Германские войска предприняли мощное наступление и 30 августа 1941 г. город оказался в тисках. 8 сентября немцы перекрыли железную дорогу Москва-Ленинград, взяли Шлиссельбург и окружили Ленинград с суши. Начались кровопролитные бои на «Пулковских высотах» и южных окраинах города. 9 сентября в Ленинград прибыл Г.К. Жуков. Отстранив от командования Ворошилова, он отменил все приготовления к сдаче города.
Было приказано защищать Ленинград до последнего человека. Опасаясь больших потерь при штурме, Гитлер приказал начать долговременную осаду, сказав: «Этот город надо уморить голодом. Перерезать все пути подвоза, чтобы туда мышь не могла проскочить. Нещадно бомбить, и тогда город рухнет, как переспелый плод».
Начались постоянные бомбежки и артобстрелы. Была подтянута тяжелая осадная артиллерия, фашисты начали методично разрушать город. За время блокады, немцы обрушили на Ленинград 100 тыс. бомб и 150 тыс. снарядов.
В особенно трагическом положении оказалось мирное население. К моменту полной блокады, удалось эвакуировать в тыл лишь небольшую часть жителей (менее 500 тыс.). В городе остались 2,5 млн. граждан, среди которых 400 тыс. детей.
Самой тяжелой оказалась первая блокадная зима. Немцам удалось разбомбить продовольственные склады, в результате чего Ленинград оказался без запасов.
Хлеб доставлялся только авиацией, или по дороге, проложенной по льду Ладожского озера. Под постоянной бомбежкой и артобстрелами водители, несмотря на огромные потери, доставляли по «Дороге жизни» лишь небольшое количество необходимых продуктов.
Со страшной неумолимостью надвигался голод. С 20 ноября ежедневная норма хлеба для рабочих составляла всего 250 грамм, для служащих, иждивенцев и детей - вдвое меньше. По свидетельству блокадников, эта пайка хлеба представляла собой маленький, липкий, сырой кусочек, состоящий из отрубей и небольшой части муки.
Жители стали употреблять в пищу все, что могло заглушить чувство голода. В довершение всего вышла из строя система городского водоснабжения, и воду пришлось брать из Невы и каналов.
Зима 1941 г. выдалась необычайно суровой. Отсутствие отопления, явилось чудовищным испытанием для жителей.
Однако, несмотря на тяжелейшее положение, жители города участвовали в его обороне. Люди работали на предприятиях, выпускали боеприпасы, ремонтировали военную технику.
В конце декабря хлебная пайка стала вдвое больше - к этому времени значительная часть населения погибла. Голод принял невиданные масштабы. Начались случаи людоедства. Многие жители, ослабев, падали и умирали на улицах. Весной 1942 г. после таяния снега в городе было обнаружено 13 тыс. трупов.
Особенно тяжелым было положение детей, оставшихся без родителей. Обессиленные, они лежали в холодных квартирах, едва передвигались. Ужас от перенесенных невзгод застыл в их лицах. Многие из них по 10-15 дней не видели горячей пищи или просто кипятка.
В то же время руководители города и все, приписанные к столовой Смольного, а также сотрудники НКВД получали нормальное питание. Самолетами доставляли деликатесы для высшего руководства. Во время блокады продолжала работать пекарня для номенклатуры.
От голода во время блокады погибли 642 тыс. человек. Однако есть оценки, что на самом деле потери выше - до 850 тыс. человек.
В городе к этому времени остались в живых 560 тыс. жителей - в 5 раз меньше, чем в начале блокады.
872 дня и ночи продолжалась самая кровопролитная и героическая осада в истории человечества.
«Здравствуй, мама. (подойдёт для всех классов)
Прости, что так долго не писал.
Наступила зима, знаешь, мама, кажется, что нет ни дня, ни дневного света, а только ночь все время, такая бесконечная и холодная… О сестренке я забочусь, как ты и наставляла мне. Мы с Алькой с виду напоминаем кочаны капусты – столько на нас одежек! Мама, я стараюсь не унывать! И Альке не разрешаю. Вместо этого мы садимся за дедушкин большой письменный стол и при свете коптилки читаем книгу за книгой. Альку потихоньку учу буквам, так глядишь, к весне весь букварь и освоим. Мама, я отчетливо помню слова отца о том, что если читать буду, то весь мир узнаю. Так и есть, за окном не видно ничего живого, лишь обледеневшие крыши и стены домов, много снега и хмурое небо… а страницы книг открывают мне яркий мир и дают надежду на то, что очень скоро победим немцев!
