Идейно-художественное своеобразие сборника Н.В.Гоголя "Миргород"

Содержание

Введение……………………………………………………………………………...3

Глава 1. Идейное своеобразие сборника «Миргород»……………….…………...8
1.1. Творческая история сборника «Миргород»…………………………………..8

1.2. Идейные и художественные истоки «Миргорода»………………………....11

1.3. Смысл названия сборника и его идейно-философская символика…………17
Глава 2. Проблематика повестей «Миргорода»……..…………………………...24

2.1. Соотношение этического и эстетического в сборнике «Миргород»………24

2.2. Проблема «ограниченного мира» в повести «Старосветские помещики»……………………………………………………….............................27

2.3. Проблема духовной неразвитости героев второй части сборника «Миргород»………………………………………………………………………...33

Глава 3. Сборник «Миргород» как художественное целое……………………..48
3.1. Особенности композиционной структуры сборника «Миргород»………...48 

3.2.  Жанровое своеобразие повестей сборника………………………………….51

3.2.1. Идиллическая и сентиментальная традиции в «Старосветских помещиках»…………………………………………………………………………51

3.2.2. Соотношение исторического и фольклорного в поэтике повести «Тарас Бульба»……………………………………………………………………………...55

3.2.3. Фантастическое и реальное в повести «Вий»……………………………...61

3.2.4. Специфика гротеска в «Повести о ссоре»………………………………….68
Заключение………………………………………………………………………….71

Список литературы…………………………………………………………………73

Введение

Настоящая работа посвящена исследованию идейно-художественного своеобразия сборника Н.В. Гоголя «Миргород».

Актуальность темы исследования обусловлена назревшей со временем необходимостью пересмотреть традиционные оценки отдельных сторон идейно-художественного содержания повестей миргородского цикла с учетом как сложности художественного мира этих повестей, так и утвердившегося в последнее время в литературоведении взгляда на Гоголя как православного писателя.

Кроме того, Гоголь - это такая страница нашей культурной и духовной жизни, где всегда есть, над чем задуматься, чему удивиться, на что посмотреть новым, свежим взглядом. По утверждению современных ученых-гоголеведов, произведения Гоголя требуют нового, свежего прочтения. [66]

Несмотря на всестороннюю изученность проблематики гоголевских произведений, отдельные аспекты её ещё не нашли исчерпывающего освещения в литературной науке. Кроме того, феномен «Гоголь как художник» настолько неисчерпаем, что исследователи пользуются термином «загадочный» Гоголь. [30]

1. Творчество Н.В. Гоголя давно стало предметом отечественного литературоведения. Одними из важнейших являются труды Ю.В. Манна. В своей работе «Поэтика Гоголя» Ю.В. Манн рассматривает творческую эволюцию Н.В. Гоголя от «Вечеров на хуторе близ Диканьки» до «Мертвых душ». Исследователь выявляет особенности художественного мира писателя, общие принципы поэтики, позицию автора, способы создания комического в произведениях Н.В. Гоголя. [53]
2. Не менее значимы для понимания творчества писателя и работы Г.А. Гуковского «Реализм Гоголя» [36], Ю.М. Лотмана «В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь». [52]
3. Одной из новейших обобщающих работ о творчестве Н.В. Гоголя является книга М. Вайскопфа «Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст». Ее автор анализирует принципы сюжетостроения произведений писателя, рассматривая их в контексте литературной эпохи. [20]

Что касается непосредственно сборника «Миргород» и включенных в него четырех повестей, мы обращаемся в основном к традиционному гоголеведению, представленному большим количеством солидных исследований монографического характера и ещё большим количеством статей, начиная со времени выхода в свет второго сборника сочинений Гоголя, позволяя себе, однако, оспаривать некоторые положения.

Литераторы - современники Гоголя доброжелательно встретили сборник «Миргород». Литературный критик и теоретик искусства С.П. Шевырев принимает гоголевское творчество с его характерными чертами: естественным (украинским) юмором и комизмом, патетикой, изобразительностью, верностью чувству, но при этом не признает права автора на особый путь в литературе, на выбор предметов описания и способов подачи материала, выдвигая обычные литературные критерии, несовместимые с оригинальностью. [См.: 58, с. 14]

Молодой критик В.Г. Белинский впервые высказал свое мнение о «Миргороде» в газете «Молва», когда писал про новые книги: «…Я хочу сказать, что г. Гоголь составляет прекрасное и утешительное исключение из сих столь общих и столь обыкновенных у нас явлений: две его пьесы в «Арабесках» («Невский проспект» и «Записки сумасшедшего») и потом «Миргород» доказывают, что его талант не упадает, но постепенно возвышается» (Молва, 1835. № 15. Новые книги. Арабески… Н. Гоголя… Миргород… Н. Гоголя… Стлб. 239-242). [Цит. по: 15, с. 357]

1. В литературоведении XX века сборник трактовался по-разному. Так, Т.А. Грамзина выделяет «три линии творчества Гоголя, которые ясно обозначились в «Миргороде»: «сатирическую» («Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Ннкифоровичем»), «героико-патетическую» («Тарас Бульба») и «фантастическую» («Вий»). [37, с. 105]

В.В. Ермилов в своих исследованиях творчества Гоголя уделил большое внимание народности писателя, его связи с темами и мотивами Пушкина, истокам его романтического миросозерцания, историзму «Тараса Бульбы: «Гоголь не прибегал ни к каким средствам приукрашивания борьбы, смягчения, затушевывания особенностей эпохи, суровости и грубости войны...» . [41, с. 113]

1. В.А. Зарецкий, говоря о двух «сквозных темах» цикла - противопоставлении «дерзких мечтаний» низменной буколической жизни и «варьировании трагических коллизий», вынужден признать, что «последняя повесть «Миргорода» - единственная, где тема «дерзких мечтаний» не находит прямого развития». [45, с. 38]
2. М.С. Гус говорит о трех вариантах сюжетов «Миргорода»: «лирико-драматическом» (в «Старосветских помещиках»), «трагическом» (в «Вие») и «комедийном» (в «Повести о том, как поссорились…), указывая, что всем им «дана демонологическая окраска». [Цит. по: 30, с. 225]
3. Н.Л. Степанов считает, что «основной пафос «Миргорода» - в противопоставлении паразитической сущности косных существователей и широкой народной жизни»; что «миру мелких стяжателей, нравственных уродов…, изображенных в других повестях «Миргорода», Гоголь в «Тарасе Бульбе» противопоставил сферу народной жизни». [57, с. 172]
4. Ф.3. Канунова полагает, что «основной конфликт «Миргорода»… между высоким героическим народным началом и страшной… тиной мелочей, уродливым миром крепостничества». [46, с. 215]
5. По Г.Н. Поспелову, «героические запорожцы противостоят… помещикам (изображенным в первой повести цикла), а страшная борьба Хомы Брута… нелепой ссоре миргородских существователей». [55, с. 183]
6. Это наиболее распространенные точки зрения. С.И. Машинский, например, тоже считает, что «поэзия героического подвига в» Тарасе Бульбе» противостояла пошлости старосветских «существователей», а трагическая борьба и гибель философа Хомы Брута еще больше оттеняла жалкое убожество и ничтожество героев «Повести о ссоре». [54, с. 113]
7. Следует особо отметить исключительно интересные работы о «Миргороде» Ю.М. Лотмана и М.Н. Виролайнен. Эти исследователи вскрывают очень существенные черты поэтики отдельных повестей, однако, к сожалению, никак не комментируют наличие двух частей цикла и заданную последовательность повестей. [24, с. 18; 52, с. 118]

Новейшее научное издание «Миргорода» в академической серии «Литературные памятники» было подготовлено петербургским гоголеведом В.Д. Денисовым. [3] По его мнению, творчество Н. В. Гоголя отмечено великой силой художественного созидания, жизнетворения, владения неким чудом оживления образов, которое нельзя рационально объяснить. Он заставляет читателя соразмышлять о судьбах России, Украины, да и мира в целом. Притом перед ним открывается как бы сама жизнь – и прошлая, и современная.

Объектом исследования нашей работы является сборник Н.В. Гоголя «Миргород».

Предмет исследования – идейно-художественное своеобразие сборника.

Цель исследования – определить особенности идейно-художественного своеобразия сборника Н.В. Гоголя «Миргород».

Задачи исследования:

- изучить творческую историю сборника «Миргород»;

- проанализировать идейные и художественные истоки «Миргорода;

- обозначить смысл названия сборника и его идейно-философскую символику;

- проанализировать проблематику повестей «Миргорода»;

- рассмотреть особенности композиционной структуры сборника «Миргород»; 

- изучить жанровое своеобразие повестей сборника.

Методы исследования - историко-литературный и системно-типологический.

Теоретической и методологической основой исследования являются труды И.А. Виноградова, М.Н. Виролайнен, Г.А. Гуковского, В.М. Гуминского, В.Д. Денисова, В.В. Ермилова, И.А. Есаулова, В.А., Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна и других отечественных критиков и литературоведов, писавших о «Миргороде».

Научная новизна работы заключается в систематизации и обобщении различных точек зрения исследователей на проблему идейно-художественного своеобразия сборника Н.В. Гоголя «Миргород».

Практическая значимость работы заключается в возможности использования материалов и результатов исследования в школьном изучении литературы в рамках базового курса или на факультативных занятиях.

Структура и объем работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы, включающего 66 наименований. Общий объем работы составил 76 страниц.

