Классный час "Дети и война"

Дети и война

Война и дети – трудно представить что-то более несовместимое. По всей стране в городах и деревнях солнечное утро 22 июня 1941 года предвещало новый радостный день летних каникул. Но война резко изменила детские жизни, она заставила их повзрослеть раньше времени. К станкам оборонных заводов встали подростки 12-14 лет.

В цехах завода работали в военную пору свыше пяти тысяч подростков. Тут такая подробность, конечно же, непонятная их нынешним сверстникам. В месячный паёк входило и 1200 граммов сахара. Для детишек – а кем же они были, подростки 14-15 лет? – сладкое было пределом мечты. В два дня они съедали этот сахар. А как их научишь? Им объясняли, а глазки-то у пацанов голодные. Видно: не смогут удержаться. А потом по одному приходят они к начальнику цеха: «Спрячьте, пожалуйста, в сейф, буду просить, только по кусочку давайте…».

А этот рассказ Е. Когана, бывшего члена парткома, нельзя не привести полностью:

Прислали нам 60 девочек. Как выдастся свободная минутка, все у печей для обжига вертятся. Спросил у осадчиков: чего это они? Те мне сначала не говорили. Потом как то не вышла девчонка на работу. ЧП! Дело-то подсудное по тем временам. Звали её Гулей. 14 лет. Пошёл за ней в барак. Плачет – пришла похоронка на отца. Я то уже знаю – мать немцы убили, трёхлетний братишка в эшелоне под бомбёжкой при эвакуации потерялся. Глажу ей головку, утешаю. А она, в слезах, что-то к груди прижимает. Рассмотрел получше: глиняная кукла! Вот зачем они к печам-то бегали: куклы сами лепили, а уж рабочие им их в печи обжигали, для крепости… А то зашёл парторг Чернышев, на него мальчишка наскочил: работал-то по-взрослому, а не удержался – колесо какое-то нашёл и давай гонять по цеху. Я к парторгу, мол, не досмотрел. А он мальчишку споткнувшегося поднял: «Где Брянск, знаешь? Беги, поздравь своих: отбили таки вчера у немцев!» А как уставали они, дети. Многие и не доходили до общежитий. Свалятся в бытовке и спят до начала новой смены.

Весной 1943года рядом, в Бжезинке, вступили в строй мощные крематории с газовыми камерами. Сюда вела железнодорожная ветка, обрывающаяся прямо на пороге крематориев. На платформе отбирали не многих, кто ещё мог пригодиться в качестве рабочей силы, остальных тут же раздевали «для дезинфекции».

Среди детей в лагере тоже проводили отбор. Устанавливали планку на высоте 120 сантиметров: детей, которые свободно проходили под ней, отправляли в крематорий, остальных – на работы. Зная это малыши вставали на цыпочки, тянулись к спасительной планке…

Один из бойцов, освобождавших Лодзь, Андрей Александрович Статкевич пишет: «Нельзя было спокойно смотреть на лица детей, на их фигурки-скелеты в тюремных костюмах и деревянных башмаках. Многие из нас, провоевавшие всю войну и уже повидавшие всякое, глядя на них, не могли удержаться от слёз. Когда мы, несколько бойцов, стояли у ворот лагеря, окруженные этими ребятишками, по улице, мимо лагеря наш патруль вел пленных немцев, видимо, только что схваченных офицеров с нацистской выправкой. Может быть, среди них был даже кто-то из руководителей этого лагеря, потому что, завидев их, ребята, с которыми мы разговаривали, замолкли и стали испуганно жаться к нам.

Знаете сколько войну погибло детей, которым не исполнилось ещё и шестнадцати?

Один миллион восемьсот тысяч.

А знаете сколько в Европе детей-сирот после войны?

Тринадцать миллионов.

Представьте: тринадцать миллионов городов – на выбор населённых только этими маленькими бездомными.

Дети – пасынки войны, её главные мученики и жертвы. У этих детей уже давно свои дети, а у тех – свои. Сейчас уже, возможно, внуки как раз в том возрасте своих когда-то бездомных дедов. Речь не просто о спасённых детях, а о спасённых поколениях.

Тимуровской движение

Из Вечернего сообщения Совинформбюро .

“Советские школьники берут на себя заботу о семьях бойцов, сражающихся с гитлеровскими бандами. Учащиеся новосибирской школы №24 – частые гости в семьях красногвардейцев, они ухаживают за детьми, когда матери уходят на роботу, следят за порядком и чистотой в квартирах, работают на огородах. Под руководством учительницы З. Н. Моригеровской ученики тульской школы № 18 помогают 60 жёнам мобилизованных красногвардейцев… Недавно домохозяйки получили записки: “Если у вас есть дети, то приносите их на улицу Льва Толстого, в дом №47; за ними будут ухаживать школьники”. Эта З. Н. Моригеровская вместе со школьниками организовала детский сад, куда жёны мобилизованных могут приносить своих детей, пока сами уходят на работу. При Саратовском Дворце школьников создано 14 детских дружин помощи семье красногвардейцев. О деятельности дружинников с благодарностью отзываются в семьях бойцов, мобилизованных на войну с фашистскими разбойниками”.

17 июля 1941 г.

Яркой страницей в летопись патриотических движений Великой Отечественной войны вошло тимуровское движение пионеров и школьников. Пионеры и школьники многих городов и сёл страны не ограничивались только поддержкой начинаний своих родителей в оказании помощи, раненым бойцам и командирам, но и проявляли собственную инициативу, которая выходила за рамки существовавших движений. Об этом свидетельствуют многие примеры. Одним из них являлось шефство над семьями погибших отцов и семьями фронтовиков. Характерным и типичным примером был отряд Володи Миленькова в г. Новосибирске, созданный на Рабочей улице, в доме № 92. Он поставил перед собой задачу оказывать помощь семьям фронтовиков.

“Мы решили, – рассказывал Володя, – позаботься о детишках – дошкольниках, отцы которых на фронте, а матери работают. Наши ребята – тимуровцы хорошенько в этом доме убрали двор, садик, посадили там 250 кустов черёмухи, малины, акации, сирени. Мы ухаживали за нашими деревцами, чтобы все они быстро принялись. Потом мы разбили несколько цветочных клумб, а вдоль дорожек посеяли просо. Наш двор превратился в цветущий сад. Хорошо там стало играть и бегать нашим дошкольникам. Особенно любили они возиться в песке, который мы для них привезли.

Тимуровка Светлана Жук занималась с малышами. Она придумывала разные интересные игры, читала им вслух книги и водила на прогулку. Матери были довольны, что их детишки всегда под присмотром. У каждого тимуровца команды было своё дело. Дина Бобруйская – была редактором

стенной газеты, Света Семёнова – библиотекарь. Мы сами собрали библиотеку, в ней было около 80 книг. Юра Кулаков, Валя Легченко

и другие старшие ребята помогали семьям фронтовиков и инвалидам Отечественной войны подготовить к зиме квартиры”.

В годы Великой Отечественной войны тимуровским движением были охвачены сотни тысяч школьников, а к концу её в нём участвовало более 3 млн. пионеров и школьников.

Таня Савичева.

 Пронзительно поведала людям о войне, принёсшей столько горя ей и её близким, двенадцатилетняя ленинградская девочка Таня Савичева. Среди обвинительных документов фашизму, представленных на Нюрнбергском процессе, была и маленькая записная книжка. В ней всего девять страниц. На шести из них – даты. И за каждой датой смерть. Шесть страниц – шесть смертей. Сжатые, лаконичные записи: “28 декабря 1941 года Женя умерла… Бабушка умерла 25 января 1942 го. 17 марта – Лека умер. Дядя Вася умер 13 апреля. 10 мая – дядя Лёша, мама – 15 мая”. А потом без даты: “Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня”.

Сам дневник сегодня выставлен в музее истории Ленинграда, а его копия – в витрине одного из павильонов Пискарёвского мемориального кладбища. До сих пор останавливаются перед этими строчками, старательно выведенными детской рукой, потрясённые люди разных возрастов и разных национальностей, вглядываются в простые страшные слова.

Не удалось спасти и саму Таню. Даже после того, как её вывезли из блокадного города.

140 ленинградских детей привезли в августе 1942 года в село Красный бор Горьковской области. Встречать их вышли все красноборцы. Несли детям кто что мог: пяток яиц, тарелку творога, тёплую одежду. А дети были – страшно смотреть – изнеможённые, больные. В первый раз в баню многих несли на одеялах. Но человеческая доброта, целебный воздух сделали своё дело. Дети крепли, поднимались на ноги. Все они остались жить. Кроме Тани Савичевой. Истощённое голодом и страданиями девочка не смогла уже подняться.

Таню отвезли в расположенный в том же районе Понетаевский дом инвалидов с его “санаторным” (по тем временам) питанием и более квалифицированным медицинским обслуживанием. Но болезнь уже была неизлечимой. Расстроилась координация движений, мучили страшные головные боли. 24 мая Таню перевезли в Шатковскую районную больницу. Там 1 июля 1944 года она и умерла.

Но не все Савичевы умерли! Наперекор смерти продолжается жизнь этой семьи. Остался в живых родной брат Тани, Михаил, который в дни блокады ушёл в партизаны, и сестра Нина, она с группой ребят была направлена в строительный батальон на Ладогу. А потом срочно эвакуирована на Большую землю. Домашних она так и не смогла предупредить. Её ждали несколько дней, а когда все сроки прошли, мама Тани отдала, как память о сестре, её записную книжку. Ту самую, которая стала Таниным дневником.

Сибирский Электродчик, 28 января 2004 г.

«Красный Берег» — святое место

 

На Гомельщине, в деревне Красный Берег Жлобинского района во время войны фашисты создали сборный пункт для детей, которых насильно отнимали у родителей. У тех детей забирали кровь для раненых немецких офицеров. Сегодня установлены имена только 15 малолетних узников. Нам удалось встретиться с работниками мемориала, которые рассказали историю этого места.

 

День открытия концентрационного лагеря неизвестен. В 1943 году этот концлагерь был официально объявлен, как донорский. На территории Красного Берега было два детских донорских накопителя — с первой группой крови, резус фактор положительный, где забирали кровь у детей полностью всю. На втором накопителе, расположенном на территории воинской части, за 7 недель дети сдавали кровь от 8 до 19 раз.

Здесь находились дети от 8 до 14 лет только славянской национальности — не только из Беларуси, но и России, Украины. Обязательно первой группы крови, резус фактор положительный. После полного забора крови дети уничтожались. По данным архивов известно, что из этого лагеря фашисты вывезли 1990 детей донорами в Германию. Забирали кровь для раненых офицеров и солдат вермахта.

По приказу Гитлера на территории Беларуси было создано пять детских донорских концлагерей. Из них два – на полное уничтожение: д. Скобровка (Пуховичский район Минская область) и деревня Красный Берег (Жлобинского района Гомельской области). С первой группой крови здесь не выжил никто. Со второго накопителя, удалось выжить девяти свидетелям. Екатерина Емельяновна Клочкова, узница детского концлагеря «Красный берег» выжила чудом. В 1943 она пять недель провела в краснобережских бараках.

Екатерина Емельяновна Клочкова

«За эти пять недель они брали кровь в тюбики такие большие. Не знаю даже, как их измерить — 10, 20 грамм? Как вытягнут кровь, человек тогда слабый, падает. Сами понимаете, что с человеком, когда кровь вытягнут. Раз в день давали кусочек хлеба. Вообще я плохо помню, что давали, но выжила ж пять недель. А самый страшный момент был, когда нас отобрали, сказали, что деток палить будут». Захоронений не было, детей сжигали на кострах и в котельной на территории концлагеря. Лагерь был закрыт 25 июня 1944, это день освобождения Красного Берега.

На территории Беларуси несколько деревень с названием Красный Берег. Из них две в Гомельской области. Первое упоминание о нашей деревне относится к 1317 году. Наши пращуры пришли на правый берег красивой реки, отсюда название – первая версия. Вторая версия названия деревни связана с войной с Наполеоном 1812 года. Здесь на правом берегу реки проходила семнадцатидневная битва с частью войск Наполеона. После битвы правый берег реки был от крови красный. Войска Наполеона не прошли. Третья версия — деревня стоит, в основном, на красной глине. В далекие времена, когда случались большие паводки, после паводков берега оголялись и становились красными. Какая кому версия нравится, пожалуйста, выбирайте. Деревня Красный берег входит в состав объединенных деревень. По данным сельсовета, сейчас здесь проживает больше 4 000 человек.

Памятный мемориал «Красный Берег» был открыт 28 июня 2007 года, охраняется государством, имеет республиканское значение. Мемориал начал создаваться в начале 90-х, но распад Советского Союза, обесценивание денег превратило это место в долгострой. Мечтаем получить международный статус. Потому что наш мемориал единственный в Европе и, видимо, единственный в мире, который посвящен детям, погибшим в Великой Отечественной войне.

Леонид Менделевич Левин

Сюда приезжает много экскурсий со всех стран СНГ и Европы. Из России приезжали, начиная от Смоленской области и до Дальнего востока. Также здесь были представители Китая, Индии, Канады, США, Японии, Кубы. Поэтому можно сказать, что наш мемориал известен по всему миру. Он создавался заслуженным архитектором Республики Беларусь, Лауреатом Ленинской премии и премии Ленинского комсомола, почетным жителем Жлобинского района Леонидом Менделевичем Левиным. 1 марта 2014 года, к сожалению, на 77 году жизни он скончался. Его основные работы: мемориал Хатынь, мемориал Площадь Победы в городе Минске, мемориал жертвам Холокоста «Яма», который открылся 6 лет назад, отдельные памятники по России, Беларуси и Украине. Самостоятельного музея мы не имеем. В усадьбе генерал-лейтенанта Гатовского действует зал, рассказывающий об истории Красного берега.

Вы видите послевоенные рисунки детей. Художник Сергей Петрович Катков после освобождения Минска ходил по развалинам города и собирал деток, кто мог рисовать. Ценность этих рисунков в том, что изображения детей выразили то, что они хотели бы видеть сразу после войны. После смерти художника дочь Светлана Каткова, Лауреат Государственной премии, отобрала рисунки детей в возрасте от 6 до 14 лет – донорский возраст. Увеличила и оформила в 24 мольберта, которые здесь можно увидеть.

 

Площадь Солнца

Мертвый класс

Кораблик Надежды

Дорогой, добрый папенька! Пишу я тебе письмо из немецкой каторги. Когда ты, папенька, будешь читать это письмо, меня в живых не будет. И моя просьба к тебе, отец: покарай немецких кровопийц. Это завещание твоей умирающей дочери. Несколько слов о матери. Когда вернешься, маму не ищи. Ее расстреляли немцы. Когда допытывались о тебе офицер бил ее плеткой по лицу. Мама не стерпела и гордо сказала, вот ее последние слова: «Вы не запугаете меня битьем. Я уверена, что муж вернется назад и вышвырнет вас, подлых захватчиков отсюда вон». И офицер выстрелил маме в рот. Папенька, мне сегодня исполнилось 15 лет, и если бы сейчас ты встретил меня, то не узнал бы свою дочь. Я стала очень худенькая, мои глаза ввалились, косички мне остригли наголо, руки высохли, похожи на грабли. Когда я кашляю, изо рта идет кровь — у меня отбили легкие. А помнишь, папа, два года тому назад, когда мне исполнилось 13 лет? Какие хорошие были мои именины? Ты мне, папа, тогда сказал: Расти, доченька, на радость большой! Играл патефон, подруги поздравляли меня с днем рождения, и мы пели нашу любимую пионерскую песню. А теперь, папа, когда взгляну на себя в зеркало – платье рваное, в лоскутках, на шее номер, как у преступницы, сама худая, как скелет, — и соленые слезы текут из глаз. Что толку, что мне исполнилось 15 лет. Я никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Бродят голодные, затравленные овчарками. Каждый день их уводят и убивают. Да, папа, и я рабыня немецкого барона работаю у немца Шарлэна прачкой, стираю белье, мою полы. Работаю очень много, а кушаю два раза в день в корыте с «Розой» и «Кларой» — так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон. «Русе была и будет свинья», — сказал он. Я очень боюсь «Клары». Это большая и жадная свинья. Она мне один раз чуть не откусали палец, когда я из корыта достала картошку. Живу в дровяном сарае: в комнату мне входить нельзя. Один раз горничная, полька Юзефа дала мне кусочек хлеба, а хозяйка увидела и долго била Юзефу плеткой по голове и спине. Два раза я убегала от хозяев, но меня находил ихний дворник. Тогда сам барон срывал с меня платье и бил ногами. Я теряла сознание. Потом на меня выливали ведро воды и бросали в подвал. Сегодня я узнала новость: Юзефа сказала, что господа уезжают в Германию с большой партией невольников и невольниц с Витебщины. Теперь они берут и меня с собой. Нет, я не поеду в эту трижды проклятую Германию! Я решила лучше умереть на родной сторонушке, чем быть втоптанной в проклятую немецкую землю. Только смерть спасет меня от жестокого битья. Не хочу больше мучиться рабыней у проклятых, жестоких немцев, не давших мне жить! Завещаю, папа: отомсти за маму и за меня. Прощай, добрый папенька, ухожу умирать. Твоя дочь Катя Сусанина. Мое сердце верит: письмо дойдет. 12 марта 1943 г.

Подвиг Лени Голикова

Великая Отечественная Война унесла жизни многих юных ребят, которые погибли, защищая Родину. Один из них - Леня Голиков.

В Псковской области, в деревне Лукино, жил мальчик Леня Голиков. Учился в школе, помогал по хозяйству родителям, дружил с ребятами. Но неожиданно началась Великая Отечественная война, и все то, о чем он так мечтал в мирной жизни, вдруг оборвалось. Когда началась война, ему было всего 15 лет.

Фашисты захватили его деревню, начали творить бесчинства, пытались установить свой «новый порядок». Вместе со взрослыми Леня ушел в партизанский отряд, чтобы бороться против фашистов. Партизаны нападали на вражеские колонны, взрывали поезда, уничтожали немецких солдат и офицеров.

Фашисты боялись партизан. Пленные немцы заявляли на допросах: «За каждым поворотом, за каждым деревом, за каждым домом и углом нам мерещились страшные русские партизаны. Мы боялись по одному ездить и ходить. А партизаны были неуловимы».

Немало боевых дел было у юного партизана Лени Голикова. Но одно было особенным.

В августе 1942 года Леня находился в засаде недалеко от дороги. Вдруг он увидел, что по дороге едет роскошная немецкая машина. Он знал, что на таких машинах перевозят очень важных фашистов, и решил во что бы то ни стало остановить этот автомобиль. Сначала посмотрел, нет ли охраны, подпустил поближе машину, а затем бросил в нее гранату. Граната разорвалась рядом с автомобилем, и тут же из нее выскочили два здоровенных фрица и побежали к Лёне. Но он не испугался и начал стрелять по ним из автомата. Одного он сразу уложил, а второй начал убегать в лес, но Лёнина пуля догнала и его. Один из фашистов оказался генералом Рихардом Витцем. При нем нашли важные документы и сразу же отправили их в Москву. Вскоре из Главного штаба партизанского движения поступило указание представить всех участников дерзкой операции к званию Героя Советского Союза. А участник-то был всего один... Юный Леня Голиков! Оказывается, Лёня добыл ценнейшую информацию - чертежи и описание новых образцов немецких мин, инспекционные донесения вышестоящему командованию, карты-схемы минных полей и другие важные бумаги военного характера.

За этот подвиг Лёня Голиков был представлен к высшей правительственной награде - медали «Золотая звезда» и званию Героя Советского Союза. Но получить награду герой не успел. В декабре 1942 года партизанский отряд Голикова был окружен немцами. После жестоких боев отряду удалось прорвать окружение и уйти в другой район. В строю осталось 50 человек, рация была разбита, патроны на исходе. Попытки установить связь с другими отрядами и запастись продовольствием заканчивались гибелью партизан. Январской ночью 1943 года к деревне Острая Лука вышли 27 обессиленных бойцов и заняли три крайние избы. Разведка ничего подозрительного не обнаружила - гарнизон немцев располагался в нескольких километрах. Командир отряда дозоры решил не выставлять, чтобы не привлекать внимания. Под утро сон партизан прервал грохот пулемета – в деревне нашелся предатель, который сообщил немцам, кто ночью пришел в село. Пришлось, отбиваясь, уходить к лесу…

В том бою погиб весь штаб партизанской бригады. Среди павших был и Леня Голиков. Звание Героя он получил посмертно.

Дети войны: надзиратели решали, кто сегодня останется в живых.

воспоминания Лидии Андриановны Полевой, бывшей узницы концентрационного лагеря «Равенсбрюк»

Как и тысячи других парней и девушек, я, 17-летняя, попала под облаву и очутилась в Германии как остарбайтер (от нем. Ostarbeiter — работник с Востока). Вначале работала на шахте в городе Эссен, но внезапно была арестована и попала в тюрьму, а потом в женский концлагерь «Равенсбрюк». Меня отправили туда за строптивость, непослушание, переписку с военнопленными и за то, что вечерами пела любимые патриотические песни.

Мое пребывание в концлагере началось с того, что меня обстригли наголо. Потом - унизительная санобработка, одели в полосатую одежду и вместо имени выбили на руке № 26744, пришили красный знак, означавший «политзаключенная». В бараке грязь, вонь, теснота – там жило около 200 человек. Тут же были поляки, чехи, цыгане, украинцы и отдельно барак для немцев.

«Аузерки» - это надзирательницы из числа предательниц. Жестокие, беспощадные, одним словом - дьяволы в женском обличье. Как они нас били! Умело, с озверевшим лицом, с превеликим удовольствием решали кому жить, а кого в черный ворон и в крематорий. Хотя мы знали, что все приговорены к смерти и случиться это может в любой момент.

К смерти привыкнуть нельзя, мы к гибели наших подруг относились по-разному. Одних оплакивали, другие уходили из жизни незамеченными. От издевательств, побоев, голода, болезней многие не выдерживали, бросались на колючую проволоку ограждения, по которой пропущен ток.

Иногда в ящики нам подкладывали газеты (неизвестно кто) и мы украдкой читали и передавали друг другу о победах нашей армии. После таких сюрпризов с газетами появлялось желание жить.

Помню мучительные ночные проверки. После 12-часового рабочего дня по команде среди ночи нас выгоняли во двор и держали часами на холоде, иногда на коленях. А в 5 утра - построение и с собаками под дулами автоматов на работу.

Фашисты боялись оставить нас в живых, как свидетелей их зверств. Приближался фронт и был приказ уничтожить нас любым способом. Крематорий дымился круглые сутки, но они все равно не успевали нас сжигать. Тогда всех оставшихся погнали к переправе, там стояли баржи. Эти изверги решили нас погрузить на баржи и подорвать на воде. Не успели. Когда услышали совсем близко стрельбу из автоматов, все надзиратели в панике разбежались. При этом сбрасывали с себя мундиры, а с нас срывали рваную одежду и, переодевшись, убегали. Это было 1 мая 1945 года.

Зинаида Федоровна Григорьева: «О блокадниках написано немало книг. Но и сейчас, к сожалению, можно слышать разговоры о неправомерности приравнивания блокадников к участникам войны. Мне кажется, что это связано с тем, что еще не все рассказано о бедствиях людей в экстремальных условиях».

Во время страшной блокадной зимы 1941-1942 годов мне было 11 лет, а брату - пять. Мы с родителями в 1940 году переехали в новый дом на Московском шоссе, ныне это площадь Чернышевского. В первые месяцы войны мы вместе с подростками из нашего дома помогали в дежурствах самообороны, разносили повестки из райвоенкомата, приводили в порядок чердачные помещения.

Особо запомнился такой случай: ребята засекли сигнализацию светом из соседнего дома. Меня послали сообщить об этом факте в контору. Контора была закрыта. Тогда я разыскала дворника тетю Полю и рассказала о случившемся. Мне показалось, что эта информация ее не заинтересовала. Тогда я разыскала управляющего домом. Потом он меня и дежуривших ребят очень благодарил за внимательное отношение и помощь в поимке диверсанта.

Меня и моих сверстников тогда называли мелюзгой. Моя внучка в таком возрасте играла в куклы. У нас же интерес к играм пропал сразу после начала войны, мы быстро переключились на реальную жизнь. Детство закончилось, началось быстрое взросление, и вскоре наступила сложная сиротская юность. В первую блокадную зиму мне не удалось определиться даже в школу.

С сентября 1941 года линия фронта проходила около Пулковских высот, в нескольких километрах от нашего дома. По окружной линии железной дороги проходил передний край внутренней обороны. Всех, кто жил южнее железнодорожной линии, переселили в северные районы города.

В октябре 1941 года нашу семью подселили в двухкомнатную квартиру, расположенную на первом этаже в доме №12 на улице Мира. При переезде родители взяли с собой лишь теплые вещи и постельные принадлежности. Нам обещали, что эвакуация будет ненадолго. В квартире нам выделили проходную комнату. Из занавесок мама соорудила угол для сна. На одной постели спали отец-инвалид и я с братом. Мама работала на заводе цветных металлов имени Ворошилова и приходила домой один раз в неделю, так как была на казарменном положении. Три месяца мы жили в ужасных условиях. Не только голод, но и пронзительный холод сковывали нашу жизнь. Натопить проходную комнату первого этажа без прихожей было практически невозможно. За водой нужно было ходить на Неву. Отец чувствовал себя плохо и физически, и морально. Поскольку он был инвалидом, его уволили с работы, и вместо рабочей карточки он стал получать иждивенческую. Все работы по дому лежали на мне.

В ночь на 1 января 1942 года папа умер. Два дня мы спали с умершим отцом в одной постели. В этот же день умерли и хозяева квартиры. Три трупа находились в комнате. Уходя на работу, мама предупредила дворника, что в квартире осталось двое детей и нужно убрать тела умерших.

Ночью открылась дверь, и двое мужчин закричали: «Где лежат трупы, мы их заберем!». Я вылезла из постели и рыдая просила их не забирать тело отца. Я пыталась им объяснить, что мама скоро придет, и мы сами похороним папу. Труп папы оставили, а остальных забрали. На следующий день мама пришла с гробом, и мы повезли папу на Серафимовское кладбище. За хлебную карточку нам удалось похоронить отца в чью-то могилу. После войны я пыталась разыскать место захоронения, но в кладбищенских документах не было сведений об отце. У нас даже нет свидетельства о его смерти.

Я помню, что нам с братом было не страшно находиться в одной комнате с трупами, но мы очень боялись крыс. Они обгрызали у покойников кисти рук, ноги и носы. Мы отказывались оставаться одни в комнате. Мама плача объясняла нам, что она на казарменном положении и ей надо идти на работу.

Через неделю мы решили возвращаться в наш дом на Московском шоссе. Встала проблема получения пропуска в зону обороны города. Через неделю мама принесла полбуханки хлеба, это был трехдневный паек, укутала брата в тряпку, посадила на санки, и мы пошли пешком в свой дом. Я не знаю, какое расстояние от улицы Мира до площади Чернышевского, но нам для этого перехода потребовался целый день. Мама беспокоилась о том, пропустят ли нас через КПП, ведь у нас не было пропуска. Помог наш вид, справка о том, что мама работает на заводе и находится на казарменном положении, и, конечно, хлеб. На следующий день мама пошла на работу. Потом через это КПП я каждый день ходила в булочную у Московского райсовета, а мама раз в неделю приходила к нам домой.

До сих пор не могу понять, зачем надо было переселять жителей южной части Московского района в северные районы города. Судя по мытарствам нашей семьи, такое переселение было не подготовлено и принесло много бед. В нашем доме не было бомбоубежища, зато были сараи с дровами. Что касается воздушных тревог, то уже в сентябре 1941-го к ним относились без особых опасений. Люди привыкли к артиллерийским обстрелам, снаряды летели мимо нас в центральные районы города. Я всего раз шесть была в бомбоубежище и то только потому, что воздушная тревога заставала меня в пути.

Возвращение в свой дом было самым радостным событием в суровую блокадную зиму для нашей уже маленькой семьи. Стекол в окнах не было, и мы закрыли их фанерой и одеялами. Жить мы стали на маленькой кухне в 8 квадратных метров. Там была плита и кухонные столы соседей, которые были хорошим топливом. Также нам пришлось сжечь книги и деревянную мебель.

На нашей лестничной клетке жили пять человек. В соседней с нами квартире жили две женщины: Нинель Францевна Меджубовская и тетя Лиза, они были военнослужащими и занимались стиркой белья для воинской части. Иногда я им помогала в этом деле. За такую работу нас с братом, бывало, кормили похлебкой.

Мама приходила раз в неделю, приносила жмых, клей, дуранду. Особенно нам повезло с бочкой хряпы, это грубые капустные листы. Еще в конце сентября мы с папой ходили на поля за Среднюю рогатку, собирали оставшиеся капустные листья. Мы их порубили, посолили и получилась хорошая приправа к супу. Вместе с дурандой это было единственное наше горячее блюдо. Так мы жили вдвоем с братом еще три месяца.

Из-за работы и постоянного волнения за нас мама сильно ослабла. Чтобы попасть домой, ей надо было идти пешком от набережной реки Пряжки до площади Чернышевского. По нашим подсчетам, это примерно 15-18 километров. Однажды она не пришла домой, и нам сообщили, что ее положили в стационар при заводе. С каждым днем она слабела все больше. Затем маму перевели в больницу на Средней Подъяческой улице. Теперь уже я ходила к ней раз в неделю за хлебушком, который она нам отдавала.

У меня распухли ноги, обострился довоенный ревматизм, и я с трудом обувалась. Тетя Лиза иногда шутила, что я стала похожа на маленькую сухонькую старушку. Но мне надо было держаться, чтобы успокоить маму и поддерживать брата Гену, которому исполнилось 6 лет. На вид он был страшненьким, рахитичным ребенком, с очень большой головой, c тонкими, как палки, ногами и руками, с провалившимися, грустно смотрящими карими глазами. Он все время лежал или сидел на плите и слезал с нее только во время топки. Игрушек у нас никаких не было. Он мало разговаривал, а меня часто звал мамой. Однажды, входя в парадную, я почувствовала сильный запах гари. Я поднялась в квартиру и увидела, что в коридоре лежит мой Гена. Соседки приводили его в сознание. Оказалось, что он решил истопить плиту, подпалил свое пальто, испугался и пошел искать помощь, но сил не хватило, и он упал. Хорошо, что рядом были люди и спасли моего братишку.

На поход в больницу у меня уходил целый день. Последний раз у мамы я была 17 мая 1942 года. Был теплый весенний день. Проходя мимо рынка у Фрунзенского универмага, я обменяла мамино обручальное кольцо на бутылку морса, ведь надо было хоть раз принести маме что-нибудь. В больнице меня уже знали в лицо. Ко мне вышла сестра, посадила меня на скамейку и сказала, что мама недавно умерла. Она оставила мне записку и кусочек хлеба. Я сильно плакала, просила разрешения похоронить ее на Серафимовском кладбище. Рассказала, как мы хоронили в январе папу, говорила, что знаю, как это нужно делать. Мне отказали, сославшись на мой возраст. Мне сообщили, что все трупы они увозят в Московский район на кирпичный завод и там сжигают.

В записке мама писала, чтобы я с Геной пошла в детский дом, что она написала письмо своей сестре Гагариной Марии Александровне с просьбой разыскать нас и взять к себе на воспитание взамен двух сыновей, погибших в 1938 году во время ее ареста. Я показала мамино письмо женщинам, которые жили в квартирах на нашей лестнице. Они сказали мне, что кирпичный завод находится почти напротив нашего дома.

Я решила посмотреть, как происходит сжигание трупов. Скажу откровенно, что более жесткого зрелища, я в своей жизни не видела. Прошло уже более 50 лет, а в зрительной памяти сохранились даже мелочи. Деревянный забор почти полностью разобрали на дрова, поэтому подойти к печам можно было довольно близко. Во дворе завода стояла вереница машин с трупами, они ждали разгрузки. Рабочие укладывали покойников на транспортер, включали машины, и трупы падали в печь. Создавалось впечатление, что они шевелят руками и ногами и таким образом противятся сжиганию. Я простояла в остолбенении несколько минут и пошла домой. Такое у меня было прощание с мамой.

Мы с братом остались сиротами. Дворник тетя Поля дала нам адрес детского приемника на Разъезжей улице. Я собрала вещи, помылась сама и искупала Гену, ведь мы не мылись всю зиму и накопили не только много грязи, но и вшей, хотя периодически жарили их на плите.

Наиболее ценные вещи я отдала на хранение соседке Н.Ф. Меджубовской. В конце войны она уехала в Киев. Возвратившись в Ленинград из детского дома, с которым мы были эвакуированы, я писала ей, просила возвратить вещи, но ответа не последовало.

Я не знала, как довести брата до детского приемника. Он был очень слаб, а транспорта не было. Я выкупила хлеб, в июне 1942-го давали уже по 400 грамм, взяла сменную одежду, документы и маленький ножик. Брату я объяснила, что нам надо идти в детский дом, поскольку мы остались сиротами. Я ему сказала, что дорога длинная, и за каждые пройденные три дома я буду давать ему маленький кусочек хлеба. Шли мы очень долго. На Лиговском проспекте он упал и не мог встать. Проходивший мимо мужчина взял его на руки и донес до детдома.

Брата сразу поместили в больницу, где он пролежал целый месяц с дистрофией. Весенние и летние месяцы придавали нам сил. Детский распределитель находился у Волковского кладбища. Ребята часто собирали там лебеду, крапиву и многие другие травы, ели липовые листья и особенно любили жевать хвойную смолу.

Эвакуироваться без брата я отказалась. Поэтому только в конце июля 1942 года, после того как брат поправился, нас определили в 75-й детский дом и эвакуировали в город Пучеж Ивановской области. Там была уже совсем другая жизнь.

В Ленинград мы возвратились в 1946 году.

Дети блокадного Ленинграда

Александр Фадеев в путевых заметках "В дни блокады" писал: "Дети школьного возраста могут гордиться тем, что они отстояли Ленинград вместе со своими отцами, матерями, старшими братьями и сестрами. Великий труд охраны и спасения города, обслуживания и спасения семьи выпал на долю ленинградских мальчиков и девочек. Они потушили десятки тысяч зажигалок, сброшенных с самолетов, они потушили не один пожар в городе, они дежурили морозными ночами на вышках, они носили воду из проруби на Неве, стояли в очередях за хлебом... И они были равными в том поединке благородства, когда старшие старались незаметно отдать свою долю младшим, а младшие делали то же самое по отношению к старшим. И трудно понять, кого погибло больше в этом поединке".

Когда замкнулось блокадное кольцо, в Ленинграде оставалось помимо взрослого населения 400 тысяч детей – от младенцев до школьников и подростков. Естественно, их хотели сберечь в первую очередь, стремились укрыть от обстрелов, от бомбежек. Всесторонняя забота о детях и в тех условиях была характерной чертой ленинградцев. И она же давала особую силу взрослым, поднимала их на труд и на бой, потому что спасти детей можно было только отстояв город.

У них было особое, опаленное войной, блокадное детство. Они росли в условиях голода и холода, под свист и разрывы снарядов и бомб. Это был свой мир, с особыми трудностями и радостями, с собственной шкалой ценностей. Откройте сегодня монографию "Рисуют дети блокады". Шурик Игнатьев, трех с половиной лет от роду, 23 мая 1942 года в детском саду покрыл свой листок беспорядочными карандашными каракульками с небольшим овалом в центре. «Что ты нарисовал!» – спросила воспитательница. Он ответил: "Это война, вот и все, а посередине булка. Больше не знаю ничего". Они были такими же блокадниками, как взрослые». И погибали так же.

Единственной транспортной магистралью, связывающей город с тыловыми районами страны, стала "Дорога жизни", проложенная через Ладожское озеро. За дни блокады по этой дороге с сентября 1941 года по ноябрь 1943 года удалось эвакуировать 1 миллион 376 тысяч ленинградцев, в основном женщин, детей и стариков. Война разбросала их по разным уголкам Союза, по-разному сложились их судьбы, многие не вернулись обратно.

Вспоминая об этих невыносимо тяжелых днях, ленинградка Кена Петровна Черная не могла сдержать слезы. "Мне было всего четыре года, – говорила она, – когда началась война, я помню как пыталась спрятаться под столом во время артобстрелов и бомбежек и ждала маму, а мама приходила и говорила: "Хлеба нет, машину с хлебом разбомбили". И так каждый день. А в апреле 1942 года нам объявили эвакуацию на "Большую землю". Все проходило строго по законам военного времени. Нас сопровождали люди с оружием. Не допускалась никакая демократия. С собой не разрешалось брать никаких вещей, кроме кружки, ложки и документов.

По льду Ладожского озера мы ехали в кузове грузовой автомашины. Вокруг, куда не посмотришь, до самого горизонта простирались снежные поля. Сильный ветер с мокрыми хлопьями снега пронизывал почти насквозь. Мы – дети прижимались к родителям, так было чуть-чуть теплее. Затем ехали на поезде в товарных вагонах, спали на нарах, на соломе. Питались чем придется, жмых считался деликатесом. Иногда удавалось раздобыть дрова и тогда топили печку, но тепла хватало ненадолго. Я заболела. А по правилам движения, заболевших, чтобы не распространять инфекцию, переводили в вагон-лазарет. Мама надела мне чулки, капор и понесла в этот вагон. Я помню ее дыхание, она дышала на меня, пытаясь передать мне свое тепло, чтоб я не умерла.

Вагон-лазарет оказался обыкновенным товарным вагоном, посреди которого зияло отверстие для нужд, а на соломе лежали умирающие люди. "Нет! Я не оставлю ее здесь", – сказала мама и вернулась на свое место, села у вагонной двери и всю дорогу держала меня на руках. Недалеко от Тюмени ленинградцев выгрузили. Все мы думали, что здесь дождемся конца войны и поедем обратно домой. Весна вступала в свои права, оживала природа, появилась первая зелень, в том числе крапива и лебеда, которую мы тогда употребляли в пищу. А потом пришел пароход-колесник с длинной почерневшей трубой. Всех ленинградцев погрузили на пароход и повезли на север по течению реки Иртыш. На каждой пристани строго по списку высаживали группу эвакуированных на временное поселение. Нас человек 30 высадили под Ханты-Мансийском, на диком берегу, где стояла единственная избушка бакенщика, а вдали виднелось село. Нас поселили в церкви этого села. Некоторое время жили среди икон, спали на соломе, что-то жгли, чтобы разогнать комаров. Когда спала большая вода, нашу группу рассредоточили по деревням, родители начали работать, стало намного легче".

Существование в осажденном городе было немыслимо без упорного, повседневного труда. Тружениками были и дети. Они ухитрялись так распределять силы, что их хватало не только на семейные, но и на общественные дела. Пионеры разносили почту по домам. Когда во дворе звучал горн, надо было спускаться за письмом. Они пилили дрова и носили воду семьям красноармейцев. Чинили белье для раненых и выступали перед ними в госпиталях. Город не мог уберечь детей от недоедания, от истощения, но тем не менее для них делалось все, что возможно.