Твой сын Коленька…
12 декабря 1941 года»
Воспоминания Деборы Борисовны Малаховской из интервью с Натальей Малаховской (запись сделана летом 2001 или 2002 года). Комментарии и примечания принадлежат Наталии Малаховской
Письмо от 25 октября 1941 года: (подойдёт для всех классов)
«Дорогие мамочка, папка, Люка**! Не знаю, получили ли вы моё предыдущее письмо, на мамин адрес: г. Тихвин. Эвакогоспиталь №1374, капитану медицинской службы С.Я.Хотиной. Думаю, что вряд ли, т.к. почта сейчас доходит очень плохо. Хочу послать вам это письмо с оказией, быть может дойдёт. Ничего о вас не знаю. Очень беспокоюсь. Где, как и на каком фронте сейчас папа? Судя по сообщениям и разговорам, фронт находится совсем близко от Тихвина. Постарайтесь хоть как-нибудь сообщить о себе! Я живу так же, как все ленинградцы... В начале и середине сентября ещё была учёба в институте. Потом нас – студентов – отправили на окопы. Сначала было трудно. Очень мешали кровавые мозоли от лопат на ладонях. Потом нам выдали брезентовые рукавицы, и работа пошла быстрее и лучше. Мы привыкли, и всё наладилось. Мешали только постоянные бомбёжки и обстрелы. Но работали мы здорово и порядком уставали. Но ничего, мы не унывали, а думы только о том, чтобы не допустить немцев к нашему Городу! Сейчас институт закрыли. В общежитии разрешено жить, но там не топят, и очень холодно. На днях снова понизили норму хлеба, который выдают нам по карточкам. Его (хлеба) хватает только на несколько укусов, так как другой еды нет. Сейчас Тамару ***с ребёночком, который родился 1 октября, меня и частично Фирочку приютил у себя дядя Фоля. У него относительно (по сравнению с общежитием) тепло, и он иногда где-то достаёт немного дуранды (жмыха подсолнечного и соевого) и столярного клея. Хуже всего приходится нашей Тамаре. Она должна работать и пешком ходить на работу с ребёнком на руках от нас – с улицы Жуковского – до Охты, где её работа. Сама она очень ослабла и еле держится на ногах. Молока у неё, конечно, нет. У дяди Фоли с довойны осталось немного манки, вот ею и кормят малышку. А на днях, придя на работу с ребёнком, она обнаружила, что всю дорогу несла свёрток с девочкой вверх ногами. Ничего! Малышка-Лялька справилась и с этим. Я сейчас работаю в госпитале младшей медсестрой. Приходится выполнять работу и сестры и санитарки. Каждый день по 12-14 часов. Устаю здорово, но это даже хорошо – отвлекаюсь от страшных мыслей. Без конца бомбёжки и обстрелы. Как только объявляют воздушную тревогу, дядя Фоля ночью, несмотря на нашу усталость, сердито заставляет нас идти в бомбоубежище. Таких тревог бывает по нескольку раз в ночь, не говоря уж о дневном времени. Ну ничего, вот кончится война, тогда и отдохнём! Лилюшка, мы ещё с тобой побалуемся и песни попоём, как раньше. Родные и любимые мои, мамочка, папка, Лилюшенька, не знаю, придётся ли нам ещё когда-нибудь увидеться. На всякий случай хочу попрощаться с вами. Здесь сейчас очень нелегко! Знайте же, что я вас очень, очень и очень люблю. Целую. Ваша Дебка. 25.X-1941» ____________________________________________ **Так перед войной в последнее время «Люка – Лукерья» называла свою сестру Лилю (Елизавету) в шутку моя мама. *** Тамара – мамина двоюродная сестра.
"Счастливое" письмо из блокадного Ленинграда (для 7-11 классов)
6.06 1943г. Только вчера послала тебе, мой мальчик,письмо. А сегодня вечером пишу снова. Знаешь, Пашенька, я давно хотела написать тебе РАДОСТНОЕ письмо . Думала, что так и не смогу. Смерть папы, бабушки, Валечки. Казалось, ничего в жизни не обрадует меня, кроме встречи с тобой .
А сегодня был день чудес, радостных ,нежданных .
Поверишь ,я была на праздновании дня рождения Пушкина! Музей был закрыт с начала войны... И вдруг получаю розовенький листочек- приглашение в музей!
