«Петербургские повести».
Идейно-тематические и стилевые особенности жанра.
Под «повестью» мы понимаем жанр повествовательной литературы, который по характеру развития действия сложнее рассказа, но менее развернут, чем роман. Чаще всего это история одной человеческой жизни, соприкасающаяся неизбежно с судьбами других людей, рассказанная от имени автора или самого героя. Человек и античеловеческие условия его общественного бытия — вот главный конфликт, который лежит в основе всего цикла петербургских повестей.
И каждая из них представляла собой совершенно новое явление в русской литературе. Своей художественной структурой они существенно отличались от предшествующих повестей — скажем, романтических повестей 20-х — начала 30-х годов, сюжет и композиция которых были преимущественно замкнуты в тесной сфере интимных переживаний героя, отрешенного от сложных процессов современной жизни. В петербургском цикле Н.В. Гоголя русская повесть обрела простор и емкое социальное содержание, ее герои стали выразителями острых общественных конфликтов. Н.В. Гоголь соединил в своих повестях поэзию и философию. Всем этим он не только закрепил дело, начатое прозой А.С. Пушкина, но и пошел дальше в том же направлении.
Вместе с тем гоголевская повесть заметно и отличается от пушкинской. Её композиционное настроение более сложно и прихотливо. Почти любая из повестей А.С. Пушкина привлекает необычайной простотой и «лапидарностью» сюжета, в жанровом отношении тяготея скорее к новелле. Сюжет гоголевских повестей разветвлен и усложнен, предоставляя персонажам больше возможностей для «самовыражения». Повесть А.С. Пушкина построена как рассказ о самом заурядном, повседневном жизненной эпизоде или событии, и в этом заключалось ее великое новаторское значение, предопределившее все последующее развитие русской реалистической прозы. Художественная структра петербургских повестей Н.В. Гоголя иная. В основе сюжета лежит необыкновенная история, чрезвычайное происшествие, и в этом близость произведений Н.В. Гоголя к жанру новеллы. У человека пропал нос, у другого сняли новую шинель, приобрести которую он дерзновенно мечтал всю жизнь, третий — случайно купил портрет, ставший причиной величайших несчастий для его обладателя, и т. д. В каждой повести происходит психологический взрыв. Под влиянием, казалось, необъяснимых обстоятельств, похожих на случайности, круто ломается жизнь человека. Катастрофа поджидает его на каждом шагу. Нет никому покоя в этом судорожном, странном мире, полном тайн и трагических несообразностей. В такой атмосфере живут персонажи Н.В. Гоголя. Их характеры выписаны крупно и резко. Их связи с окружающей средой прослежены с той обстоятельностью, которая позволяет автору вскрывать внутренние, тайные пружины, воздействующие на поступки людей. «Гоголевские повести пронизывает дух анализа. И это знаменовало стремительное превращение литературы в художественное исследование жизни.»
Петербургский цикл открывается повестью «Невский проспект». В основе ее сюжета две новеллы, герой одной из них — художник Пискарев, в центре другой — поручик Пирогов. Внешне обе новеллы как бы не связаны между собой. Но только на первый взгляд. На самом деле они образуют неразрывное целое. Сюжетно они объединены рассказом о Невском проспекте. Именно здесь, на Невском, завязываются узлы, которые затем распутывают каждый по-своему — Пискарев и Пирогов. Но панорама Невского проспекта служит как бы идейно-эмоциональным ключом не только к этой повести, но и ко всему петербургскому циклу. Невский проспект становится не только фоном для происходящих событий, но и действующим лицом.
В «Петербургских повестях» намечаются лирические отступления. Под «лирическим отступлением» мы понимаем авторскую речь в эпическом или лиро-эпическом произведении, выражающая непосредственно отношение автора к изображаемому или в связи с ним. Лирические отступления относятся к внесюжетным элементам произведения, содействуют раскрытию идейного содержания произведения. Так, в «Невском проспекте» сначала предстает перед читателем «главная выставка» столицы в различные часы дня и вечера. На ней представлена «тысяча непостижимых характеров и явлений». Из пестрой толпы перо Н.В. Гоголя выхватывает какие-то детали костюма или портрета, и в них с поразительной яркостью отражается весь Петербург. Вот «бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные, атласные, черные как соболь или уголь»1, вот «усы чудные, никаким пером, никакою кистью неизобразимые», вот «талии, какие даже вам не снились никогда: тоненькие, узенькие талии никак не толще бутылочной шейки», а вот «дамские рукава», похожие на «два воздухоплавательные шара», а еще «щегольский сюртук с лучшим бобром», или «галстук, возбуждающий удивление». В этой шумной пестрой толпе Гоголь проницательно угадывает повадки и манеры людей всех чинов и званий, богатых и бедных, знатных и безродных. На нескольких страничках писателю удалось показать «физиологию» всех социальных этажей петербургского общества. Центральное, впрочем, место в этой картине занимают обитатели верхних и средних этажей — дамы и господа, титулярные и надворные советники, губернские и коллежские секретари. Всех этих людей объединяет стремление казаться красивее, богаче, солиднее, чем они есть на самом деле. И вообще на Невском проспекте вместо людей какие-то внешние признаки – наружный вид («бакенбарды единственные»), положение в обществе (чин, звезда, эполет) – разрастаются и становятся «лицом» Невского проспекта и Петербурга в целом. А так как со всей этой видимостью сливаются представления о достоинстве, ценности и значительности, то это и есть источник всяческой наполняющей повести путаницы и «чепухи». Читатель и в изложении чувствует некую несоразмерность, как будто и здесь спутаны правильная «пропорция», отношение части и целого, значительного и мелкого, важного и ничтожного.
Пышное великолепие Невского оборачивается его внутренней пустотой и безобразием. Здесь ничему нельзя верить, все дышит обманом. «Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? — ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка». И далее снова: «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект». Таким образом, Невский проспект – это воплощение обмана, неискренности, когда внешнее содержание не соответствует внутреннему. Описание Невского проспекта открывает и заключает повесть. Внутри этой рамы рассказаны две новеллы.
Одна из них — о художнике Пискареве.
Фамилия Пискарев созвучна с названием маленькой рыбки, и это ассоциируется с тихим, незаметным человеком, каким и показан герой. Первоначально Н.В. Гоголь назвал Пискарева Палитриным (фамилия по признаку профессии). Уже эта фамилия далеко уводила от романтических представлений о герое. «Пискарев – это было имя не «значащее», но значительное именно своей обыденной незначительностью». «Застенчивый и робкий, но в душе носивший искры чувства, готовые при удобном случае превратиться в пламя», этот человек всегда пребывал во власти своих романтических грез. Он плохо знал жизнь с ее суровыми, волчьими законами. Многого в ней он не понимал и не принимал. Но не принимал тихо и смиренно. Безропотно и тяжко переживал он малейшее проявление лжи. Его душа была открыта прекрасному и возвышенному. Ничто земное не мешало ему предаваться радостям творчества. Восторженный мечтатель, он самозабвенно был предан своему искусству. И надо же, первое крушение иллюзий постигло его на Невском проспекте. Красавица, пленившая его воображение, оказалась продажной женщиной. Потрясение, пережитое Пискаревым, решило его судьбу.
Художник Пискарев был жертвой, по выражению Н.В. Гоголя, «вечного раздора мечты с существенностью». Это жертва трагическая, ибо слишком велико несоответствие между высокой романтической мечтой и возможностями ее осуществления. Жизнь жестоко посмеялась над Пискаревым. Его преданность идеалу прекрасного и вера в чистоту человеческих отношений не выдержали соприкосновения с грубой прозой жизни, с лицемерным, эгоистическим обществом. В единоборстве с этим обществом он потерпел полное крушение.
Отношение Н.В. Гоголя к Пискареву двойственное. С одной стороны, ему глубоко симпатичен характер этого благородного мечтателя. Это мы видим из слов автора: «Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ…. Сердце его билось, и он невольно ускорял шаг свой. Он не смел и думать о том, чтобы получить какое-нибудь право на внимание улетавшей вдали красавицы…»или «Колени его дрожали; чувства, мысли горели; молния радости нестерпимым острием вонзилась в его сердце. Нет! Это уже не мечта! Боже, сколько счастья в один миг! Такая чудесная жизнь в двух минутах!» И мы видим, что фамилия Пискарев не случайна выбрана для персонажа. Всем своим поведением он напоминает эту маленькую рыбку. Пискарев с негодованием отвергает фальшивые и пошлые устои современного мира. «О, как отвратительна действительность! Что она против мечты! Однако, с другой стороны, писатель не может не чувствовать беспочвенность романтического идеала своего героя. Дело не только в том, что этот идеал зыбок, нереален, но еще и в том, что по самой природе своей он — порождение той же самой пошлой действительности, против которой направлен. Он пискарь в водоеме современной жизни. Н.В. Гоголь видел слабость Пискарева и неверность его жизненной позиции. «Сноведения сделались его жизнью, и с этого времени вся жизнь его приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне.»
«К середине 1830-х годов романтизм как философия жизни, как метод решения противоречий действительности обнаружил свою несостоятельность. Пройдет еще одно десятилетие — и эта тема станет одной из важнейших в русской литературе. В 1843 году Герцен запишет в Дневнике: «Период романтизма исчез, тяжелые удары и годы убили его». Наблюдение это, сделанное в связи с обстоятельствами личной жизни А.И. Герцена, имело и несомненно более общий смысл. Романтизм к тому времени станет синонимом благодушия и пустого фантазерства, рутины и дряблости. Как далеко зашел этот процесс, наглядно покажет судьба Александра Адуева в романе «Обыкновенная история». Задолго до И.А. Гончарова Н.В. Гоголь проницательно распознал ранние симптомы той же болезни. Конечно, Пискарев не Александр Адуев, в гоголевском герое еще много привлекательного, в его страстном негодовании против устоев современной цивилизации и морали сквозила юношеская «идеальность» и трогательная в своей простодушной наивности вера в возможность быстрого исправления нравов людей. Но гениальность Н.В. Гоголя заключалась именно в том, что простодушие Пискарева изображено как порождение той же действительности, что вскормила пошлость Пирогава. Очень они разные люди — Пискарев и Пирогов, и, однако же, они не просто знакомцы, а «приятели».
Сатирическая, обличительная направленность повести особенно сильно выражена во второй новелле, посвященной Пирогову. Не случайно в фамилии чувствуется ирония – намек на съеденные после «экзекуции» пирожки.
Поручик Пирогов представляет собой совсем иной человеческий материал, чем легко ранимый и чувствительный к малейшим проявлениям несправедливости Пискарев. Ограниченный и нагло самоуверенный, удачливый, преуспевающий, всегда в отличном расположении духа, Пирогов был совершенно чужд рефлексии и каким бы то ни было нравственным терзаниям. Пошлое самодовольство выражало не мимолетное, не сиюминутное его состояние, а самую суть его характера. Писатель создал очень яркий человеческий тип, ставший нарицательным обозначением многих сторон современного ему общественного бытия.
Н.В. Гоголь подчеркивает социальную характерность Пирогова. Приступая к его портрету, автор замечает: «Но прежде нежели мы скажем, кто таков был поручик Пирогов, не мешает кое-что рассказать о том обществе, к которому принадлежал Пирогову. Н.В. Гоголь ограничивается, собственно, несколькими бытовыми штрихами, дающими вполне законченное представление об узости духовного мира этого «общества». Здесь, например, любят потолковать о литературе и притом «хвалят Булгарина, Пушкина и Греча». Н.В. Гоголь умел одной иронической фразой убить наповал пошлость.
Пирогов первоначально оказывается почти в такой же ситуации, что и Пискарев. Но последующие события тут развертываются уже по-другому. Знакомство с уличной красавицей приводит Пискарева к душевной драме, а случайная встреча Пирогова с добродетельной мещанкой завершается фарсом, кульминацией которого является сцена секуции. «Если бы Пирогов был в полной форме, то, вероятно, почтение к его чину и званию остановило бы буйных тевтонов… Ничто не могло сравниться с гневом и негодованием Пирогова. Одна мысль об таком ужасном оскорблении приводила его в бешенство.»Впрочем, приятным вечером у правителя контрольной коллегии и отлично исполненной мазуркой Пирогов завершает этот столь прискорбный для него день. Так происходит саморазоблачение торжествующей пошлости. Никогда еще до Н.В. Гоголя она не была так беспощадно осмеяна и унижена. Никто из предшествующих русских писателей не изображал ее как столь ужасное и нетерпимое общественное зло.
Образ Пирогова принадлежит к числу лучших художественных созданий Н.В. Гоголя. По силе и глубине обобщения он, возможно, стоит в одном ряду с Хлестаковым и Чичиковым. «О единственный, несравненный Пирогов, тип из типов, первообраз из первообразов!» — восторженно восклицал Белинский.
Два человеческих характера, две судьбы, два совершенно различных взгляда на действительность — все это сталкивает в своей повести Н.В. Гоголь. Чтобы понять Н.В. Гоголя, надо хорошо слушать его необыкновенную речь. В «Невском проспекте» повествовательная речь растекается на два потока, движущихся в параллельных руслах сюжета. Повествователь объединяет свой голос то с художником Пискаревым, то с поручиком Пироговым и поэтому в разных местах говорит на ту же самую тему противоположные вещи и совершенно различным тоном. Как примирить печальное размышление о красоте (пускай бы еще дружилось с пороком, «но красота, красота нежная…») с другим, гораздо более легким рассуждением (в красавице все недостатки становятся привлекательны и самый порок дышит в них миловидностью)? И там и здесь повествователь как будто бы говорит от себя, и повествование таким образом становится полем действия, в котором с особенной непосредственностью проявляется тот «раздор», о котором написана повесть. Настоящий же автор открыто выступает в заключительном монологе, «снимая» обе принятые им на себя интонации и своим, полным голосом подводя итог параллельному действию: «Все не то, чем кажется… Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…».
Еще один парадокс гоголевского творчества – тонкость совмещения морально-нравственного и общефилософского аспектов. Совмещение это многообразно и многопланово. Рассуждая об особенности стиля гоголевского повествования, Ю.Манн вводит такое понятие, как «логика обратности». Реализуемая здесь логика обратности – это извращение, перелицовка моральных и нравственных норм: терпит и страдает наиболее достойный; вознаграждается ничтожество и порок. У Гоголя, как правило, недостойный счастливее достойного; словом, моральные нормы также ставятся с ног на голову. « Пискарев и Пирогов – какой контраст!.. Один в могиле, другой доволен и счастлив…» Но этим не исчерпывается гоголевский тип обратности.
В «Невском проспекте» есть строки: « Дивно устроен свет наш! – думал я, идя третьего дня по Невскому проспекту и приводя на память эти два происшествия: - Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша! Получаем ли мы когда-нибудь то, чего желаем? Достигаем ли мы того, к чему, кажется, нарочно приготовлены наши силы? Все происходит наоборот. Тому судьба дала прекраснейших лошадей, и он равнодушно катается на них, вовсе не замечая их красоты, тогда как другой, которого сердце гонит лошадиною страстью, идет пешком и довольствуется только тем, что пощелкивает языком, когда мимо его проводят рысака. Тот имеет отличного повара, но, к сожалению, такой маленький рот, что больше двух кусочков никак не может пропустить, другой имеет рот величиною в арку Главного штаба, но, увы, должен довольствоваться каким-нибудь немецким обедом из картофеля. Как странно играет нами судьба наша!»
«Все происходит наоборот» не по отношению к моральным достоинствам лица, а по отношению к поставленной им и сознательно преследуемой цели, а также по отношению к его предположению и знанию.
«Специфика гоголевской логики обратности ведет к характеру поступков и их результату у многих его персонажей. Гоголем была переосмыслена традиционная тема западноевропейской новеллы, романа и драмы – тема активности волевого, предприимчивого героя, выражавшая подъем чувства личности в новую эпоху, развитие индивидуального (подчас эгоистического, корыстного, «меркантильного») почина. У Гоголя подобный герой уже не контролирует события; предприимчивость отнюдь не всегда ведет к успеху… Однако логика обратности касается у Гоголя не только своекорыстных персонажей, но вообще всех персонажей с активно постановкой цели - и хищников и мечтателей, и пошляков и несчастных (поэтому элементы соответствующей логики проявляются в фабуле и «Записок сумасшедшего» и «Шинели», при всем своеобразии этих произведений)».
И вот вывод, к которому он подводит читателя: какой же странный это город Петербург, в котором гибнет честный, никем не защищенный талант и преуспевает наглая, самодовольная пошлость! Гоголь открывал петербургский цикл сильной, глубокой повестью, которую А.С. Пушкин недаром называл «самым полным» из его произведений, написанных до «Ревизора». В самом деле, в художественном «спектре» этой повести соединяются гоголевский комизм и гоголевская лирика, пошлое и трагическое лицо гоголевского Петербурга.
Гоголевская повесть отличается необычной историей, истоки которой черпают свои силы из фольклора, и приемы перекликаются с приемами характерными для устного народного творчества. Во-вторых, повесть представляет особую сюжетную линию. В-третьих, в повестях изложена социально-философская программа писателя. Цикл «Петербургских повестей» это цикл портретов «маленьких людей», их проблем, их трагедии в мире Петербурга. Город становится не только фоном, но и действующим лицом. В-четвертых, в «Петербургских повестях» намечаются лирические отступления.
