ЖЕНСКИЙ ПРАЗДНИК

Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. В старой вязаной кофте, с подоткнутой за пояс юбкой расхаживала она по комнатам, неожиданно появляясь перед глазами как большая тень. — Всю квартиру собой заполонила!. — ворчал Борькин отец. А мать робко возражала ему: — Старый человек. Куда же ей деться? — Зажилась на свете. — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место вот где! Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека. * * * Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь: — Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку. Подходила к Борьке: — Вставай, батюшка мой, в школу пора! — Зачем? — сонным голосом спрашивал Борька. — В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем! Борька прятал голову под одеяло: — Иди ты, бабка. — Я-то пойду, да мне не к спеху, а вот тебе к спеху. — Мама! — кричал Борька. — Чего она тут гудит над ухом, как шмель? — Боря, вставай! — стучал в стенку отец. — А вы, мать, отойдите от него, не надоедайте с утра. Но бабка не уходила. Она натягивала на Борьку чулки, фуфайку. Грузным телом колыхалась перед его кроватью, мягко шлепала туфлями по комнатам, гремела тазом и все что-то приговаривала. В сенях отец шаркал веником. — А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них! Бабка торопилась к нему на помощь. - Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила. Отец хлопал дверью. За ним торопливо выбегал Борька. На лестнице бабка совала ему в сумку яблоко или конфету, а в карман чистый носовой платок. — Да ну тебя! — отмахивался Борька. — Раньше не могла дать! Опоздаю вот. Потом уходила на работу мать. Она оставляла бабке продукты и уговаривала ее не тратить лишнего: — Поэкономней, мама. Петя и так сердится: у него ведь четыре рта на шее. — Чей род — того и рот, — вздыхала бабка. — Да я не о вас говорю! — смягчалась дочь. — Вообще расходы большие. Поаккуратнее, мама, с жирами. Боре пожирней, Пете пожирней. Потом сыпались на бабку другие наставления. Бабка принимала их молча, без возражений. Когда дочь уходила, она начинала хозяйничать. Чистила, мыла, варила, потом вынимала из сундука спицы и вязала. Спицы двигались в бабкиных пальцах то быстро, то медленно — по ходу ее мыслей. Иногда совсем останавливались, падали на колени, и бабка качала головой: — Так-то, голубчики мои. Не просто, не просто жить на свете! Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стул сумку с книгами и кричал: — Бабка, поесть! Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах. Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая: — Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает. Иногда Борька жаловался на родителей: — Обещал отец портфель. Все пятиклассники с портфелями ходят! Бабка обещала поговорить с матерью и выговаривала Борьке портфель. Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку: — Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка? — Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава. Потом вдруг, глядя на Борьку выцветшими глазами, долго жевала она беззубым ртом какие-то слова. Щеки ее покрывались рябью, и голос понижался до шепота: — Вырастешь, Борюшка, не бросай мать, заботься о матери. Старое что малое. В старину говаривали: трудней всего три вещи в жизни — богу молиться, долги платить да родителей кормить. Так-то, Борюшка, голубчик! — Я мать не брошу. Это в старину, может, такие люди были, а я не такой! — Вот и хорошо, Борюшка! Будешь поить-кормить да подавать с ласкою? А уж бабка твоя на это с того света радоваться будет. - Ладно. Только мертвой не приходи, — говорил Борька. После Обеда, если Борька оставался дома, бабка подавала ему газету и, присаживаясь рядом, просила: — Почитай что-нибудь из газеты, Борюшка: кто живет, а кто мается на белом свете. — "Почитай"! — ворчал Борька. — Сама не маленькая! — Да что ж, коли не умею я. Борька засовывал руки в карманы и становился похожим на отца. — Ленишься! Сколько я тебя учил? Давай тетрадку! Бабка доставала из сундука тетрадку, карандаш, очки. — Да зачем тебе очки? Все равно ты буквы не знаешь. — Все как-то явственней в них, Борюшка. Начинался урок. Бабка старательно выводила буквы: "ш" и "т" не давались ей никак. — Опять лишнюю палку приставила! — сердился Борька. — Ох! — пугалась бабка. — Не сосчитаю никак. — Хорошо, ты при Советской власти живешь, а то в царское время знаешь как тебя драли бы за это? Мое почтение! — Верно, верно, Борюшка. Бог — судья, солдат — свидетель. Жаловаться было некому. Со двора доносился визг ребят. — Давай пальто, бабка, скорей, некогда мне! Бабка опять оставалась одна. Поправив на носу очки, она осторожно развертывала газету, подходила к окну и долго, мучительно вглядывалась в черные строки. Буквы, как жучки, то расползались перед глазами, то, натыкаясь друг на дружку, сбивались в кучу. Неожиданно выпрыгивала откуда-то знакомая трудная буква. Бабка поспешно зажимала ее толстым пальцем и торопилась к столу. — Три палки. три палки. — радовалась она. * * * Досаждали бабке забавы внука. То летали по комнате белые, как голуби, вырезанные из бумаги самолеты. Описав под потолком круг, они застревали в масленке, падали на бабкину голову. То являлся Борька с новой игрой — в "чеканочку". Завязав в тряпочку пятак, он бешено прыгал по комнате, подбрасывая его ногой. При этом, охваченный азартом игры, он натыкался на все окружающие предметы. А бабка бегала за ним и растерянно повторяла: — Батюшки, батюшки. Да что же это за игра такая? Да ведь ты все в доме переколотишь! — Бабка, не мешай! — задыхался Борька. — Да ногами-то зачем, голубчик? Руками-то безопасней ведь. — Отстань, бабка! Что ты понимаешь? Ногами надо. * * * Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал: — Здравствуйте, бабушка! Борька весело подтолкнул его локтем: — Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция. Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами: — Обидеть — что ударить, приласкать — надо слова искать. А в соседней комнате товарищ говорил Борьке: