Герои романа М. Шолохова " Поднятая целина"

Герои романа М. Шолохова «Поднятая целина» и их судьбы.

1.Коммунисты

Решая проблему положительного героя времени, пи­сатель создал характеры коммунистов — Давыдова, На­гульнова, Разметнова

Особую роль в образной системе «Поднятой целины» играет образ Давыдова.

Политические ориентации посланца питерских рабочих в момент его приезда на донскую землю выявлены в романе достаточно четко. Судя по некоторым деталям, представления Давыдова о положении в деревне, о сущности и целях коллективизации формировались под воздействием недавних решений ЦК партии, в атмосфере все более усиливающегося давления на крестьянство. Расстановка классовых сил в деревне представляется Давыдову очевидной. «Так что же, по-твоему,— заявляет он секретарю райкома,— батрачество, беднота и середняк против раскулачивания? За кулака? Вести-то их на кулака надо?» Конечно, в споре с Корчжинским аргументы Давыдова выглядят малоубедитель­ными. Ему, по существу, нечего противопоставить точным и конкретным доводам секретаря райкома. Речь Давыдова становится косноязычной, выражения — односложными: «Эка ты!», «Это как тебе сказать...». Не­смотря на уверенность — «а тебе, товарищ, рубану напрямик, по-рабоче­му: твоя линия ошибочная, политически неправильная, факт!» — наедине с собой Давыдов не может не признать, что рассуждения Корчжинского поколебали его убежденность: «Почитаю опять всю речь аграрникам. Неужели я ошибаюсь?» Давыдов отнюдь не мастер политических дискуссий, что ему явно не хватает знаний, его суждения не отличаются теоретической основательность.

. В первый день пребывания на хуторе Давыдов, кажется, находит подтверждение своим взглядам в настроениях и сужде­ниях беднейшего казачества. «Тебя бы сюда, тихохода»,— вспоминает он о секретаре райкома в момент наивысшего накала собрания гремяченской бедноты. В его голосе вновь открыто звучат бескомпромиссные поты, он требует от крестьян однозначного выбора. Обращаясь к бед­няку, засомневавшемуся в необходимости раскулачивания своего соседа Давыдов «будто нож к горлу приставил: «Ты за Советскую власть или за кулака?»

Но уже на первом собрании в Гремячем безапелляционная уверен­ность Давыдова наталкивается на факты, которые не вписываются в стройную, как ему кажется, систему его рассуждений. Бедняк Тимофей
Борщев должен бы испытывать классовую ненависть к кулаку Дамаскову, а он неожиданно проявляет сомнения. Но здесь в политическом арсенале двадцатипятитысячника быстро находится подходящий аргумент: «Давыдов коротко черканул в блокноте: «Тимофей Борщев затуманенный классовым врагом. Обработать». Но вот с Титом Бородиным оказалось сложнее — вчерашний единомышленник, боец за Советскую власть в годы гражданской войны, стал кулаком. И хотя Давыдов по-прежнему сохраняет твердость и решительность — «Чего ты нам жалостные рассказы преподно­сишь? Был партизан — честь ему за это, кулаком стал, врагом сделался раздавить!» — история Бородина не уходит из его памяти. Не случайно позднее он «раздумчиво» спросит у Нагульнова: «Тита Бородина ты близко знаешь?»

В своем выступлении перед бедняками Гремячего Лога Давыдов убе­дителен в той его части, где говорит о конкретных вопросах, непосред­ственно волнующих земледельцев,— о вспашке зяби, о тракторах. Там же, где он начинает излагать политические оценки и суждения, речь его стано­вится несвязной, он то и дело «спотыкается» о выражения, заимствован­ные из газет: «кулак-вампир», «кулак... общий наш кровосос», «тем самым льется вода на мельницу» и т. д. Давыдов и сам чувствует неестествен­ность этих выражений и, спохватываясь, стремится говорить попроще: «...словом, никакая не вода, а один убыток». По мере погружения Давыдова в реальные заботы крестьян новые сомнения и тревоги переполняют его сознание. Однако теперь в спор с ним вступит оппонент посерьезнее Корчжинского — сама жизнь, оценивающая, ставящая под сомнение, а то и опровергающая политические установки, которые вошли в сознание питер­ского рабочего с газетных страниц. Однозначная и столь понятная по газетным публикациям расстановка классовых сил в деревне на деле оказалась запутаннее и сложнее. Постепенно - противоречия между соб­ственными представлениями и явлениями жизни становятся для Давыдова все более осознанными: «За неделю пребывания в Гремячем Логу перед Давыдовым стеною встал ряд вопросов... Как зафлаженный волк, пытался он выбраться из круга связанных с колхозом мыслей».

Эпизод крестьянского бунта является наиболее драматическим мо­ментом в развитии образа Давыдова. Копившиеся в сознании Давыдова недоумение и горечь словно выплескиваются, выражая высшую степень драматизма его ду­шевного состояния: «За вас же, сволочей!.. — неожиданно звонко сказал Давыдов и повел по сторонам посветлевшими глазами.— Для вас же де­лаем!.. И вы меня же убиваете...»

Действительно, Давыдов приехал в Гремячий Лог с самыми добрыми намерениями по отношению к крестьянам-труженикам, искренне убежден­ный в том, что помогает им строить новую, светлую жизнь. Для этого он не только готов к самопожертвованию, он фактически ежечасно жертву­ет собой: отказывается от нормального существования и живет в каких-то неестественных условиях. Давыдов чувствует, что сдвинуты какие-то обще­принятые человеческие представления, ему приходится совершать поступки, противоречащие его душевной сущности. Не случайно в конце романа Давыдов признается Варе Харламовой: «А ты знаешь, я уже иногда поду­мывал, приходило на ум частенько, что счастье мое, личное счастье, оста­лось за кормой, в прошлом то есть... хотя и в прошлом мне его было отмере­но,- кот наплакал...»

Но вот во время «бабьего бунта» Давыдов вдруг с пронзительной ясностью ощутил разобщенность с гремяченцами. Может быть, впервые и этот момент он усомнился в безусловной оправданности и необхо­димости собственных действий и самого своего пребывания в донском хуто­ре, в гуще крестьянской массы. Одна­ко внутренняя закономерность именно такого состояния героя подтверж­дается логикой его суждений и поступков. Не душевное ли потрясение во время «бабьего бунта» вынудило Давыдова круто изменить характер от­ношений с крестьянами, отказаться от массовых наказаний участников выступления? Вряд ли столь же миролюбиво поступил бы он в первые дни своего пребывания в Гремячем Логу, когда выражения «рубану», «уничто­жить кулака», «таких, как ты, всех угробим», то и дело слетавшие с его уст, свидетельствовали о совсем иной настроенности питерского рабочего.

Таким образом, на протяжении действия первой книги «Поднятой целины» претерпели изменения не только его представления о принципах крестьянской жизни, но и политические убеждения.

В начале романа у Давыдова, определяющего свои действия на основе сталинской речи, не было никаких сомнений и колеба­нии в идее сплошной коллективизации. К концу же первой книги, особенно после эпизодов, связанных с появлением статьи «Головокружение от успе­хов», Давыдов, ранее столь ревностно относившийся к точному следова­нию руководящим указаниям, во многом утрачивает этот пиетет перед дирек­тивой. Его суждения и действия теперь все более определяются насущ­ными потребностями гремяченцев.

Таким образом, Шолохов не изображает Давыдова «кожаной курткой», твердокаменным большевиком. Давыдов резко отличается от тех идеальных, схематичных героев, ко­торых много было в литературе 20—30-х годов.

Помощниками Давыдова изображаются сельские коммунисты Нагуль­нов и Разметнов. Так же как и Давыдов, они боролись за Советскую власть в годы гражданской войны. Так же как и Давыдов, они проникнуты верой в светлое будущее не только своего народа, но и всего человечества. Но каждый из них — это и ярко выраженная индивиду­альность. Макар Нагульнов, бывший красный партизан, наг­ражденный орденом Красного Знамени, — характер сложный. Писатель показывает его романтическую веру в победу ленинских идей во всем мире, его ненависть к «гадюке» — частной собственности. Он, «весь заострен­ный на мировую революцию», в проведении коллективи­зации готов действовать решительными и категорически­ми методами гражданской войны.

В портретной характеристике подчеркивается слож­ность его характера: «Был он широк в груди и по-кавале­рийски клещеног. Над желтоватыми глазами его с непо­мерно большими, как смолой налитыми, зрачками срос­лись разлатые черные брови. Он был бы красив той не­броской, но запоминающейся мужественной красотой, ес­ли бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах». Нагуль­нов сразу поддерживает Давыдова, видя в колхозах путь к новой жизни, путь освобождения от собственности: « — Я, дорогой товарищ рабочий, легче дышу, как услы­хал, что сплошь надо стянуть в колхоз хлеборобскую соб­ственность. У меня к ней с мальства ненависть. Все зло через нее, правильно писали ученые товарищи Маркс и Энгельс. А то и при советской власти люди, как свиньи у корыта, дерутся, южат, пихаются из-за этой проклятой заразы».