Глава 1. Идейное своеобразие сборника «Миргород»

1.1. Творческая история сборника «Миргород»

Творческую историю «Миргорода» принято начинать с поездки Гоголя на родину летом 1832 года. Однако сам он, посылая новый сборник матери 12 апреля 1835 года, назвал повести «довольно давними». Это указание можно объяснить и тем, что они были основаны на каких-то давних впечатлениях и разработках – возможно, еще гимназических времен. Вместе с тем на замысел второго украинского цикла повлияли и преподавание Всеобщей истории в Патриотическом институте (1831-1834 гг.), и занятия Гоголя средневековой, русской и украинской историей, и чтение летописей, украинского, русского и западноевропейского фольклора, русской и зарубежной классики, романтических произведений, и, конечно, работа над «Вечерами на хуторе близ Диканьки», отразившими судьбы казачества, которое Гоголь считал корнем и основой всего народа. По мысли автора, новый цикл «служил продолжением», преемником прежнего (что обозначено повторением его структуры: две части, четыре повести, - и развитием основных тем и мотивов).

В этом плане героико-мистическая казацкая линия «Миргорода» продолжает «Страшную месть» и отчасти «Пропавшую грамоту», сниженно-бытовая, гротескная – «Сорочинскую ярмарку» и повесть о Шпоньке, любовная – «Майскую ночь» и «Ночь перед Рождеством» и, наконец, от первой опубликованной повести – «Вечер накануне Ивана Купала» - унаследованы темы предательства, отступничества, христианские и «купальские» мотивы цикла. Этим цикл, в глазах автора, «примирил», объединил и продолжил разные начала его творчества, означенные фрагментарно в «Вечерах…» и «Арабесках». Недаром Гоголь никогда больше не переиздавал эти сборники отдельно: он потом и «Миргород» сделал вторым томом Собрания сочинений 1842 г., для чего существенно переработал повести «Вий» и – особенно – «Тараса Бульбу». При этом писатель сделал специальное примечание, что читатели могут начинать знакомство с его творчеством сразу этим томом, минуя «Вечера…», то есть фактически признал «Миргород» творением, достойным художника-ученого, который открывает современникам правду о жизни.

Общим рукописным источником для цикла «Миргород» за исключением повести «О двух Иванах», является записная тетрадь Гоголя, из числа принадлежавших И.С. Аксакову. В этой тетради, начиная со 2-го листа (1-й лист считается утерянным), находятся заметки по истории Малороссии, первый набросок повести «Нос», художественные отрывки «Мне нужно видеть полковника» и «Рудокопов», исторический фрагмент «Новоплатоническая Александрия» и неозаглавленные черновые варианты «Старосветских помещиков», «Тараса Бульбы», «Вия».

По-видимому, Гоголь изначально предполагал использовать свою записную тетрадь для исторических работ о Малороссии, хотя несколько раз заносил туда фрагменты иной тематики, а потом все оставшиеся страницы отдал украинским повестям, состав которых – в отличие от названий – к тому времени уже определился. Анализ их черновых вариантов показывает, что, как правило, они записывались частями – на основании предварительно сделанных набросков, причем большинство изменений было сделано в ходе записи или когда она почта сразу дорабатывалась. Судя по основным вариантам почерка, черновой автограф «Старосветских помещиков» был завершен не ранее февраля – марта, а «Вия» - не ранее декабря 1834 г., работа над черновой редакцией «Тараса Бульбы» продолжалась с февраля-марта по октябрь-ноябрь (более полугода), причем идентичность почерка и чернил в разных ее местах говорит о том, что работа над ними иногда шла одновременно.

В цензурном деле сборника «Миргород» нет замечаний. Книга была подготовлена к публикации в конце декабря 1834 г., когда уже печатался сборник «Арабески». Предварительное разрешение на ее выпуск 29 декабря дал цензор В.Н. Семенов (1801-1863 гг.), литератор, выпускник Царскосельского лицея, уважительно относившийся к Пушкину (находясь в должности с 1830 года, именно он обычно цензуровал издания пушкинского круга, «Литературную Газету» и альманах «Северные Цветы», был знаком через Пушкина с Гоголем, который иногда читал ему написанное, чтобы узнать об этом мнение Семенова и как цензора). Поскольку вторая часть сборника набиралась с печатного и рукописного текста, между повестями оказался «пробел», который был заполнен заметкой «Погрешность», относящейся к «Вию», и новым предисловием к повести «О двух Иванах». Однако затем его снял или сам Гоголь, или при просмотре отпечатанной второй части сборника назначенный его цензором А.В. Никитенко: данное «Предисловие» подразумевало его же цензурные купюры при первой публикации текста в альманахе А.Ф. Смирдина «Новоселье». Такое изъятие привело к тому, что в середине второй книжки опять осталась пустая страница. Чтобы избежать переверстки, Гоголь дополнил предыдущую повесть «Вий» новым финалом: разговором приятелей Хомы о его судьбе – и сделал необходимые изменения в тексте, видимо, еще и потому, что повесть была написана последней и обработана меньше других.

Подобно ранее изданным гоголевским книгам – «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и «Арабескам», - сборник «Миргород» состоял из двух книжек-частей с отдельным оглавлением в каждой. Сборник увидел свет в самом конце февраля – начале марта 1835 года. Это следует из переписки Гоголя того времени.

20 февраля он известил М.П. Погодина, что книга «уже отпечатана» и назавтра «должна поступить в продажу», а 10 марта писал С.П. Шевыреву в Москву, что отправляет сборник ему, а через него – И.В. Киреевскому и Н.И. Надеждину, и просил отозваться о своих новых книгах. По-видимому, теперь все они представлялись автору неким целым: ведь появление «Арабесок. Разных сочинений Н. Гоголя», которые он называл собранием «всякой всячины», отражавшим различные стороны его петербургской жизни художника, историка, педагога и мыслителя, должны были сопровождаться переизданием «Вечеров…» (обе книги были сданы в цензуру и разрешены к печати одновременно), а вышедший следом «Миргород» имел подзаголовок «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Кроме того, на обороте издательской обложки «Арабесок» было помещено объявление: «Его же Гоголя. В непродолжительном времени выйдет продолжение Вечеров на хуторе близ Диканьки», - тогда как объявление на обложке «Миргорода» гласило: «Продается во всех книжных лавках. Цена за обе части 12 руб. – Там же можно получать на днях вышедшую книгу: «Арабески. Повести и разные сочинения Н. Гоголя». Цена за обе части 12 руб. - В непродолжительном времени выйдет второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки», его же, Гоголя. Цена за оба тома 12 руб. Желающие могут адресоваться заблаговременно к книгопродавцам и получать билет». Таким образом, подписавшийся получил бы своего рода «собрание сочинений» автора в трех книгах (для чего, видимо, и понадобилось задним числом переменить подзаголовок «Арабесок», сделав акцент на «Повестях» сборника – в отличие от других «сочинений»).

1.2. Идейные и художественные истоки «Миргорода»

Определяя идейные и художественные истоки миргородского цикла повестей Н.В. Гоголя, следует учитывать несколько факторов: и дискуссию о том, украинский или русский писатель Гоголь, и проблему его принадлежности к романтизму или реализму, и поднятый в последнее время вопрос о его религиозности.

Любовь к родной Украине, впечатления детства и юности, писатель взял за основу своих произведений, особенно ранних. Чувство связи Гоголя с малой родиной, с украинским материалом, лежащим в основе его первых повестей, было органичным. Но вместе с тем мы учитываем и те три источника самобытности, из которых черпали вдохновение русские поэты, - это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей. На них писатель указывает в своей статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» [2, с. 189].

Идея национальной самобытности русской культуры стала главнейшим пунктом литературной программы русского романтизма в 20-е года XIX в. в русле которого и развивалось литературное творчество Гоголя 20-30-х годов.

В духе раннего романтизма Гоголь мыслит прекрасное в единстве, гармонии духовного и чувственного. Гоголю чрезвычайно свойственна поэтизация красоты человеческого тела, материального, «телесного», заключающего в себе прекрасную духовность. Представление о жизненной полноте и интенсивности как о прекрасном охватывает в творчестве Гоголя и сферу духовного, и «внешнего», объективного. «Согласное сочетание» прекрасно не только в отдельном человеке, оно должно быть и принципом организации человеческого общества. Таким образом, в содержание эстетического идеала писателя закономерно входит мечта о человеческом единении, союзе, братстве, которая придает творчеству Гоголя ярко выраженный демократический характер.

Являющийся продолжением «Вечеров», - так заявлял сам Гоголь, — «Миргород» как будто основан на тех же структурных принципах. Однако контрастность изображения в «Миргороде» утрачивает свой «сочетающий» смысл. Второй сборник Гоголя является важным свидетельством все углубляющейся трагичности мировосприятия писателя. И принцип контраста теперь призван не только раскрыть красоту идеала, но и выразить идею его несовместимости с действительностью.

Как и «Вечера», «Миргород» организован единой поэтической мыслью, но теперь это уже идея «разъединения». Действительность здесь резко распадается на две противоположности. Противопоставление яркого, поэтического мира, возможного лишь в народной фантазии или в далеком героическом прошлом, и «раздробленного», маленького настоящего составляет суть поэтической идеи «Миргорода». Между этими двумя мирами нет связи. Современная действительность может выглядеть лишь пародией на прошлое. И она уже не смешна, а ужасна, ибо ужасным является превращение человека в пошляка и обывателя. В «Миргороде» приобретают дальнейшее развитие как сфера идеала (утверждения), так и сфера действительности (отрицания). Наряду с этим возрастает критическая направленность гоголевского романтизма. Она содержится уже в самом контрастном принципе художественной организации «Миргорода».

