Манилов и Плюшкин - два типа характеров в поэме Мертвые души

Манилов и Плюшкин - два типа характеров в поэме Мертвые души.

Вы уже знаете о суперспособностях современного учителя?

Тратить минимум сил на подготовку и проведение уроков.

Быстро и объективно проверять знания учащихся.

Сделать изучение нового материала максимально понятным.

Избавить себя от подбора заданий и их проверки после уроков.

Наладить дисциплину на своих уроках.

Получить возможность работать творчески.

=> ПОЛУЧИТЬ СУПЕРСПОСОБНОСТИ УЧИТЕЛЯ <=

Просмотр содержимого документа
«Манилов и Плюшкин - два типа характеров в поэме Мертвые души»

Манилов и Плюшкин - два типа характеров в поэме "Мертвые души"

Анализируя образы героев поэмы, прежде всего необходимо помнить, что все они обусловлены социально. В работе "Реализм Гоголя" Г.А. Гуковский отмечает, что в центре 1-го тома - "типические черты социальных групп и лиц как их представителей". Действительно, стремление Гоголя отразить в поэме всю Русь: "в полный обхват ее обнять", предполагает, что герои должны быть не только индивидуализированы, но и социально типизированы.

Наиболее важен, сложен и интересен в этом плане образ Манилова. Каков его социальный статус?

Как мы помним, именно к нему первому приезжает Чичиков. В России существовал строгий этикет визитов, предписывающий первыми посещать наиболее значительных лиц. А требованиями этикета Чичиков уж никак не пренебрегал. Таким образом, уже одно то, что Чичиков поехал прежде всего к Манилову, указывает на его достаточно высокое положение в губернской иерархии.

В замечательной статье "Социальные корни типа Манилова" Дмитрий Сергеевич Лихачев дает полный анализ проблемы. Принадлежность Манилова к губернским верхам определяет не только визит Чичикова. И образ жизни, и разговоры, и мечты Манилова соответствуют его социальному статусу. Лихачев проводит параллель даже с самим императором Николаем I. Помните мечту Манилова "построить огромный дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе, и рассуждать о каких-либо приятных предметах"? Так вот, государь Николай повелел построить в старом Петергофе "бельведер для чаепития с видом на Петербург". Совпадает все, вплоть до цели. Зачем возводить такой высокий дом, что из него другой город видно? - А чтобы там чай пить! Ну не Манилов ли?

Любовь Манилова к публичному изъявлению чувств (сцена его встречи с Чичиковым в городе и столь крепкие поцелуи, что у обоих потом ломило зубы) так же свойственна была императору Николаю. Газеты с восторгом описывали его свидание с братом, великим князем Константином, которое "было очень трогательно. Их объятия, их волнение в присутствии придворных придали этому неожиданному свиданию оттенок сентиментализма, который передать трудно".

Вообще, любовь Манилова к внешнему антуражу ("храм уединенных размышлений" среди хозяйства, шедшего "как-то само собою") как нельзя более соответствует всей николаевской "империи фасада".

Но все это ни в коей мере не позволяет сделать вывод, что Манилов - карикатура на Николая I. Во-первых, Гоголь далек от мысли дискредитировать царскую власть как таковую - по убеждениям он отнюдь не революционер. Во-вторых, и это главное, карикатура на определенное лицо снижает уровень произведения, низводит художественное творчество до публицистики. Гоголь пишет о явлении маниловщины, характеризующем чиновничество и помещичий слой России. Черты маниловщины свойственны не только Николаю. В не меньшей степени они свойственны, скажем, Бенкендорфу (шефу тайной полиции). Д.С. Лихачев приводит воспоминания М.А. Корфа о том, как однажды в Государственном Совете министр юстиции Панин произносил речь: "Послушав с полчаса, Бенкендорф обернулся к соседу, графу Орлову, с восклицанием: "Бог мой, вот что я называю красноречием!" На что граф Орлов, удивленный, ответил: "Помилуй, братец, да разве ты не слышишь, что он полчаса говорит против тебя!" "В самом деле?" - отвечал Бенкендорф, который тут только понял, что речь Панина есть ответ и возражение на его представление".

Этот анекдотический случай более чем соответствует характеру Манилова, любившего слушать красивые речи, в смысл которых он не вникал: "...Манилов, обвороженный фразою, от удовольствия только потряхивал головой..."

И, наконец, великолепно характеризуют распространение маниловщины в "верхах" рассуждения А.Ф. Тютчевой. В книге "При дворе двух императоров" она говорит о великих мира сего: "...если они редко совершают великие дела, зато превращают житейские мелочи в очень важные дела". Вот она - суть "империи фасада"! Ни великих, ни малых дел от Манилова и ему подобных ждать нельзя, но какая значительность придана его жизни! Какие размышления и мечты увлекают его! И то, что комично на низших ступенях общественной лестницы, становится страшным, ведет ко всеобщей катастрофе, когда явлено на высшем уровне власти. Ведь и в самой поэме, отмечает Д.С. Лихачев, маниловщина свойственна не одному Манилову. Вспомним губернатора, который "был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю".

"...Маниловщина больше самого Манилова, - заключает свое исследование Лихачев. - Маниловщина, если ее рассматривать не только как общечеловеческое явление, а как явление определенной эпохи и определенной среды, была в высшей степени свойственна высшему чиновничье-бюрократическому строю России. Провинциальный помещик Манилов подражал "первому помещику России" - Николаю I и его окружению. Гоголь изобразил маниловщину верхов через ее отражение в провинциальной среде. Маниловщина Николая I и его окружения предстала перед читателем окарикатуренной не столько Гоголем, сколько самой провинциальной жизнью".

Внешнее благополучие Манилова, его доброжелательность и готовность к услугам представляются Гоголю чертами страшными. Все это в Манилове аффектировано, гипертрофировано. Глаза его, "сладкие, как сахар", ничего не выражают. И эта сладость облика привносит ощущение неестественности каждого движения и слова героя: вот на лице его появляется уже "выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента". Что за "микстуру" засластила приторность Манилова? - Пустоту, никчемность его, бездушие при бесконечных рассуждениях о счастии дружбы и "именинах сердца". Он говорит о важных материях, блюдет государственные интересы - помните, первое, о чем он спросил Чичикова, это не будет ли его негоция "несоответствующей гражданским постановлениям и дальнейшим видам России"? Но при всем том его представления о государственных интересах весьма удивляют читателя: он мечтает подружиться с Чичиковым так крепко, чтобы государь, "узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами". Понятно теперь, в чем заслуги генералов, в чем смысл генеральства? Мечты Манилова абсурдны, но абсурд этот закономерен для николаевской эпохи! Манилов страшен Гоголю. Пока этот помещик благоденствует и мечтает, его имение разрушается, крестьяне разучились трудиться - они пьянствуют и разгильдяйничают. Долг помещика - организовать жизнь своих крепостных, дать им возможность с пользой для себя жить и трудиться (это станет одной из главных тем второго тома поэмы). Безделье Манилова не нейтрально. Та "скука смертельная", которая исходит от него, свидетельствует о совершенной мертвенности души.

И здесь необходимо напомнить о двух типах характеров в "Мертвых душах".

Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, губернатор, прокурор и многие другие представляют собой первый тип. Он характеризуется полным окаменением, абсолютным отсутствием развития. Обратим внимание, что история есть только у Плюшкина. Всех остальных помещиков мы заставали такими, какими они сложились. Более того, Гоголь всячески подчеркивает, что у этих героев нет прошлого, которое принципиально отличалось бы от настоящего и что-то в нем объясняло. Мы знаем, что Манилов служил, вышел в отставку и всегда был таким, каков сейчас. О Коробочке сообщено, что у нее был муж, который любил, чтобы ему на сон грядущий чесали пятки. Что до Ноздрева, то он и "в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать..." О Собакевиче известно, что он за сорок лет ни разу не болел, и что отец его был еще здоровее и сильнее. Ю.В. Манн находит чрезвычайно точное определение ведущему свойству этих героев - марионеточность, кукольность: "При самых разных внешних движениях, поступках и т. д., что происходит в душе Манилова или Коробочки, или Собакевича, точно неизвестно. Да и есть ли у них душа? Или - как в марионетке - неведомый нам механизм?"