Пришло восемь человек из близлежаших домов . Выступали Вс.. Вишневский, В. Имбер и Николай Тихонов. С какой пронзающей душу верой Вишневский сказал:" Голод уйдет! Поверьте : мы победим!" В. Имбер читала" Памяти Пушкина". На бюсте Пушкина был венок, настоящий, из живых цветов. А я вспоминала, как малышом ты потерялся в музее и я с трудом отыскала тебя у этого самого бюста. Ты тогда сказал: " Я с каменным дядей гулял!" Знаешь, сынок, нас было 8 человек. Всего. Но мы были в центре Вечности...и Бессмертия. Жизнь будет! Она бесконечна.
Дом Пушкина не пострадал. Бомба упала в Мойку и не взорвалась! Есть в мире места, неприкасаемые , хранимые свыше!
Я, Пашенька, пока не очень хорошо хожу( только не волнуйся- ничего серьёзного), а из дома Пушкина пошла ( первый раз) на Стрелку . Силы появились! А день какой сегодня чудесный! Солнце! Нежная зелень деревьев! Ах, какое чудо!!!
Ты не представляешь: Румянцевский садик разбили на квадратики ...под огороды! А на набережной разрыхлили газон для ЦВЕТОВ!
Милый ,меня так взволновал запах парной земли... Я целыми пригоршнями подносила её к лицу и до головокружения вдыхала её запах- запах жизни!
Господи, скоро я увижу ЦВЕТЫ! Павлик! Какие у нас ЛЮДИ! Город, в котором сажают в блокаду цветы, победить нельзя!
Вернулась домой. Зашла Зинаида Васильевна. Рассказала, что весь персонал их детского дома собрался, чтобы посмотреть драку двух мальчуганов. Женщины плакали от счастья. Дети молча лежали,только с трудом начали вставать. И вдруг....ДЕРУТСЯ! И не из-за еды! А свои мальчишеские отношения выясняют. Ожил маленький народ! Победа! Еще какая победа!
Вечером у меня стала кружиться голова. Тетя Дуся( бывшая лифтёрша- помнишь ее?) говорит: " От слабости, Лексевна, поди, долго не протянешь "-А я ей : " От радости!" - Не поняла, посмотрела, словно я умом тронулась
Я , Павлик, поверила сегодня, что у нас будет ЖИЗНЬ. И ты вернёшься, сынок! Я это ЗНАЮ,ЗНАЮ, ЗНАЮ!!!
Только не узнаешь ты нашей квартиры. Сожгли всё, что горело, даже паркет. Ничего - наживём! А вот твою комнату не тронули. Там всё так, как было. Даже листочек из блокнота и карандашик, оставленный тобой на письменном столе.
Мы с твоей Лёлей( чудесная девочка) часто сидим у тебя в комнате.....С ТОБОЙ! Твоя Лёля давно мне дочь. У меня - никого. У неё- тоже. Один свет на двоих - твоё возвращение. Без неё, моего Ангела Хранителя, я эту зиму не пережила бы Теперь-то точно доживу и внуков понянчу...
Не выдавай меня , сынок,- Лёля рассердится. Но в такой особый счастливый день проболтаюсь. У каждого ленинградца есть сумочка, баульчик с самым ценным, с которым не расстаются. А знаешь, что у Лёли в сумочке, кроме документов и карточек? Не догадаешься!!! - Узелок со свадебным платьем и туфельками, которые ты ей купил 20 июня 41года! Голодала, а на хлеб не поменяла. Знает девочка, что наденет свой свадебный наряд! Волшебная наша девочка!
Видишь, сынок, получилось !!!! у меня РАДОСТНОЕ письмо.
Будем жить , Павлик, уже втроём. И внуки у меня будут.Красивые и добрые,как ты и Леля!
Целую тебя, мой ненаглядный мальчик, кровиночка моя ,надежда, жизнь моя ! Береги себя, сынок!
Мне кажется,что прожитый сегодня СЧАСТЛИВЫЙ день- Божье знамение.
Твоя мама.
От автора.
Вера Алексеевна Вечерская умерла 8 июня 1943 года. О её смерти Павлик узнал через полгода. РАДОСТНОЕ письмо матери хранил всю войну в кармане гимнастёрки вместе с фотографией Лёли. Фронтовые друзья неоднажды просили прочитать это последнее РАДОСТНОЕ материнское письмо. И обязательно кто- то вслед за Верой Алексеевной повторял: " Будем жить, будем! " Павлик вернулся. Они с Лёлей поженились. У них самих есть уже и внуки ,и правнуки.
И ещё.. .Кроме обычных праздников, в их семье есть праздник РАДОСТНОГО дня, "дня чудес радостных и нежданных." Маршрут" их праздничной прогулки тот, которым в предпоследний день жизни шла Вера Алексеевна.