Гоголь вводит в исторические исследования принципы романтической характеристики и живописности. Исследовать историческое явление - это значит и видеть его, и поэтому Гоголь придает большое значение живописной детали, «черте».

Известно, что уже первые произведения Гоголя поразили его современников своей близостью к действительности, «совершенной истиной жизни» (Белинский). Но «реальная поэзия» Гоголя рождалась на почве романтического миропонимания и в связи с этим имела свои особенности. Как и другие романтики, Гоголь мучительно переживал процесс воцарения в жизни материальных начал, обывательской косности, разгула буржуазного практицизма.

Для юного Гоголя характерно резко контрастное восприятие действительности, с одной стороны - высоких идеальных устремлений, с другой - косной «земности». В двух противоположных аспектах и изображается действительность в произведениях Гоголя первой половины 30-х годов.

Современники Гоголя и некоторые литературоведы немало потрудились, чтобы выявить художественные источники гоголевских творений.

Вот что можно прочитать у Михаила Вайскопфа в его книге «Сюжет Гоголя»: «Изображая судебную склоку двух глупцов, Гоголь опирался, кроме философии, на обширную беллетрическую традицию. Помимо часто привлекаемого в этой связи Нарежного («Два Ивана») позволительно вспомнить, например, Хемницера, в басне которого «Два соседа» показана разорительная тяжба из-за свиньи. Из более актуальных иностранных источников стоит, видимо, назвать Бальзака и В. Скотта...» [20, с. 313].

Некоторые литературные сюжеты иногда, как нам представляется, искусственно привязываются к Гоголю. М.Б. Храпченко, например, проводит параллель между сценой казни Андрия и эпизодом из «Гайдамаков» Т.Г. Шевченко. Главный герой «Гайдамаков» Гонта убивает малолетних сыновей, крещенных их матерью-полячкой в католическую веру, убивает, придя к убеждению, что эта жертва необходима для успешной борьбы с угнетателями. [62, с. 132] Думаем, что мотивы поступка Бульбы и Гонти слишком разные, чтобы можно было увидеть эту параллель.

Некоторые сатирические сказки В.Ф. Одоевского своей тематикой и способом изображения окружающей жизни непосредственно предваряют Гоголя. Одоевский обращается к теме бездуховности и «деревянности» светской жизни, убивающей в человеке его живое русское сердце. Одним из первых в русской литературе XIX века он начинает писать о бюрократической рутине и бесконечности судебных волокит, о мертвящем автоматизме чиновничьих порядков. В «Истории о петухе, кошке и лягушке» Одоевский изображает русское захолустье, маленький городок Реженск в «трехстах верстах от губернского города» и достигает почти фотографической точности описаний (улицы, на которых «грязь по колено», съестные лавки с вонючей рыбой и т.д.). Описания Одоевского, сохраняя характерный для романтизма нравственный аспект и обличая бездуховность «заплесневелой жизни», когда в «голове не проходит ни одной мысли», в то же время со своей конкретностью воссоздают атмосферу провинциального быта: «Теплая избушка, теплый тулуп, пестрые обои, мыши кота погребают, во всю стену солнышко светит, от чаю пар столбом...».

Конечно, влияние этих литературных произведений Гоголь испытывал, это проявилось прежде всего в бытовом фоне его повестей.

И все же главным источником миргородского цикла повестей Гоголя была прежде всего сама русская действительность.

Гоголь не раз пользовался рассказами М.С. Щепкина как материалом для своих созданий. Случай, рассказанный в «Старосветских помещиках» о том, что Пульхерия Ивановна появление одичалой кошки приняла за предвестие своей близкой кончины [3, с. 18], взят из действительности. Подобное происшествие было с бабкой Щепкина. Щепкин как-то рассказал о нем Гоголю, и тот мастерски воспользовался им в своей повести [См.: 21, с. 230].

Заслуживает внимания вопрос и об автобиографических источниках миргородских повестей. Хутор героев повести списан с родового имения Гоголей - Васильевки. Прототипами Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны Товстогубов послужили дед и бабка Гоголя - Афанасий Демьянович и Татьяна Семёновна Гоголь - Яновские. В повести отразилась романтическая история их женитьбы [См.: 27, с. 31].

Помимо реальных прототипов, у героев повести есть и очевидные прототипы в греческой мифологии - Филемон и Бавкида, добродетельные супруги, дожившие до глубокой старости в счастье и покое и получившие в награду за взаимную любовь от богов одновременную смерть.

Весной 1834 года во второй половине альманаха «Новоселье» появилась «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном
Никифоровичем». Тогдашний восторг от Гоголя был ни с чем не сравним. «Необыкновенность содержания, типов, небывалый, неслыханный по естественности язык, отроду еще не известный никому юмор - все это действовало просто опьяняющим образом», - пишет В. Вересаев. [21, с. 188]

«Известно доподлинно, что в Миргороде действительно существовали, - разумеется, под другими именами, - Иван Иванович и Иван Никифорович, поссорившиеся из-за гусака. Они, впрочем, ссорились и мирились неоднократно и нередко уезжали в одном экипаже подавать друг на друга жалобу», - утверждает И.А. Виноградов. [24, с. 48]

Большое определяющее значение для становления Гоголя имело творчество и личность А.С. Пушкина. «Пушкин! Какой прекрасный сон видел я в жизни», - восклицал писатель. [Цит. по: 27, с. 87]

Главным, что сближало Пушкина с Гоголем, была народность. Выражением преданности делу Пушкина явилась известная «клятва» после прочтения «Бориса Годунова» - клятва на верность чистому и самоотверженному служению русской литературе.

Ряд важнейших тем и мотивов гоголевского творчества связан с
пушкинскими темами и мотивами: разоблачение барства дикого, протест
против нарождающегося буржуазного хищничества, защита маленького
человека, мысли о России, ее настоящем и будущем. Россия, ее народ
величественны. И жизнь родины должна стать прекрасной, как поэзия
Пушкина. Люди должны стать светлыми, простыми и мудрыми, как Пушкин
и его поэзия.

Говоря об идейных истоках миргородского цикла, нельзя обойти вопрос об отношении Гоголя к религии: «Гоголя не понять вне глубочайшей привязанности к религии» [24, с. 26].

Доброта, как одна из составляющих его идеала человека, была для писателя неразрывно связана с религиозностью: «...самое важное дело жизни - дело духовное. Воспитание души — важнейшее из всех дел, а мы погрязаем в пошлости и житейских мелочах, а о душе не заботимся» [2, с. 274].

Между тем религиозно-патриотический замысел «Тараса Бульбы» был оставлен без внимания в работах исследователей творчества Гоголя конца 19 - начала 20 века или истолкован превратно.

В капитальном исследовании «Сюжет Гоголя» Михаил Вайскопф, на наш взгляд, злоупотребляет параллелями между повестью Гоголя и Священным Писанием.

Гоголь в своих произведениях выступает и как исследователь души человека и вообще человеческой личности. Сам писатель высказывал мысль о том, что во всех персонажах своих произведений он изобразил себя, т.е. различные стороны своей психики.

Гоголь особенно настаивал на коммуникативной, сближающей людей
силе искусства. Подлинный художник пробуждает в душе другого человека «ответные струны», вызывает в нем жажду великого, «исторгает торжественные клятвы» посвятить всего себя служению благородным, героическим целям. При чтении «дивных строк» встречаются «родственные души», объединяясь в одном благородном порыве: «Боже... какое высокое, какое дивное наслаждение даруешь ты человеку, поселяя в одну душу ответ на жаркий вопрос другой! Как эти души быстро отыскивают друг друга, несмотря ни на какие разделяющие их бездны!». [2, с. 158]

Итак, идейными и художественными истоками миргородского цикла повестей Гоголя стало хорошее знание автором жизни украинского народа, его истории и поэтического творчества (особенно фольклорного), увлечение романтической философией и литературой, религиозные взгляды, собственные психологические наблюдения и, конечно же, влияние великого Пушкина, его современника и друга. Тяготея к романтизму и создав свои первые произведения («Ганс Кюхельгартен», «Вечера на хуторе близ Диканьки») в романтическом духе, Гоголь в сборнике «Миргород», продолжая романтическую традицию («Тарас Бульба», в какой-то мере «Вий»), тяготеет к реалистическому методу изображения жизни и становится «поэтом жизни действительной», делает первые шаги по тому пути, который был затем обозначен достижениями натуральной школы.

1.3. Смысл названия сборника и его идейно-философская символика

Давно замечена отличительная черта гоголевского творчества: изображая действительность, он намеренно придает изображаемому территориальный признак, и, определяя местом действия Диканьку, Сорочицы, Миргород, Петербург, наделяет их, пo-возможности, качествами планетарного масштаба. В повествованиях Гоголя постоянно присутствует идея пространства и бесконечно варьируются мотивы дороги, путешествия, приключения, волшебного перемещения на больших расстояниях. Творческая цель автора, по сути, заключается в поисках путей расширения и снятия пространственных границ рассказываемого.

С этой точки зрения смысловое единство «Миргорода» отчетливее проявляется в соотношении с «Вечерами», первым циклом Гоголя, художественной сверхзадачей которого стало создание гармоничного мира, самодостаточного в своей замкнутости. Художественная идея «Миргорода» непосредственно связана с продолжением поиска универсальной гармонии.

Миргород – название уездного города Полтавской губернии, история которого восходит к XI веку, когда Великий князь Владимир построил на восточных границах с Дикой степью цепь укреплений для защиты Киевской Руси; их использовали и для встреч враждующих сторон, и для заключения торговых сделок. Поэтому одна из крепостей была названа Миргородом. Первое упоминание Миргорода в летописи относится к 1530 году, когда город получил Магдебургское право и герб; щит, на его лазоревом поле вверху – золотой крест, внизу – серебряная восьмиконечная звезда Богородицы, покровительницы Казачества. Несмотря на свое название, город стал крупным центром изготовления селитры и пороха, с 1575 года польский король Стефан Баторий сделал его полковым. Миргородский полк был третьим по величине среди казацких реестровых полков, однако за участие в восстаниях Павлюка и Остраницы (1637-1638 гг.) он был расформирован по указу польского сейма. Возрождение полка произошло в начале народно-освободительной войны 1648-1654 годов, вскоре он прославился в сражениях, и недаром в июле 1650 г., именно в Миргороде начинал Богдан Хмельницкий переговоры о воссоединении Украины и России. [См.: 3, с. 436]

Соотношение названия, подзаголовка и двух эпиграфов сборника подразумевало их единство и перекличку. Названия города и села в родном крае Гоголя были памятны ему с детства; причем дорога из Васильевки на Диканьку и Полтаву шла «вглубь» Украины, а дорога на Миргород обозначала направление на северо-запад, в Россию; уездный город был упомянут в «Вечерах на Хуторе близ Диканьки» (предисловие к первой и второй книжкам, повести «Сорочинская ярмарка» и «Ночь перед Рождеством»). Подзаголовок «Миргорода» обозначал жанр литературного произведения, утверждал его творческую связь с известными читателю «Вечерами…» Пасичника Рудого Панька и обосновывал введение эпиграфов. Вместе с тем, по смыслу заголовка, подзаголовка и эпиграфов, Миргород как искусственное порождение цивилизации был противопоставлен естественным вечерам и хутору как уединенному поселению на природе. Диканькой же называлось тогда не только образцовое поместье Кочубеев, но и некое «дикое место» (возможное обиталище «диконьких мужичков» - духов такого места, вроде «полевого или лесного… оберегателя кладов». [Об этимологии топонима см.: 65, т. 1, с. 436]

Каким же «градом» предстает «Миргород»? Про это два разных эпиграфа. Первый говорит о «невеликом» городе, который «имеет 1 канатную фабрику, 1 кирпичный завод, 4 водяных и 45 ветреных мельниц. География Зябловского» [3, с. 68]. По разысканию И.А. Есаулова [42, с. 24], источником была книга профессора Е.Ф. Зябловского «Землеописание Российской империи для всех состояний (СПб., 1810, Ч. 1-4), где указано: «Миргород при реке Хороле; расстоянием от Москвы 708, а от Санкт-Петербурга 908 верст. Имеет 4 церкви, более 1000 домов и до 6500 жителей. Козаки составляют почти половину жителей; немало есть евреев. Ярмарки бывают: 1) на четвертой неделе Великого Поста; 2) в день Вознесения; 3) сентября 8; и 4) декабря 6 чисел. На оных торг производится более мелочными товарами. В нем есть: 1 канатная фабрика, 1 кирпичный завод, 4 водяных и 45 ветряных мельниц». Сократив до минимума эту характеристику, Гоголь ввел слова «нарочито невеликий» («нарочито» означало «весьма» или «очень»), явно пародируя тяжелый несколько архаичный стиль географа и подчеркивая «отсутствие величия» у небольшого городка. Это соответствовало действительности, ибо он и раньше, и позднее напоминал деревню России, изъявляющее города, местечки, реки, число монастырей и церквей.

Источник же второго эпиграфа: «Хотя в Миргороде пекутся бублики из черного теста, но довольно вкусны. Из записок одного путешественника», - нельзя установить в принципе, ибо это пародия на форму и содержание сентиментальных «записок путешественника», который отметил из городских достопримечательностей лишь вкусные бублики (скорее всего, потому что больше вспомнить не о чем). Таким образом, эпиграфы, по мнению В.Д. Денисова, вроде бы представляют различные взгляды на город (объективный, беспристрастный, «внешний», «официально-географический» и личный, «внутренний», вкусовой), а по существу оба характеризуют только земную сторону, «стены града», где нет духовности (и как бы самих жителей, ведь даже бублики здесь «пекутся» как будто сами собой). [3, с. 438]

Настоящим же ответом на возникающий вопрос о сути общества, живущего в таком Мир-городе, служит совокупность четырех повестей с обратной перспективой: от сентиментальной «природы» идиллии к искусственной «городской» сатире. В этом контексте вполне земным Мир-городом предстает не только сама Миргородчина, но и весь «мир» украинской столицы и провинции, где в основном происходит действие повестей (кроме повести о ссоре), и упомянутый в первой же повести Петербург, куда устремляются из провинции меркантильные потомки козаков.

Вопрос о смысле заглавия и эпиграфов нового гоголевского сборника возник одним из первых. Так, рецензент «Севреной Пчелы» П.И. Юркевич недоумевал: «Назвав свою книгу, не знаем почему, именем уездного городка Полтавской губернии, автор придал ей два самые странные эпиграфа… Нынче в моде щеголять странностию эпиграфов, которые не имеют ни малейшего отношения к книге». [Цит. по: 42, с. 14]

Кроме того, название цикла также в какой-то мере указывает на два его истока – литературный и фольклорный. Четыре повести Гоголя (особенно о ссоре двух Иванов) во многом отчетливо перекликаются с произведениями уроженца Миргородчины Василия Трофимовича Нарежного, чье родовое имение Устивцы было неподалеку от гоголевской Васильевки. «Славенские вечера» В.Т. Нарежного привлекли внимание просвещенных земляков, которые видели в его книгах отражение малороссийской жизни и гордились «своим» автором (видимо, к ним принадлежал и В.А. Гоголь-Яновский). И этапы развития Н.В. Гоголя-писателя обнаруживают определенное сходство в жанрово-тематическом плане с творчеством Нарежного: оба начинают как поэты: стихами, поэмами, стихотворной драмой, - затем уже в прозе обращаются к отечественной истории (исследователями отмечены сходство названий «Славенских вечеров» и «Вечеров…» Гоголя, а также некая их «поэтическая» близость).

Определенную роль в ориентации Гоголя на эти произведения также мог сыграть земляк писателей О.М. Сомов, литератор-журналист, который знал Нарежного и отчасти использовал его недописанный роман «Гаркуша, малороссийский разбойник» в своей повести «Гайдамак», где главным героем стал Гаркуша. Однако Гоголь не только «перенимает» у Нарежного многие черты украинского быта, сюжетные линии, ситуации, типы народных героев, но дает им новую жизнь, переосмысливает в ином окружении на фоне известных образованному читателю того времени произведений этого автора.

Соответствие повести «Миргорода» творчеству Нарежного очевидны. Перечислим основные сюжетные параллели. «Два Ивана, или страсть к тяжбам» сближаются с гоголевской сатирой и мотивами беззаконной любовной страсти, причем добрая бездетная пара Улита и Кирик, предоставившая молодым героям место для свиданий, напоминает старосветских помещиков, возвращение двух семинаристов в родные места – начало «Тараса Бульбы» и ночное путешествие бурсаков из «Вия», а чудесное «воскрешение» в церкви пьяного пана Занозы как будто пародирует соответствующие эпизоды «Вия».

В «малороссийской повести» Нарежного «Бурсак» главный герой – круглый сирота, не знающий своих родителей (как Хома Брут), - случайно попадает в поместье своего отца и влюбляется там в свою сестру; один из бурсаков по имени Сарвил любит спать в бурьяне (как богослов Халява), а когда его выгоняют из бурсы, он прибивается к дородной шинкарке Мастридии, хозяйничает в шинке, она же его кормит и одевает; в повести изображается жизнь бурсы, черными красками – Запорожская Сечь и ее обычаи. Несколько иначе, ближе к традициям воинского эпоса, Сечь описана в повести «Запорожец», которую обычно сравнивают с «Тарасом Бульбой», где в какой-то мере были использованы возможности подобного авантюрно-исторического сюжета.

Своеобразным Мир-городом был и вертеп (театр кукол), о котором Гоголь упоминает в первой опубликованной «миргородской» повести. Популярный тогда на Украине народный театр представлял собой короб в виде двухъярусного домика. «Действо» состояло из канонической (духовно-религиозной) и бытовой (фарсовой) части: на верхнем ярусе шло представление по сюжету из Священного Писания, а на нижнем разыгрывались интермедии, сценки из народного быта и прочее. Вертепщик (по Гоголю – «пройдоха») незаметно для зрителей приводит в движение кукол, за которых сам говорил, меняя голос сообразно роли. Чаще всего с вертепом ходили на святках, изображая Рождество Христово и связанные с ним события; прологом к представлению служило пение колядок и кантов, иногда его сопровождал оркестр из скрипки и бубна. В «Миргороде» также есть прямые переклички с вертепом (как в диалоге Ивана Ивановича с нищенкой), однако большинство соответствий уже не опознается. Не знакомый с народным театром современный читатель не видит, например, в «бурой свинье», похитившей судебную бумагу, «шкодливую свинью» из вертепа, которую давно перестали кормить, и не соотносит комический народный дуэт «деда и бабы» с идиллией «двух старичков прошедшего века».

Сам топоним «Миргород» объединяет в своём значении локальность и всемирность, «город» и «мир», делая мир равновеликим городу, а город - миру. Такое истолкование семантики названия гоголевского цикла повестей сближает его пространственную модель не только с плутарховскнм идеалом греческого полиса, но и с античным осмыслением Рима (скорее всего, тоже базирующемся на традиции греческой полисной классики) - что отражается в общепринятой для римских письменных документов начальной формуле - «Urbi et orbi». К вышеизложенному следует присовокупить ещё парадоксального свойства наблюдение А.С. Янушкевича, усмотревшего в названии цикла «Миргород» палиндромное «Дорог Рим».