Несмотря на суровую обстановку фронтового города, Ленинградский городской комитет партии и Городской Совет депутатов трудящихся приняли решение продолжать обучение детей. В конце октября 1941 г. 60 тыс. школьников 1-4 классов приступили к учебным занятиям в бомбоубежищах школ и домохозяйств, а с 3 ноября в 103 школах Ленинграда за парты сели еще более 30 тыс. учащихся 1-4 классов.

В условиях осажденного Ленинграда необходимо было связать обучение с обороной города, научить учащихся преодолевать трудности и лишения, которые возникали на каждом шагу и росли с каждым днем. И ленинградская школа с честью справилась с этой трудной задачей. Занятия проходили в необычной обстановке. Нередко во время урока раздавался вой сирены, возвещавшей об очередной бомбежке или артобстреле. Ученики быстро и организованно спускались в бомбоубежище, где занятия продолжались. Учителя имели два плана уроков на день: один для работы в нормальных условиях, другой – на случай артобстрела или бомбежки. Обучение проходило по сокращенному учебному плану, в который были включены только основные предметы. Каждый учитель стремился проводить занятия с учащимися как можно доступнее, интереснее, содержательнее. "К урокам готовлюсь по-новому, – писала осенью 1941 г. в своем дневнике учительница истории 239-й школы К.В. Ползикова – Ничего лишнего, скупой ясный рассказ. Детям трудно готовить уроки дома; значит, нужно помочь им в классе. Не ведем никаких записей в тетрадях: это тяжело. Но рассказывать надо интересно. Ох, как это надо! У детей столько тяжелого на душе, столько тревог, что слушать тусклую речь не будут. И показать им, как тебе трудно, тоже нельзя".

Учиться в жестоких условиях зимы стало подвигом. Учителя и ученики сами добывали топливо, возили на санках воду, следили за чистотой в школе. В школах стало необычайно тихо, дети перестали бегать и шуметь на переменах, их бледные и изможденные лица говорили о тяжких страданиях. Урок продолжался 20-25 мин.: больше не выдерживали ни учителя, ни школьники. Записей не вели, так как в не отапливаемых классах мерзли не только худые детские ручонки, но и замерзали чернила. Рассказывая об этом незабываемом времени, ученики 7-го класса 148-й школы писали в своем коллективном дневнике: "Температура 2-3 градуса ниже нуля. Тусклый зимний, свет робко пробивается сквозь единственное небольшое стекло в единственном окне. Ученики жмутся к раскрытой дверке печурки, ежатся от холода, который резкой морозной струей рвется из-под щелей дверей, пробегает по всему телу. Настойчивый и злой ветер гонит дым обратно, с улицы через примитивный дымоход прямо в комнату... Глаза слезятся, читать тяжело, а писать совершенно невозможно. Мы сидим в пальто, в галошах, в перчатках и даже в головных уборах... " Учеников, продолжавших заниматься в суровую зиму 1941-1942 г., с уважением называли «зимовщиками».

К скудному хлебному пайку дети получали в школе суп без вырезки талонов из продовольственной карточки. С началом действия Ладожской ледовой трассы десятки тысяч школьников были эвакуированы из города. Наступил 1942 г. В школах, где не прекращались занятия, были объявлены каникулы. И в незабываемые январские дни, когда всё взрослое население города голодало, в школах, театрах, концертных залах для детей были организованы новогодние елки с подарками и сытным обедом. Для маленьких ленинградцев это было настоящим большим праздником.

Одна из учениц писала об этой новогодней елке: "6 января. Сегодня была елка, и какая великолепная! Правда, я почти не слушала пьесы: все думала об обеде. Обед был замечательный. Дети ели медленно и сосредоточенно, не теряя ни крошки. Они знали цену хлебу, на обед дали суп-лапшу, кашу, хлеб и желе, все были очень довольны. Эта елка надолго останется в памяти". Были и новогодние подарки, о них так вспоминал участник блокады П.П. Данилов: "Из содержимого подарка мне запомнились конфеты из льняного жмыха, пряник и 2 мандарина. По тому времени это было очень хорошее угощение".

Для учащихся 7-10-х классов елки были устроены в помещениях театра драмы им. Пушкина, Большом драматическом и Малом оперном театрах. Сюрпризом было то, что во всех театрах было электрическое освещение. Играли духовые оркестры. В театре драмы им. Пушкина был дан спектакль "Дворянское гнездо", в Большом драматическом – "Три мушкетера". В Малом оперном театре праздник открылся спектаклем "Овод".

А весной у школьников началась "огородная жизнь". Весной 1942 года в опустевшие, обезлюдевшие цехи предприятий пришли тысячи детей и подростков. В 12-15 лет они становились станочниками и сборщиками, выпускали автоматы и пулеметы, артиллерийские и реактивные снаряды. Чтобы они могли работать за станками и сборочными верстаками, для них изготовляли деревянные подставки. Когда в канун прорыва блокады на предприятия стали приезжать делегации из фронтовых частей, бывалые солдаты глотали слезы, глядя на плакатики над рабочими местами мальчишек и девчонок. Там было написано их руками: "Не уйду, пока не выполню норму!"

Сотни юных ленинградцев были награждены орденами, тысячи – медалями «За оборону Ленинграда». Через всю многомесячную эпопею героической обороны города они прошли как достойные соратники взрослых. Не было таких событий, кампаний и дел, в которых они не участвовали. Расчистка чердаков, борьба с "зажигалками", тушение пожаров, разборка завалов, очистка города от снега, уход за ранеными, выращивание овощей и картофеля, работа по выпуску оружия и боеприпасов – всюду действовали детские руки. На равных, с чувством исполненного долга встречались ленинградские мальчики и девочки со своими сверстниками – "сыновьями полков", получившими награды на полях сражений.

9. Корольков Юр. Партизаны Лёня Голиков / Новосибирское книжное издательство 1988

10. Максимова Э. дети военной поры / Москва Издательство политической литературы 1988