Для 9-11 классов
"Мой отец, Рыбин Константин Алексеевич, инженер-архитектор по гражданской профессии, служил во время блокады Ленинграда в квартирноэксплутационной части военноморского госпиталя. Он отвечал за бытовые условия содержания раненых. В 1942 году к нам на Урал, где я вместе с матерью находился во время эвакуации, приехала со своими двумя детьми сестра моего отца. Их переправили по "Дороге жизни". Они были измождены от голода, измучены дорогой и привезли письмо от отца к матери, без обращения и подписи. Как это ясно из письма, это было им сделано, чтобы избежать гонений за пересылку непроверенного военной цензурой текста". Вот это письмо:
Первая из четырёх страниц письма
"Ты хотела знать всю правду о нашей жизни. Изволь, но хотя, то, что я тебе напишу и так достаточно для того, чтобы составить впечатление, но о нашей жизни нужно написать целые тома и то не опишешь всего. Прежде всего, я должен предупредить тебя, что всё, что я тебе пишу, должно быть в строгом секрете и распространять не рекомендуется, во избежание недоразумений и неприятностей для меня и тебя. Начну с себя.
С 1 июля 41 года я вступил добровольцем в народное ополчение и с 14 июля был уже на позициях. Стали окапываться, готовить доты. Наш батальон был предназначен для укреп. района. С 20 июля по 3 августа я лежал в госпитале, заболел, а затем возвратился обратно в батальон.
С этого времени нас довольно часто начали навещать стервятники, но всё это казалось в порядке вещей. Затем начались обстрелы из орудий. С начала сентября и до 14го сентября обстрелы были беспрерывные, каждый день с 5 часов утра до 12 часов ночи, причём бил всё время по одному и тому же месту, методично. В общем, писать обо всём этом слишком много, да и на военные темы мне не хотелось бы распространяться. А вот после войны будет что порассказать. Могу только сказать, что меня (именно меня) обстреливали из пулемётов с самолёта, был под бомбёжкой, еле вылез из-под развалин и в конечном итоге могу считать себя чудом спасшимся. Так как не только из моих сослуживцев, но изо всего батальона спаслось человек 50, остальные или погибли, или попали в плен, что ещё хуже. Полз около 2 километров полем, причём стоит чуть приподнять спину, как по тебе застрочат сразу несколько пулемётов и автоматов. Попал в Пушкин, оттуда нас перегнали в Славянку, а из Славянки на поезде ночью привезли в Ленинград и распределили по частям. Меня направили в госпиталь, где я и нахожусь до сих пор.
Ну, о себе довольно. Теперь попробую рассказать о жизни Ленинграда. С начала сентября и, особенно в октябре немцы усиленно бомбили Ленинград, причём бомбёжки были очень интенсивными. Достаточно сказать, что в наш дом попало 6 фугасных бомб (правда, небольших). Про окраины, особенно, Кировский район, и говорить не приходится. Эти бомбёжки продолжались до первых сильных морозов в декабре месяце. Народ был измучен постоянными тревогами, дежурствами на крышах, тушением пожаров по 67 часов. Недаром наши шутники говорили, что самой лучшей музыкой, лучше любых симфоний Бетховена, они считают сигнал отбоя воздушной тревоги. Было очень много жертв. С ноября месяца, когда немцы замкнули окружение около Колпино, они стали интенсивно упражняться в стрельбе из дальнобойных орудий по городу, благо цель большая и куда-нибудь да попадут. Эти упражнения продолжаются и по сей день. Они приносят большие разрушения и жертвы, правда, не такие, как бомбёжки. С конца декабря до 4 апреля немец над Ленинградом не показывался, и в этом отношении была передышка. Сейчас эта история повторяется, правда не в таких размерах, как это было осенью.