Столь прочный культурный фундамент, разумеется, потребовал своего упорядочения, многочисленных намеков и аллюзий, способствующих нестандартному прочтению цикла. Учитывая опыт «Вечеров», удививших современников «живым описанием племени поющего и пляшущего», «свежими картинами малороссийской природы, этой веселости», и не более, Гоголь уже не стремится сопрягать крайности бытия в гармоническое единство. Теперь, в «Миргороде», средством упорядочения мира есть измеренное разделение его на крайности, не сглаживанне, а выделение противоречий бытия.

Цикл миргородских повестей, обозначенный самим писателем как продолжение «Вечеров на хуторе...», верен традициям романтической эстетики. Первый сборник повестей Гоголя учил читателя любви к жизни, к природе, доброму смеху. В новом цикле повестей автор преподносит нравственные уроки через освещение в основном негативных сторон жизни: пошлости, жестокости, забвения христианских заповедей.

Таким образом, Гоголь переосмыслил классическую духовную традицию и предложил в «Миргороде» ее противоположное разрешение. Сфера идеального МИР-города оборачивается разобщенностью, трагической непримиримостью противоположных понятий, находивших в «Вечерах» целостность и гармоническую целесообразность.

Глава 2. Проблематика повестей «Миргорода»

2.1. Соотношение этического и эстетического в сборнике «Миргород»

В творческом развитии Гоголя период создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки», а потом «Миргорода» отмечен напряженными художественными исканиями. В живой связи с действительностью рождались новые замыслы. Но они требовали и нового художественного решения, которые писатель находил не сразу. [См.: 3, с. 121]

Отражением тех творческих трудностей, которые переживал Гоголь в это время, являются его неоднократные высказывания в письмах, относящихся к 1833 г. «Вот скоро будет год, - сообщал он Максимовичу 2 июля 1833 г., - как я ни строчки. Как ни принуждаю себя, нет, да и только». В письме к Погодину (28 сентября того же года) писатель с огорчением заявлял: «Какой ужасный для меня этот год 1833-й! Сколько я поначинал, сколько пережег, сколько бросил! Понимаешь ли ты ужасное чувство: быть недовольну самим собою». Через глубокие раздумья, через большой творческий труд Гоголь шел к созданию своих новых творений с их неповторимыми художественными образами.

Между новыми произведениями и «Вечерами на хуторе близ
Диканьки» сохранились, однако, известные связи, что особенно видно в
повестях «Миргорода». И это Гоголь подчеркнул, дав «Миргороду»
подзаголовок - «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ
Диканьки».

По своему содержанию «Миргород» не отличается целостностью, единством. В нем опубликованы произведения скорее разнородные, чем близкие друг к другу. И, тем не менее, это цикл, в котором есть общая связующая идея.

Одна из главных проблем в творчестве Гоголя - соотношение этического и эстетического, добра и красоты. [См.: 3, с. 126]

Эта проблема находит свое выражение в образной системе миргородского цикла повестей, в том числе в излюбленном Гоголе приеме антитезы. Причем контрастность тех или иных компонентов его повестей непосредственно определяет особенность их композиции.

В чем причина склонности писателя к цикличности ранних повестей? В чем смысл того или иного расположения повестей в том или ином цикле?

«Стремление к циклизации, отчетливо проявившееся в прозе Гоголя на всех этапах его творчества, имело один любопытный аспект: в основу изображения Гоголь кладет какую-то сторону русской действительности (и человеческого бытия) и придает изображаемому территориальный признак (Миргород, Петербург). При этом аспект жизни получает признак части территории России ...». [7, с. 3-7]

М.М. Бахтин писал о связи композиции произведения с образом его автора: «Всякое творение в рамках литературного произведения является высказыванием действующего лица, повествователя, рассказчика или лирического героя, тогда как первичный субъект произведения как единого «облечен в молчание». Автора мы находим вне произведения как живущего своей биографической жизнью человека, но мы встречаемся с ним как с творцом в самом произведении. Мы встречаем его (то есть его активность) прежде всего в композиции произведения: он расчленяет произведение на части». [13, с. 403]

Вот и задумаемся, почему автор миргородского цикла повестей расположил их именно так: две части, в 1-ой - повести «Старосветские помещики», «Тарас Бульба»; во 2-ой - «Вий» и «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»? И почему именно в такой последовательности?

Исследователи неизменно отмечают наличие антитезы. Но по-разному толкуют ее смысл. Большинство останавливает внимание на противопоставлении героики «Тараса Бульбы» пошлости жизни Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Некоторые противопоставляют «Тараса Бульбу» и «Старосветских помещиков».

Композицию «Миргорода» С.И. Машинский представляет так: «Обе
части «Миргорода» построены контрастно: поэзия героического подвига в
«Тарасе Бульбе» противостояла пошлости старосветских «существователей»,
а трагическая борьба и гибель философа Хомы Брута еще больше оттеняла
жалкое убожество и ничтожность героев «Повести о том, как поссорился
Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». [54, с. 113]

Все четыре повести миргородского цикла связаны внутренним единством идейного и художественного замысла. Мы полагаем, что, во-первых, материал расположен по степени убывания того человеческого в гоголевских героях, которое является в них воплощением христианских заповедей и, во-вторых, материал объединен по его отношению к теме цивилизации. Первые две повести раскрывают жизнь патриархальную или полупатриархальную, вторые - отравленную приобщением к цивилизации.

В книге «Творчество Н.В. Гоголя» Г.Н. Поспелов мимоходом высказывается в этом плане: «...в своих замыслах Гоголь хотел противопоставить две эпохи дворянской жизни, защищая «старину» и осуждая современность». [55, с. 15]

И.А. Виноградов считает, что исполнению заповеди Спасителя, составляющей главное содержание и смысл жизни запорожцев, противопоставляется в других повестях «Миргорода» забвение человеком христианских заповедей, неисполнение им своего долга. «...Если для всех четырех повестей «Миргорода» идея спасения души является основополагающей, то наиболее глубокое воплощение она получила в «Тарасе Бульбе». [21, с. 16]

Бросив общий взгляд на построение миргородского цикла, остановимся на каждой повести в отдельности, рассматривая их под углом зрения высказанной нами мысли об обусловленности композиции сборника идейным замыслом писателя.

2.2. Проблема «ограниченного мира» в повести «Старосветские помещики»

«Миргород» открывается повестью «Старосветские помещики». Как пишет Ф.З. Канунова, «в том, что «Старосветские помещики» открывают сборник, есть, конечно, какой-то художественный замысел, который читатель вправе угадывать. Быть может, повесть должна помочь нам задуматься о том, как сложен человек, как важно, не останавливаясь на очевидном, поверхностном, не спешить с оценками, вглядываться в него, чтобы заметить глубоко скрытые в нем духовные возможности». [46, с. 109]

В первой повести писатель отразил распад старого, патриархально-поместного быта. С иронией - то мягкой и лукавой, то с оттенком сарказма - рисует он жизнь своих «старичков прошедшего века», показывая ограниченность и пошлость их существования. Тускло и однообразно протекают дни Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, ни одно желание их «не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик». Гоголь посмеивается над бесхитростным бытием своих героев. Но вместе с тем он словно жалеет этих людей, связанных узами патриархальной дружбы, тихих и добрых, наивных и беспомощных.

Рассказ об Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне раскрывает тоскливый прозаизм их уединенного существования. Изображение старосветских помещиков проникнуто тонким юмором. Герои повести вызывают улыбку потому, что свое бездуховное существование они принимают за истинную жизнь; комическое впечатление производит та почти торжественная серьезность, с какою они совершают свои более чем немудреные житейские дела, их сосредоточенная погруженность в свой маленький мирок. Контраст между реальным содержанием жизни и: тем, как ее воспринимают сами герои, между воображаемым и действительным, привлекательным и пошлым раскрывает комическую сущность характеров.

Однако в юморе повести явственно ощущаются и глубоко скорбные ноты, вызываемые зрелищем угасания человека. Обладая привлекательными душевными качествами, герои «Старосветских помещиков» находятся во власти мелочных чувств и побуждений. Изолировавшись от жизни, они обрекли себя на тяжелые испытания глубокого одиночества. Трагические начала с особой силой выступают в рассказе о потрясениях, которые переживают герои повести. Потрясения эти вызывают к жизни, пробуждают у них настоящие человеческие чувства. Безутешное горе Афанасия Ивановича, потерявшего единственно близкого ему человека, его одиночество рисуется писателем в истинно трагических тонах.

Отличительную особенность повести составляет обрисовка действующих лиц в тесной связи с социальным бытом.

В «Старосветских помещиках» писатель впервые характеризует действующих лиц, широко изображая то материально-бытовое «окружение», в котором они постоянно пребывают. С огромным мастерством Гоголь использует детали быта для выявления существенных черт жизни героев, их психологии.

Повествование об Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне и начинается, собственно, с изображения бытовой обстановки. «Я отсюда вижу низенький домик с: галереєю из маленьких почерневших деревянных столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождем. За ним душистая черемуха, целые ряды низеньких вишен и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом; развесистый клен, в тени которого разостлан для отдыха ковер». [3, с. 6]

Пейзаж в «Старосветских помещиках» создает впечатление о маленьком ограниченном мирке, «где ни одно желание не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик...». [3, с. 6]

При всей узости и замкнутости этого мирка, где господствуют сон и еда, он по-своему поэтичен, очаровывает «дремлющими и вместе с тем какими-то гармоническими грезами, которые ощущаете вы, сидя на деревенском балконе, обращенном в сад, когда прекрасный дождь роскошно шумит, хлопая по древесным листьям, стекая журчащими ручьями и наговаривая дрему на ваши члены, а между тем радуга крадется из-за деревьев и в виде полуразрушенного свода светит матовыми семью цветами на небе». [3, с. 8]

Детали пейзажа, которые даются здесь, сразу же обрастают бытовыми подробностями, открывающими читателю медлительный, ленивый ритм жизни героев: «Перед домом просторный двор с низенькою свежею травою, с протоптанною дорожкою от амбара до кухни и от кухни до барских покоев; длинношейный гусь, пьющий воду с молодыми нежными, как пух, гусятами; частокол, обвешанный связками сушеных груш и яблок и проветривающимися коврами, воз с дынями, стоящий возле амбара, отпряженный вол, лениво лежащий возле него». [3, с. 6] Вместе с застойностью быта писатель рисует неизменное постоянство жизненного поведения героев повести. «Как только занималась заря (они всегда вставали рано) и двери заводили свой разноголосый концерт, они уже сидели за столиком и пили кофе. Напившись кофею, Афанасий Иванович выходил в сени и, стряхнувшись платком, говорил: Киш, киш! пошли, гуси, с крыльца!» На дворе ему обыкновенно попадался приказчик. Он, по обыкновению, вступал в разговор, расспрашивал о работах, с величайшею подробностью». [3, с. 11-12] В таком же плане описаны и «занятия» Пульхерии Ивановны: «Хозяйство Пульхерии Ивановны состояло в беспрестранном отпирании и запирании кладовой, в солении, сушении, варении бесчисленного множества фруктов и растений. Ее дом был похож на химическую лабораторию. Под яблонею вечно был разложен огонь; и никогда почти не снимался с железного треножника котел или медный таз с вареньем, желе, пастилою, деланными на меду, в сахаре и не помню еще на чем». [3, с. 10]

Живую взаимосвязь между социальным бытом и человеком писатель раскрывает и тогда, когда рисует резкие изменения психологического состояния героя. Описывая перемену, происшедшую с Афанасием Ивановичем после смерти его жены, Гоголь по-иному дает и изображение бытовой обстановки: «Когда я подъехал ко двору, дом мне показался вдвое старее, крестьянские избы совсем легли набок, - без сомнения, так же, как и владельцы их; частокол и плетень во дворе были совсем разрушены, и я видел сам, как кухарка выдергивала из него палки для затопки печи...». [3, с. 21] В «Старосветских помещиках» Гоголь развивает тему распада «идиллического» мирка. По существу вся повесть делится на две резко очерченные части: первая - «мирное» житье героев и вторая - картины их угасания, гибели патриархального уклада жизни: «Добрые старички! Но повествование мое приближается к весьма печальному событию, изменившему навсегда жизнь этого мирного уголка. Событие это покажется тем более разительным, что произошло от самого маловажного случая». [3, с. 16]

Водоразделом между двумя частями повести Гоголь очень искусно
избрал весьма незначительное происшествие. Собственно ни в каких
крупных событиях или потрясениях для показа распада «идиллии» не было
необходимости.

Незначительность и даже анекдотичность происшествия, потрясшего весь строй жизни старосветских помещиков, как раз и оттеняют призрачность «идиллии». История с серой кошечкой вплетается в историю жизни Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны как воплощение ничтожных причин, разрушивших «мирное» бытие.

Гоголь уже в этих ранних повестях как бы ставит перед читателем вопрос, что есть Красота, каким должен быть человек в окружающем его мире.

Одним из важных критериев красоты человека, его достоинства с точки зрения писателя, как нам кажется, является доброта. Если подходить с этих позиций, гоголевские старосветские помещики, настоящие, хорошие люди. И не случайно сам автор открыто признается в своей любви к ним: «Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей отдаленных деревень... Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенной уединенной жизни, где ни одно желание не перелетает за частокол...». [3, с. 6]

Чувства трогательной привязанности, заботы друг о друге у Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны совмещается с душевным расположением их ко всем людям, прежде всего тем, кто посещает их радушный уголок.

Нравственными качествами этих гоголевских героев является доброта, внимательное, любовное отношение к людям, их доброжелательность. Однако по мысли В.В. Ермилова, «все это, казалось бы, столь человечное, - увы! не имело ровным счетом никакого серьезного значения». Именно этому исследователю принадлежат фразы: «В царстве Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича живут для того, чтобы жрать», «.. .безмятежная идиллия носит животный характер». [41, с. 147] И это стоит рядом с рассуждениями ученого: «Каким человечным выглядит горе безутешного вдовца»!

В этом горе - и благородство, и скромное достоинство. Как недостает этих качеств многим нашим современникам, причастным к государственной жизни, к общественным проблемам и вообще ведущим жизнь широкую, открытую, ничего общего не имеющего со скромной жизнью тех героев Гоголя, которую литературная критика так щедро назвала пошлою.

В научной критике подчас утрированно, с нашей точки зрения, трактуется авторская позиция в этой первой миргородской повести - только как осуждение растительного образа жизни.

Другое дело - мнение некоторых наших писателей, близких к природе и быту народа. Сошлемся на В. Астафьева: «Не знаю, кто как, а я нынче читаю эти строки (начало повести «Старосветские помещики») со щемящим чувством в сердце, с сожалением о чем-то навсегда утерянном, чем люди дорожить не умели, и только придя «ко краю», заболели ностальгией по такому вот тихому, несуетному гоголевскому миру, не орущему о счастье своем, не доказывающему на кулаках преимущества тех или иных демократий, но миру, живущему надеждою и молитвою о братстве и достижении мировой гармонии с помощью труда, но не все сметающего оружия и злобы, помутивших человеческий разум». [6, с. 5]

Да, Гоголь старается быть объективным, он не любуется в буквальном смысле своими героями, ему как гражданину и патриоту хотелось бы, чтобы интересы провинциальных обывателей были шире, чтобы в понятие «человеческая красота» входила и гражданская позиция, но...

Его герои далеки от совершенства. Они имеют немало слабостей, о которых Гоголь говорит с мягким юмором.

Доброта, как одна из составляющих идеала человека, была для писателя неразрывно связана с религиозностью. В этой первой повести миргородского цикла мы не видим атмосферы богопочитания, но герои ее - люди, как говорят, с Богом в душе. Они добры и простодушны, они не способны делать зло. Жизнь их так близка к природе, что сами они воспринимаются как часть природы. «Бог недаром оберегает простоту некоторых народов и хранит в ущельях и горах остатки патриархального быта», - писал Гоголь об Испании. [2, с. 230]

Понятие «простоты» выступает в качестве ключевого при определении могучего нравственного влияния: как многого может достичь общество «одним только простым исполнением обычаев старины и обрядов, которые не без смысла были установлены древними мудрецами и заповеданы передаваться в виде святыни от отца к сыну» [2, с. 231].

Н.Н. Скатов в своих литературно-критических очерках, к сожалению, отказывается видеть в мире, изображенном Гоголем в повести «Старосветские помещики», какую бы то ни было человечность, поэзию чувств («Их здесь нет, по его словам, - ни поэзии чувств, ни человечности» [Цит. по 8, с. 23]). Если бы это было так, не оправданы были бы слова В.Г. Белинского в письме Гоголю (20 апреля 1842 г.): «Теперь я понял, почему... «Старосветские помещики» считаете Вы лучшею повестью своею в «Миргороде». [15, с. 197]

В «Старосветских помещиках» господствуют мотивы элегические, атмосфера неторопливых дум о жизни, вызывающих целую гамму чувств: иронии, сочувствия, горечи, умиления, печали.

Все жанровые признаки повести в ней налицо: бытовой сюжет, несколько действующих лиц, небольшой объем, ровный повествовательный стиль. Одну лишь особенность жанра отмечает критика - это идиллическую тональность. Пушкин, к примеру, оценивал эту повесть как «шутливую, трогательную идиллию, - которая заставляет нас смеяться сквозь слезы грусти и умиления».

Повесть проникнутая добрым юмором, заканчивается на грустной ноте. Хорошие люди Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, но это не то, что питает идеал писателя.

Повесть «Старосветские помещики» выявляет не только черты нравственного идеала писателя. Сопоставление повести с «Выбранными местами из переписки» позволяет сделать вывод, что программа «устройства» России у писателя складывалась годами, вырастая из тяги к крепким устоям жизни, из его, по замечанию Ю.Я. Барабаша, «веры в величие истины и богодуховные заповеди, в непреходящие заповеди духа и в бессмертие души. Это родовые особенности мироощущения Гоголя как человека, как художника и как мыслителя» [8, с. 4].

2.3. Проблема духовной неразвитости героев второй части сборника «Миргород»

Оставляя вторую повесть первой части сборника («Тарас Бульба») для отдельного раздела (а именно третьей главы), обращаем внимание на построение всей второй части. Она начинается повестью «Вий». Та связь «Миргорода» с «Вечерами на хуторе близ Диканьки», на которую указывал и сам писатель, пожалуй, более всего выступает в «Вие». Повесть эта во многом выросла из фольклорных источников. В примечании к ней Гоголь писал: «Вий» - есть колоссальное создание простонародного воображения. [3, с. 138]

Повесть «Вий» занимает определенное место в композиции миргородского цикла: ею намечается переход от изображения жизни людей, близких к природе и далеких от цивилизации, к изображению тех, кого коснулась «цивилизация». Именно таким нам представляется композиционный замысел этого цикла повестей.

Этот тезис нельзя понимать утрированно как негативное отношение Гоголя к цивилизации вообще. Человек Мира, близко к сердцу принимающий успехи прогресса и цивилизации, Гоголь клеймил мир современной ему «цивилизации», губящей свободу и нравственное достоинство человека. Это мы видим в повестях второй части анализируемого сборника. Не обойдет писатель этого вопроса и в повести «Тарас Бульба» в раскрываемой им антитезе «казачество - и польская шляхта».

В «Вие» автор ясно высмеивает, систему образования в России и, конечно же, богословского. Герои этого произведения - ученики бурсы, неслучайно сыновья Тараса Бульбы не вынесли ничего из бурсы, а их отец бросил всякую «ученость» и советовал детям не заниматься ею. Что же представляют собой те, кто приобщился к образованию? Может быть, наука делает их Людьми? Учащиеся бурсы, грамматики и риторики, - еще дети, а вот философы и богословы... Каковы они?

Оценки героев этой повести в критике очень противоречивы, а потому неубедительны. Так, В.В. Ермилов утверждает: «...нежностью и жалостливостью окружены в повести эти школьники, юнцы, подростки, пышно именуемые: богослов, философ, ритор» [41, с. 115]. С другой стороны, он же обращается к примерам их явно негативного поведения. Гоголь с иронией описывает занятия «ученой толпы», от них слышна «трубка и горелка...». Вот перед нами богослов Халява - «рослый, плечистый «мужчина», который имел чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него; он непременно украдет. В другом случае характер его был чрезвычайно мрачен, и когда напивался он пьян, то прятался в бурьяне».

Ритор Тиберий Горобець «обещал стать хорошим воином, судя по большим шишкам на лбу, с которыми он являлся в класс». Философ Хома Брут любил очень лежать и курить люльку. «Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал трепака».

Сын неизвестных родителей, он далек от кругов провинциальной аристократии. Когда Хома Брут приезжает в усадьбу сотника, его помещают вместе с дворовыми людьми владельца усадьбы. Это среда, которая близка ему и которой близок он; тут «философ» находит понимание своих огорчений и тревог. Здесь же он развивает и свои скорбные думы. По всему складу своей натуры Хома Брут человек веселого нрава. Он любит жизнь, те блага, которыми она весьма скупо наделяет его. Чуждый аскетизма, Хома Брут никогда не отказывает себе в удовольствии попировать, повеселиться, когда для этого представится хоть какая-нибудь возможность; он вовсе не стремится к тому, чтобы стать образцом ходячей добродетели. «Святая» жизнь совсем не по душе Хоме Бруту. Мёртвой церковной схоластике он предпочитает земные радости.

Хома Брут - выражение «прозы» жизни, недостойной человека. Он окружен соответствующей атмосферой быта: бурсой, базаром, шинком, окружен картинами драки, пьянства, воровства, распутства. Ректор семинарии в основном занят поборами с тех, кому делает какое-то одолжение. «Благодари пана за крупу и яйца... и скажи, что как только будут готовы те книги, о которых он пишет, то я тот час пришлю. ...Да не забудь, мой голубе, прибавить пану, что на хуторе у них, я знаю, водится хорошая рыба...» [3, с. 165]. Представления о бурсе у казаков самые наивные. «Я хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат; тому ли самому, что и дьяк читает в церкви, или чему другому?» - спрашивает казак Дорош у философа Хомы.

Все герои повести выступают в сфере будничной жизни (в отличие от казаков в «Тарасе Бульбе»), чаще всего на пути к шинку или в шинке. «...Малороссияне, когда подгуляют, непременно начнут целоваться или плакать... Скоро вся изба наполнилась лобзаниями: «А ну, Спирид, почеломкаемся!» «Иди сюда, Дорош, я обниму тебя!» [3, с. 178].

Все они, со своим примитивным мышлением и отсутствием научных знаний, верят в чертей, ведьм и всякую дьявольщину. Неслучайно именно в эту повесть Гоголь включает фантастику: и в сюжет и в характеристику отдельных героев.

Образ панночки, ведьмы, дан в народно-поэтической манере и вносит в это произведение романтику и лиризм, свойственные «первым поэтическим грезам» Гоголя, его «Вечерам на хуторе близ Диканьки». Портрет панночки напоминает внешность чернооких украинских казачек в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Чело, прекрасное, нежное как серебро... Брови - ночь среди солнечного дня... уста - рубины» [3, с. 88].

В форме народно-песенного плача дано прощание сотника с умершей дочерью: «Я о том жалею, моя голубонька, что не знаю того, кто был, лютый враг мой, причиною твоей смерти... Но горе мне, моя полевая нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка, что проживу я остальной свой век без потехи, утирая полою дробные слезы, текущие из старых очей моих...» [3, с. 95].

Как видим, близость этой повести к устному народному творчеству сказывается не только в фантастических элементах сюжета, но и в использовании в некоторых случаях песенного склада речи.

Высоко оценивает художественное своеобразие повести «Вий» В.В. Ермилов. Он считает, что оттеняемое фантастикой, «опутываемое ею, как волшебной дымкой, все бытовое, житейское приподнимается, поэтизируется» [41, с. 65].

Чертами народного эпоса наделен образ Вия, именем которого и названа вся повесть. В примечании к ней Гоголь писал: «Вий» есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем у малороссиян называется начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал» [3, с. 80]. Оценки образа Вия в критике нам представляются несколько искусственными, надуманными. Указывается, к примеру, что «навеянный народным творчеством образ Вия показывает, как глубоко чувствовал писатель вместе с народом всю духоту и мрак угнетения», «Вий» - это воплощение подземной тьмы, удушья, казни, угнетения».

В свете более поздних оценок этой повести падение Хомы Брута проистекает не от внешних обстоятельств, а от душевной и физической лености. Брут стремится только к сытости и покою.

Жизнь, которую ведут герои повести, уже лишена той атмосферы доброты и благопристойности, которой отличалась жизнь старосветских помещиков. Её в большей степени можно назвать пошлою, если учитывать бессмысленное времяпрепровождение, разгильдяйство, причастность к порокам (пьянки, воровство, драки).

И.А. Виноградов подчеркивает забвение человеком христианских заповедей, неисполнение им своего долга.

Он считает знаменательным, что на рубеже двухтысячелетия христианства совершилось «открытие Гоголя как глубоко христианского писателя». Впервые Виноградовым И.А. сделана попытка применить завет Гоголя: «Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора». Исследователь пишет: «Все чаще именно обращение к христианским основам художественного миросозерцания Гоголя дает ключ к разрешению проблем, встающих при изучении его биографии и творчества» [20, с. 3].

В «Вие» нет и помина цельного поэтического мира, идеальной нормы добра и красоты. В «Вие» нет и единства мира, а есть мир, рассеченный непримиримыми противоречиям.

Писатель иронически изображает в этой повести примитивизм жизни своих героев, примитивизм мышления. Семинаристы рисуются как молодые люди, «убоявшиеся бездны премудрости».

Далеко его философам, богословам и риторам до идеала Человека. Писатель поднимает в этой очень непростой по художественной форме повести проблему духовной неразвитости. В наше время это одна из главнейших составляющих проблемы падения нравственности!

В последнем произведении сборника «Миргород», в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», критическое отношение писателя к человеческой сущности, далекой от идеала, достигает своего апогея.

Перед читателем предстают шаржированные сатириком образы представителей образованного дворянства. Но человеческого в них почти ничего. Это пародии на человека. Чем они живут? Какие идеалы несут в обществе? Кому нужно их существование? На что используются их знания, их «ученость»? На все эти вопросы ответы только негативного характера.

С первых строк повести автор намекает, что речь идет о живой современности. Например, упомянута; совершенно точная дата, когда произошло главное событие. В прошении Ивана Ивановича в суд сказано: «...Сего 1810 года июля 7 дня учинил мне смертную обиду...». В то время как «Старосветские помещики» почти лишены внешних острых коллизий, в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» предстают напряженные столкновения, непрерывная борьба. Если в жизни героев в первой повести отсутствуют какие-либо душевные порывы, то во второй выступают буйное кипение «страстей». В «Старосветских помещиках» Гоголь развенчивает поместную «идиллию»; в повести о ссоре, изображая людей провинциального дворянского круга, писатель раскрыл острое противоречие между их значительностью и реальной ничтожностью.

В «Старосветских помещиках» писатель как бы разъясняет, в чем заключаются положительные нравственные черты, которые он находил в «старинных украинских фамилиях». Это доброта и простодушие, это ясность и спокойствие жизни.

У героев повести о ссоре, Перерепенко и Довгочхуна, под прикрытием внешней любезности, показной богомольности проявляются черты душевной черствости, грубость, жестокость, лукавство. В этих людях нет и следа патриархальности «старинного осьмнадцатого столетия».

Герои повести о ссоре принадлежат к числу тех, кто в своей среде почитается образцом благонравия, мудрости и доброты. Иван Иванович и Иван Никифорович твердо убеждены в том, что они являются носителями высоких и благородных принципов жизненного поведения. Мысль об «избранности», аристократизме ни на минуту не покидает их. Сознание принадлежности к «благородному» сословию преисполняет героев повести чувством необычайной гордости. С тщеславной самоудовлетворенностью они толкуют о своем дворянском звании и положении. Звания и чин для них самое главное, то, что освящает человека, наделяет его любыми положительными качествами. Связывая со званием и положением все свои «добродетели», герои повести с большой щепетильностью воспринимают малейшие нарушения их чести.