Второй тип характера противостоит первому: эти герои "с развитием", то есть судить о них мы можем как о развивающихся, изменяющихся (пусть и к худшему!) людях. Их мертвенность не так абсолютна, как мертвенность героев первого типа. Речь идет, конечно, о Плюшкине и о Чичикове.

Образ Плюшкина венчает портретную галерею губернских помещиков, являет последнюю пропасть нравственного падения, к которой может подойти в России человек: некая "черная дыра" - путь в антимир, в ад. Что означает гоголевское определение "прореха на человечестве"? Задумаемся над этими словами: бессмысленно произносить их привычной скороговоркой. Почему не Манилов, не Ноздрев, а именно Плюшкин назван страшным словом "прореха"? Неизменяющиеся, неразвивающиеся герои первого типа удручают своей неподвижностью. Ядро комизма этих образов - марионеточность. Они смешны и отвратительны своей механичностью, тем, что мы видим в них кукол, пародирующих людей, тем, что бездушные деревяшки заселили Россию и торгуют душами. Но стать лучше или хуже эти герои не могут. Даже в бытовом их окружении видна эта статичность: она проявляется в их хозяйстве, в общем виде имения, в их домах... Вспомните: у Манилова хозяйство идет "как-то само собой", как будто в нем заложен запрограммированный на определенные действия механизм. У Собакевича все сложено из бревен, "определенных на вековое стояние". Пока он жив, все будет стоять, как стоит сейчас.

А теперь вчитаемся внимательно в главу о Плюшкине. Прежде всего вспомним, что она открывается "лирическим отступлением", автор прерывает рассказ о похождениях Чичикова и погружается в горестные раздумья о том, как мельчает с возрастом душа, как наивные восторги юности сменяются безразличием и мертвящей скукой. Обратим внимание, как нагнетает Гоголь это ощущение нарастающего в душе безучастия к миру и к самому себе: "Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!" Эти рассуждения неслучайно предваряют нашу встречу с Плюшкиным. Они - ключ к его образу, в них запечатлен общий процесс, приведший Плюшкина к столь трагическому фиаско.

В уже знакомую нам картину общего вида имения вплетается новая нота: это картина ветшания, разрушения, медленного, постепенного процесса умирания. Тем явственнее живое чудо сада на этом фоне всеобщего распада: его таинственная и дивная красота торжествует над надвигающейся смертью, ибо она - вечна. Это контраст жизни и смерти, контраст затянувшейся агонии и вечной жизни.

Образ Плюшкина идеально соответствует представшей перед нами картине его имения. Тот же распад и разрушение, утрата человеческого облика: его, мужчину, дворянина, легко принять за старую бабу-ключницу! В нем и в его доме чувствуется движение - но это движение распада, тления... Вспомним глаза Плюшкина (вообще, глаза - важнейшая деталь портрета!) Как описывает их Гоголь? - "...маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши..." Помните глаза Манилова? - сахар (то есть вещество); глаза Собакевича? "природа ковырнула" (то есть просто дыры).

И редкие пробуждения души при встрече с внуком, при воспоминании о юности, лишь подчеркивают обычную ее окаменелость: "глухо все, и еще страшнее и пустыннее становится после того затихнувшая поверхность безответной стихии. Так и лицо Плюшкина вслед за мгновенно скользнувшем на нем чувством стало еще бесчувственней и пошлее."

Вот в чем видится автору причина духовного опустошения человека: безразличие к собственной душе. Горестны его рассуждения в начале шестой главы. К ним возвращается Гоголь и после жизнеописания Плюшкина: "Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымите потом!"

Известно, что в третьем томе поэмы должны были возродиться два героя первого тома - Чичиков и Плюшкин. Вера в бессмертие души дает право верить в ее способность к изменению, следовательно - и к возрождению. Путь этот бесконечно труден, но он есть - показать его и стремился Гоголь.