Нагульнов непримирим к классовым врагам, принци­пиален и тверд в решении встающих перед ним проблем. Он не щадит бывшего красного партизана Тита Бороди­на, ставшего кулаком, расстается с горячо любимой им Лушкой, не желая терпеть ее связь с сыном кулака Тимофеем Рваным. Шолохов рисует своего героя человеком, беспредельно преданным делу революции.

Испытывая лютую ненависть к накопительству и частной собственности, стремясь быстрее организовать колхоз, Нагульнов допускает ряд серьезных перегибов: обобществляет мелкий скот и птицу («нехай и куры колхозом живут»), арестовывает крестьян, которые не сдают семенной хлеб, угрожает расстрелом подкулачнику Баннику. Банник жалуется на Нагульнова в райком. Нагульнова исключают из партии. Исключают формалисты и скрытые пособники врагов, такие, как Корчжинский и Хомутов. Решение об исключении из партии Нагульнова воспринимает трагически: «Куда же я без партии? И зачем? Нет, партбилет я не отдам! Я всю жизню свою вложил... всю жизню... — и вдруг старчески-жалко бестолково засуетился, зашарил по столу руками, путаясь в словах, торопливо и невнятно забормотал: — Так ты уж лучше меня... прикажи ребятам... Меня тогда на распын надо... Ничего не остается... Мне жизня теперь без надобностев, исключите и из нее...»

Макар Нагульнов после исключения из партии хочет кончить жизнь самоубийством, но, представив, как будут торжествовать и злорадствовать кулаки, решает хлопотать о восстановлении в партии. «А если и не восстановят, то «беспартийным буду сражаться с гадами»,- заключает он.

Макар Нагульнов только две недели ходил беспартийным За это время сняли с работы Корчжинского и Хомутова, а окружная контрольная комиссия, получив апелляцию Нагульнова, восстановила его в партии.

Более спокойным и уравновешенным по сравнению с Макаром Нагульновым является Андрей Разметнов. Участник гражданской войны, пострадавший от белых казаков, замучивших его жену, Непосредственность, преданность делу, вера в светлое будущее — вот качества, характерные для Разметнова, кото­рые писатель подчеркивает и отдельными портретными деталями: у него «чистые, как летнее небушко, глаза», «наивная беззастенчивость». Разметнов — типичный донс­кой казак. Вот каким увидел его приехавший в Гремячий Лог Давыдов: «Из соседней комнаты вышел плотный ка­зачок в козьей серой папахе, сбитой на .затылок, в курт­ке из шинельного сукна и казачьих с лампасами шаро­варах, заправленных в белые шерстяные чулки».

Разметнова волнует все, что связано с жизнью кресть­ян, с колхозом. Он первый узнает о массовом убое скота в хуторе и предупреждает об этом Давыдова: «Председа­тель колхоза! Гиганту строишь! Твои же колхозники ре­жут, вот кто! И единоличники. Перебесились! Режут на­повал все, и даже, сказать, быков режут!»

Вовлекая крестьян в колхоз, он стремится действо­вать, в отличие от Нагульнова, не силой, а убеждением. Разметнов пользуется любовью и уважением односель­чан.

Писатель раскрывает и личные качества Андрея Раз­метнова: показывает его сильную и самоотверженную любовь к умершей жене Евдокии, которую он никак не может забыть. В отличие от Макара Нагульнова, при­зывавшего всех мужчин подождать с устройством личной жизни до мировой революции, Андрей не выступает про­тив естественного желания каждого человека устроить свою личную жизнь, понимая, что утверждения Макара ничего общего с жизнью не имеют: «Хорошо, что брухливой корове бог рог не дает, а то Макар заставил бы всех мужчин жить без женщин, чтобы от социализма не от­влекались!»

После гибели Нагульнова именно он становится секретарем партячейки.

ОБРАЗЫ-ТИПЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ КРЕСТЬЯНСТВА

Образы, созданные М. Шолоховым, типичны, они за­ключают в себе обобщающие черты народа в данную эпо­ху, но при этом каждый из созданных характеров наделен строго индивидуальными качествами.

