора и в путь!

С весёлым шумом, с радостно сияющими лицами старшие перебегали по трапу на пароход. Пароход довезёт до Казани, а там до Кокушкино рукой подать.

Праздничное настроение, охватившее детей, передавалось и Илье Николаевичу. Поездка по Волге в Казань – всё это было как бы путешествием в молодость. В студенческие годы он любил ездить. Многое хотелось повидать, да безденежье мешало. Ездил только домой, в Астрахань. Когда –то теперь доведётся ему там побывать? Вот, двенадцатого апреля умер брат Василий, сестру Марию похоронили в прошлом году. Оставалась в отцовском доме одна сестра Федосья.

Охотно ехала в Кокушкино и Мария Александровна. Хотя, выйдя замуж, всё время жила в городах, но никак не могла привыкнуть к их тесноте. Её всё время тянуло на деревенское приволье. Из Симбирска, по улицам которого летом клубились тучи пыли, она всегда уезжала со вздохом облегчения. В городе она чувствовала себя одиноко, а в Кокушкино съезжались её сёстры, с которыми можно было отвести душу. Но больше всего она радовалась за детей. На чистом воздухе они набирались сил и возвращались в город окрепшие, загорелые.

В Казани Мария Александровна останавливалась у сестры Анны. Отдохнув немного с дороги, Илья Николаевич нанимал лошадей, и опять начиналась суета с укладкой вещей на телеги, с распределением мест. Володя, опережая всех, садился на козлы рядом с ямщиком и, весело смеясь, принимался шутить: «А что, дядя Ефим, был бы кнут, а лошади пойдут?» «И овёс пособляет,»- важно отвечал возница.