Но все эти разрушения и жертвы ничто по сравнению, с теми жертвами, которые понёс Ленинград от голода. Положение с продовольствием начало ухудшаться ещё с сентября месяца. Но особенно остро это стало в ноябре, декабре, январе и феврале. Норма хлеба в декабре была доведена до 125 грамм в день для служащих, иждивенцев и детей и 250 грамм для рабочих. Мы в это время получали 150 грамм хлеба и 75 грамм сухарей. Остальных продуктов выдавали тоже в мизерных количествах. Мы получали в декабре 3 раза в день похлёбку -- клейстер из ржаной муки, часто пропахший почему -то керосином, и всё же мы были в гораздо лучших условиях, чем гражданское население, так как они и этого не имели. Кроме того, нужно сказать, что хлеб, который выдавался, только назывался хлебом. А муки там было не больше 25%, остальное какие - то примеси. На вид это был кусок глины, да и на вкус тоже. В декабре, январе месяцах вообще кроме хлеба никаких продуктов не выдавали. А было время, даже хлеба не было. На хлебозавод, куда ездили госпиталя за хлебом, без сильного конвоя ездить было нельзя, так как у ворот стояли толпы голодных людей, которые иногда, несмотря на сильный конвой, набрасывались на машину или подводу и растаскивали хлеб. Поэтому от ворот хлебозавода машины выезжали на полном ходу, а подводы окружали конные милиционеры.
Результаты, конечно, стали сказываться, народ стал умирать ещё в ноябре месяце. Самая высокая смертность была в феврале, когда умирало в среднем по 20000 человек в день. С марта смертность стала понижаться и сейчас уже не очень значительна. Когда идёшь по улице, то встречаешь всё время покойников, которых везут на саночках. Сваливали большинство, конечно, в общие могилы, так как сил на то, чтобы сделать гроб и выкопать могилу, не было. А у многих не было даже сил дотащить покойника до кладбища, и они бросали их посреди дороги, засовывали в щели, в колодцы и т.д. Многие умирали не дома, а прямо на улице: идёт, идёт человек вдруг упадёт, а сил подняться, уже нет. Люди равнодушно проходят мимо, и человек медленно умирает, Конечно, находились люди, да вряд ли их можно назвать людьми, которые грабили таких покойников. Начало развиваться людоедство. Бывало, идёшь по улице, видишь, лежит раздетый покойник, идёшь обратно, а у него уже задняя часть вырезана. Были случаи и убийства с целью людоедства. Покойники валялись на улице часто неделями, не было никаких сил их убирать. Ты можешь себе представить, во что превратились люди. Женщины в 20-25 лет выглядели на 50 лет, да и то другая в 50 лет выглядит ещё молодцом. Это были опухшие скелеты с чёрным цветом лица. Зрелище страшное: представь себе, ползут эти люди по улице, поблизости рвутся снаряды, но люди не бегут, а бредут, еле передвигая ноги, равнодушные ко всему, даже к своей жизни. Отсутствие дров, керосину, бензину, угля не замедлило сказаться на жизни города. Почти все стёкла в городе выбиты и, где люди ещё ютились, окна забиты наскоро фанерой. Люди сидели в своих углах голодные в холоде и темноте. Кинотеатры перестали функционировать ещё в декабре, тогда же остановились трамваи и троллейбусы, автобусы не ходили уже давно, света город был лишён ещё в ноябре месяце, замёрз водопровод, встала канализация, за водой ходили на Неву. Все экскременты выливались на дворы, которые были загажены до последней степени, люди не мылись в бане месяцами, обовшивели, не умывались неделями. Начались эпидемии дизентерии, брюшняка. На этой почве смертность ещё более увеличилась, так как малейшее расстройство желудка у ослабевшего человека для него гибель. Ко всему этому прибавился лютый мороз, который держался до марта месяца и который тоже способствовал ослаблению организма людей. Улицы были завалены сугробами снега. Госпиталя ещё держались, но с середины января, когда и им перестали отпускать ток, отопления не стало, водопровод замёрз, канализация также. Здесь положение создавалось ещё хуже, так как лечебное заведение без воды, канализации и света это какая - то фабрика смерти, да так и было на самом деле.
Представляешь, какую колоссальную работу нужно проделать, чтобы очиститься и вывезти эту грязь, восстановить лопнувший водопровод, канализацию. В общем, поработать пришлось всем и как следует. Сейчас жизнь налаживается и с питанием лучше. Правда, далеко до сытости. Но, всё-таки, то, что полагается по карточкам выдаётся, хлеба рабочим дают по 500 грамм, остальным 400. Ну, вкратце и всё. Повторяю, что об этом можно написать целые тома и впоследствии их напишут о нашей жизни. Красок я не сгущал, а, наоборот, чувствую, как беден мой язык".
Приписка на полях: "Встретил Антонину Иосифовну. Это старуха лет 60. Меньше дать нельзя. Не хватило мужества остановить её, да и боялся ошибиться. Но это была, всё-таки, она".
P.S. Письмо перевели на немецкий язык и прочитали на встрече с немцами по случаю очередной годовщины освобождения от нацизма. Так они называют день Победы. Подходили, просили прощения. Даже те, кто родился после Войны.