В первой книге романа, изображая организацию колхоза, писатель большое внимание уделяет массовым сценам, но одновременно им ярко выписаны и отдельные характеры (Кондрат Майданников, Демка Ушаков, Хопров, Любишкин, Демид Молчун, Ипполит Шалый, дед Щукарь и другие).

В образе середняка Кондрата Майданникова М. Шолохов типизировал черты середняков-тружеников. Кондрат быстро понял, что без колхоза ему не жить, и одним из первых вступил в колхоз. Но «нелегко давался Кондрату колхоз! Со слезой и с кровью рвал Кондрат пуповину, соединявшую его с собственностью, с быками, с родным паем земли». Заявление, которое написал Кондрат о вступлении в колхоз, отражает его стремление войти в новую жизнь:«Я, Кондрат Христофоров Майданников, середняк, про­шу принять меня в колхоз с моей супругой и детьми, и имуществом, и со всей живностью. Прошу допустить меня до новой жизни, так как я с ней вполне согласный».

Если в первой книге изображалась огромная внутренняя борьба Кондрата с частной собственностью, то во второй он показан как человек, готовый на беспощадную борьбу с врагами колхозной жизни.

Когда Давыдов рассказал Кондрату о том, что в ху­торе враги снова поднимают голову, Кондрат спокойно отметил: — «Что же, это хорошо, пущай подымают. Под-пятую голову рубить легче будет».

Прием Кондрата в партию был радостным событием. О нем многие говорили тепло и доброжелательно. Раздавались реплики:

« — Хорош хозяин!

• Оберегает колхозный интерес.

• Этот общественную копейку не уронит, а ежели уронит одну — поднимет две.

• Про него плохо не сбрешешь, не поверят!»

И когда Щукарь дал «отлуп» Кондрату, то в его за­щиту выступила со всем пылом юности Варя Харламова:

« — Неправда ваша, дедуня! Плохо вы говорите про товарища Майданникова Кондрата Христофорыча, и ник­то вам тут не поверит, что он недостойный быть в партии! Я с весны работала с ним на пахоте, и он пахал луч­ше и больше всех! Он всю силу покладет на колхозной работе, а вы против него идете...»

После таких убедительных доводов и дед Щукарь сни­мает свои возражения против принятия в партию Конд­рата.

Вместе со всеми жителями хутора тяжело переживает Кондрат гибель Давыдова и Нагульнова. Народ оказывает Кондрату огромное доверие — его избирают председателем гремяченского колхоза.

Многогранно дан во второй книге характер кузнеца Ипполита Шалого. Шалый болеет за колхозное дело, ста­рается помочь Давыдову в руководстве колхозом, делит­ся с ним своими сокровенными мыслями. Он упрекает Данилова за то, что тот отошел от непосредственных сво­их обязанностей по руководству колхозом, дал возможность Островнову, занять в колхозе руководящее место. «Непорядок у тебя один: ты только на собраинях председатель, а в будничной работе — Остров­ном. Отсюда и все лихо. Я так понимаю, что с весны тебе мило было пожить с пахарями, преподать им пример, как надо и общем хозяйстве работать, да и самому научится пахать, это дело для председателя колхоза невредное. Но вот чем ты теперь там занимаешься, в поле, я оконча­тельно в толк не возьму. Неужели на заводе, на каком ты работал, директор по целым дням за токарным стан­ком стоит? Что-то мне не верится!»

Он рассказывает Давыдову о вредительской деятельности Островнова, действующего уже не в одиночку, а организовавшего вокруг себя целую группу, в которую вошли Атаманчуков, Люшня, Афонька-кладовщик и другие. Шалый приводит неопровержимые факты, подтверж­дающие участие Островнова в убийетве Хопровых (следы подкованных сапогвозле дома Островнова), сооб­щает Давыдову о возвращении Тимофея Рваного, стре­лявшего в Нагульнова. Строго осуждает Шалый отноше­ния Давыдова с Лушкой.

Шалый поэтизирует свой труд, гордится тем, что куз­нецы его выучки работают во многих станицах. Для него ощущение полноты и красоты жизни связано с трудом. Он полностью встает на сторону новой жизни и с лютой , ненавистью относится к Островнову и другим врагам колхозного строя.

На открытом партийном собрании Шалый, отвечая на вопрос Островнова, почему он не вступает в партию, гово­рит: «Раньше не вступал — это да... а зараз вступлю. Ежели ты, Яков Лукич, не вступаешь, стало быть, мне надо вступать. А вот ежели бы ты нынче подал заявление, то я бы воздержался. Нам с тобой в одной партии не жить! Разных партий мы с тобой люди...»

Среди целой галереи разнообразных характеров пред­ставителей народа особенно выделяется образ деда Щукаря.

Самые различные отклики в критике вызвал этот образ. Некоторые считают, что во второй книге об­раз деда Щукаря остался без изменений по сравнению с первой книгой и только в заключительной части М. Шо­лохов раскрывает новые особенности характера деда Щу­каря, изображая его скорбящим после смерти Давыдова и Нагульнова (Л. Якименко). Другие добавляют, что словоохотливости милого дедушки Щукаря надо было сделать «укорот» (М.Алексеев)

В статьях Д. Молдавского, Я.Эльсберга и Ж. Катала даны совершенно противоположные оценки этого харак­тера.

Исследователь народного творчества Д. Молдавский считает образ деда Щукаря огромной удачей писателя и ставит в один ряд с образами мировой _ литературы — Санчо Панса Сервантеса, Тиля Уленшпигеля де Костера, солдата Швейка Гашека .

Восторженно отзывается о Щукаре французский критик Жан Катала: «Кто такой дед Щукарь? Болтун, потому что он упивается словами. Враль, потому что ему хочется подкрасить действительность. Всегда и во всем одураченный, потому что он чист как дитя. Сам того не сознавая, он родился поэтом. И моментами он прибли­жается к подлинной поэзии».

О жизненности образа деда Щукаря говорил Я. Эльсберг: «В отличие от Демида Молчуна, Щукарь жадно, взахлеб принимает жизнь с ее шумом и гомоном. У него по-своему «ушки на макушке». Он очень чуток к новому, хотя это чутье слишком часто обманывает его».

Бесспорно одно: образ Щукаря не надуманный образ. Он, как и образ Василия Теркина из од­ноименной поэмы А. Твардовского, взят из гущи народ­ной. В каждой деревне, в каждом селе был свой дед Щукарь, которого хотя иной раз и не принимали всерьез, но его шутки и прибаутки скрашивали самые тяжелые моменты крестьянской жизни.

Образ деда Щукаря взят Шолоховым непосредствен­но из жизни, и недаром много дедов на Дону утвержда­ли, что именно они являлись прототипом этого образа. Об этом писали в своих статьях М. Сойфер и И. Лежнев. Щукарь искренен и доверчив, труслив и находчив, бес­помощен и активен. Вся его жизнь — сплошная цепь не­лепых приключений и неудач. Новая жизнь больше всего сказывается именно на деде Щукаре. Он всегда в гуще событий. Все его забавные речи слушаются с неослабе­вающим вниманием, и всегда он сообщает что-то новое то о городе, то о хуторе. Наконец, он по-своему растол­ковывает мудреные слова, прочитанные им в толстом сло­варе у Нагульнова.

Хуторяне привыкли к Щукарю, любят его. Об этом говорится неоднократно в романе «...Подомрет старик ... Ей богу, наделает он нам горя! Привыкли к нему, к ста­рому чудаку, и без него вроде пустое место в хуторе ос­танется», — говорит уже в конце книги Разметнов, новый секретарь партячейки, Кондрату Майданникову.

Как к сыновьям привязался одинокий дед Щукарь к Давыдову и Нагульнову, и их гибель он переживает тра­гически, делясь своими мыслями с Кондратом Майданниковым, которому когда-то давал «отлуп» на партийном собрании: «... подкосили меня Макарушка с Давыдовым, уняли у меня жизни... С ними-то, может, и я бы лишних год-два прожил, а без них что-то мне тошновато стало на белом свете маячить ... — грустно проговорил дед Щу­карь, вытирая слезы верхом старой фуражки». Делился он своим горем и с Разметновым, говоря о том, что в Давыдове и Нагульнове он сразу как бы двух сынов потерял.

Овеяна грустью одинокая фигура деда Щукаря на скамеечке у могил Давыдова и Нагульнова.

«А в непроглядном темном небе до зари звучали сто­нущие и куда-то зовущие голоса журавлиных стай, и до зари, не смыкая глаз, сидел на скамеечке сгорбившийся дед Щукарь, вздыхал, крестился и плакал...»

Большое место во второй книге занимают женские образы. В первой книге женщины изображались глав­ным образом в массовых сценах — на собраниях, во вре­мя «бабьего бунта», в поле.

Во второй книге чувствуется стремление писателя пол­нее раскрыть индивидуальные женские характеры. Так, Шолохов, изображая Лушку Нагульнову, пользуется приемом противопоставления. Образу Лушки противопоставлен образ Вари Харламовой, которой не было в первой книге.

Варя, и отличие от взбалмошной, чувственной Лушки, является олицетворением чистоты, непосредственной и юной под­линной красоты.

Автор тепло и нежно относится к Варе. Ее красота в изображении М. Шолохова часто сопоставляется с кра­сотой природы: «Давыдов шевельнул ноздрями и уловил тонкий и слегка пряный запах ее волос. Да и вся она пахла полуденным солнцем, нагретой зноем травой и тем неповторимым, свежим и очаровательным запахом юно­сти, который никто еще не смог, не сумел передать слова­ми...»

Давыдов мысленно называет Варю «быстроногая моя л анюшка», «зоренька».

С большой силой изображает М. Шолохов любовь Ва­ри к Давыдову — ее первую любовь. Она то теряется в его присутствии, то становится смелой. С каким вдохновением она работает вместе с Давыдовым и какую трогательную заботу проявляет о нем — зашивает и стирает ему тельняшку, с необычайным трепетом пряча ее у себя на груди!

В Давыдове, сердце которого занято взбалмошной Лушкой, чувство Вари сначала не встречает взаимности, но он относится к ней очень бережно. «Нет, милую Варюху-горюху можно любить только всерьез», — думает он.

Лиризмом наполнена сцена объяснения Вари с Давы­довым. Девушка находит в себе душевные силы, чтобы сказать прямо любимому человеку о своих чувствах. Да­выдова ошеломило это признание Вари. Бессонную ночь думал он о своей личной жизни и понял, что Варя — это самое прекрасное, что послано ему судьбой.

Лушка Нагульнова — характер уже иной. Страстно увлекающаяся, буйная, озорная и дерзкая, она очень кра­сива. Особенно поражают ее глаза: «Удивительные глаза были у Лушани Нагульновой! Когда она смотрела немно­го исподлобья, что-то трогательное, почти детски-беспо­мощное сквозило в ее взгляде, и сама она в этот момент был похожа скорее на девчонку-подростка, нежели на многоопытную в жизни и любовных утехах женщину. А через минуту, легким касанием пальцев поправив всег­да безупречно чистый, подсиненный платок, она вскиды­вала голову, смотрела уже с вызывающей насмешливо­стью, и тогда тускло мерцающие, недобрые глаза ее бы­ли откровенно циничны и всезнающи».

О ее своеобразной красоте Шолохов не забывает упо­мянуть в самые напряженные моменты ее жизни. Вот . Нагульнов и Разметнов пришли арестовать Лушку, и ав­тор замечает: «Даже спросонья она была по-девичьи свежа и хороша, эта проклятая Лушка! ...Она улыбалась уже торжествующе и нагло, победно щурила лихие лу­чистые глаза, ожидая встретиться взглядом со своим быв­шим мужем».

Но Лушка не только легкомысленная и бездумная женщина. Она способна и на глубокие переживания. Не­сколько суток тревоги за судьбу Тимофея Рваного изме­нили ее. В уголках рта под тяжестью горя образовались морщинки. Мужественно прощается она с мертвым Тимо­феем и, оценивая великодушное отношение к ней Макара Нагульнова, склоняет перед ним в поклоне свою гордую голову.

Несмотря на свое исключительное женское обаяние, Лушка не могла принести счастья ни Нагульнову, ни Давыдову, так как она принадлежала, по выраже­нию Шалого, к тем женщинам, которые «мужчинов не на работу толкают, а с работы таскают». Очень верно опре­делил ее сущность Нагульнов. Обращаясь к Давыдову, он говорит:

« — Ты думаешь, она о мировой революции душой из­болелась? Как-то ни черт! Ни колхозы, ни совхозы, ни сама советская власть ей и на понюх не нужны! Ей бы только на игрища ходить, поменьше работать, по­больше хвостом крутить, вот и вся ее беспартийная программа!»

В кон­це романа мы видим ее потерявшей свое былое очарова­ние — толстую и самодовольную женщину, вышедшую замуж за горного инженера Свиридова. Разметнов, встре­тившись с ней, от души пожалел Лушку Нагульнову — хлесткую, молодую, красивую.