У них есть хутора, они втянуты в торгово-денежные связи. Но в центре внимания писателя не это. Мы разделяем мнение тех литературоведов, которые считают, что Гоголь явил нам не социально-крепостнический тип помещика, а нравственно-эстетический тип деградации человека.

На всю жизнь сохранил Гоголь глубокую убежденность в гражданском призвании человека.

«Отвлеченность и утопичность его надежд на возможность осуществления просвещенной и прогрессивной гражданской деятельности делали Гоголя человеком моралистически мыслящим, а его художественную критику современного ему общества моралистической по ее исходным, субъективным замыслам» [5, с. 79]. Задачу искусства Гоголь видит в исправлении дурных общественных нравов. Его Иван Иванович и Иван Никифорович, при всей их лени и праздности, способны на лихорадочную активность только в сутяжничестве. Их жизнь не содержит никаких оснований для умственного развития.

Иван Иванович. Перерепенко в своем кругу слывет человеком большой образованности и тонкого воспитания. Сам он непоколебимо уверен в том, что в совершенстве владеет искусством хорошего поведения в обществе. «Иван Иванович чрезвычайно тонкий человек и в порядочном разговоре никогда не скажет неприличного слова и тот час обидится, если услышит его». Ощущением «значительности» и самодовольства проникнуто все поведение Ивана: Ивановича. Он весьма доволен собой, своим положением, своим благосостоянием. «Господи, боже мой, какой я хозяин! Чего у меня нет? Птицы, строение, амбары, всякая прихоть, водка перегонная, настоенная; в саду груши, сливы; в огороде мак, капуста, горох... Чего же еще нет у меня?... Хотел бы я знать, чего нет у меня?» [3, с. 116]:

Рядом с «тонким» обращением в облике Ивана Ивановича выступает холодная черствость. Самодовольство его тесно сплетается со скупостью.

«Иван Иванович и Иван Никифорович посылают друг к другу узнать о здоровье и часто переговариваются друг с другом со своих балконов и говорят друг другу такие приятные речи, что сердцу любо было слушать. По воскресным дням, бывало, Иван Иванович в штаметовой бекеше, Иван Никифорович в нанковом желто-коричневом казакине направляются почти об руку друг с другом в церковь. И если Иван Иванович, который имел глаза чрезвычайно зоркие, первый замечал лужу или какую-нибудь нечистоту посреди улицы, что бывает иногда в Миргороде, то всегда говорил Ивану Никифоровичу: «Берегитесь, не ступите сюда ногою, ибо здесь нехорошо» [3, с. 123-124].

Все «достоинства» героев, все их многочисленные «добродетели» Гоголь примеряет к малому, к незначительному. Как и в «Старосветских помещиках», где мелкое происшествие явилось началом крушения «идиллии», в повести о ссоре ничтожный повод развеял в прах все достоинства и добродетели действующих лиц. Микроскопический вздорный пустяк стал истинной мерой «высокого». Слово «гусак» посеяло непримиримую вражду, между героями. Иван Иванович обращается с прошением в суд: «Известный всему свету своими богопротивными, в омерзение приводящими и всякую меру превышающими законопреступными поступками, дворянин Иван, Никифоров сын, Довгочхун, сего 1810 года Июля 7 дня учинил мне смертельную обиду, как персонально, до чести моей относящуюся, так равномерно в уничижение и конфузию чина моего и фамилии. Оный дворянин и сам притом гнусного вида, характер имеет бранчивый и преисполнен разного рода богохулениями и бранными словами» [3, с. 130].

В «образованности» герою не откажешь! Так грамотно оформлено заявление, так овладел Иван Иванович канцелярским стилем! Но задумаемся, на что тратятся силы, как ничтожен предмет разглагольствования!

Связанные узами тесной дружбы, «благородные мужи» - Иван Иванович и Иван Никифорович - соревнуются между собой в том, чтобы устроить друг другу «неприятности». Каждый из них напрягает ум свой для изыскания новой гадости, которая позволила бы нанести сокрушительный удар своему врагу. Они готовы на все для того, чтобы уничтожить друг друга: «Посему прошу оного дворянина, яко разбойника, святотатца, мошенника, уличенного уже в воровстве и грабительстве, в кандалы заковать и в тюрьму, или государственный острог, препроводить, и там уже, по усмотрению, лиша чинов и дворянства, добре барбарами шмаровать и в Сибирь на каторгу по надобности заточить, проторы, убытки велеть ему заплатить...» [3, с. 132].

Обвиняя один другого в подлых замыслах и делах, каждый из них, в сущности, прав. Благородные душевные качества, которые приводили в восхищение окружающих, оказались видимостью. Под кичливым гонором, «благонравием» скрывались низменные чувства и побуждения. Активность Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича проистекает не из желания что-либо, создавать. От ленивого, сонного прозябания они «просыпаются» лишь для того, чтобы творить всякого рода несообразности. «Деяние» у героев повести приобретает характер мелочной и злобной суеты, ничтожной борьбы.

История вражды Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича тесно сплетается с картинами жизни провинциального города. В повести дано и описание поветового суда, городских чиновников и характеристика «цвета» миргородского общества. Эти картины не являются просто фоном, на котором развертывается действие повести. Между рассказом о ссоре и описанием города есть внутренняя связь, выявляющаяся не только в развитии сюжета, но и общем тоне освещения уклада жизни.

Впервые в этой повести Гоголь обращается к изображению чиновничества. Здесь и судья Демьян Демьянович, и подсудок Дорофей Тимофеевич, и секретарь суда Тарас Тихонович, и городничий Петр Федорович. Все эти персонажи кажутся нам прообразами героев «Ревизора» и чиновников из «Мертвых душ».

В городских картинах перед читателем предстают лишенными всякого ореола служители власти, блюстители порядка. Корыстные мотивы служат направляющим началом деятельности этих людей, тут они черпают и свое рвение, и свою «преданность» справедливости.

Соединение мнимовозвышенного и мелочного определяет не только структуру образов повести, но и формирует ее стиль. Так же, как и в некоторых других своих произведениях, в повести о ссоре Гоголь строит повествование, используя образ рассказчика. Рассказ о «добродетельных» Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, их столкновении ведется от имени 67 человека, живущего в той среде, к которой принадлежат и герои произведения.

Это он восторгался благородством Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это его приводят в умиление бекеша одного и шаровары другого. И чем сильнее выражаются его восторги, тем очевиднее раскрывается ничтожество этих персонажей.

Образ рассказчика тоже является предметом осмеяния. На всем протяжении повести писатель вершит суд над людской пошлостью. Уже первые строки произведения вводят читателя в среду восторгов, восхищений рассказчика не только самими героями, но и всем тем, что имеет к ним касательства. «Славная бекеша у Ивана Ивановича! отличнейшая! А какие смушки! Фу ты пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Я ставлю бог знает что, если у кого-либо найдутся такие! Взгляните ради бога на них, особенно если он станет с кем-нибудь говорить, взгляните сбоку: что это за объедение! Описать нельзя: бархат, серебро! Огонь!». [3, с. 112]

Или: «Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни».
Свидетельством прекрасной души Ивана Ивановича с одинаковым успехом
служит и его бекеша, и его любовь к дыням, и то, что его знает полтавский
комиссар.

Примеры в тексте очень впечатляющие, но они переходят из одного исследования в другое. Принцип комической патетики станет одним из основных в художественном стиле Гоголя. «Возвышенное» повествование имеет своим созданием мелочное, пошлое; патетика приобретает особое звучание, выполняя сатирическую, разоблачительную функцию.

В патетике рассказчика повести о ссоре Гоголь выявляет черты захолустно-обывательского мышления. Они находят свое выражение не только в восторженных излияниях по поводу явлений мнимозначительных, но в той «домашней», «свойской» манере рассказа, когда заранее предполагается, что слушателю хорошо знакомы многие лица, происшествия, детали, достаточно известные в определенном кругу людей. «Что за ассамблею дал городничий! Позвольте я перечту всех, которые были там: Тарас Тарасович, Евыл Акифович, Евтихий Евтихиевич, Иван Иванович, а другой Савва Гаврилович, наш Иван Иванович, Елевферий Елевфериевич, Макар Назарович, Фома Григорьевич... Не могу далее! не в силах!». [3, с. 142]

Романтическая эстетика Гоголя вступает, по словам Г.Н.
Поспелова, «в противоречие с идейным смыслом его романтических
повестей... Обратившись к критическому изображению своей современности, Гоголь скоро пришел в связи с этим к преодолению своих романтико-эстетических взглядов» [55, с. 69].

Но это не значит, что Гоголь отрекся от своих религиозных представлений, как на это намекает Поспелов: «Гоголь осознавал свой нравственный идеал в свете тех традиционных религиозных верований, которые ему внушены были с детства в провинциальной помещичьей среде и которые до сих пор жили в его экзальтированном, романтически настроенном воображении» [Там же, с. 68].

Об Иване Ивановиче, например, с иронией сказано, что «протопоп отец Петр не знает никого, кто бы исправнее, чем он, выполнял свой долг Христианский». [3, с. 113]

Богопочитание героев этой повести носит только формальный характер. Посещение церкви для Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича не свидетельствует об их духовности и христианской нравственности.

Из жалобы Ивана Ивановича видно, что церковь, которую посещали бывшие друзья, - это церковь трех святителей - Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, устранивших распрю среди православных христиан в XI веке. Автор как бы напоминает читателю о том, что поведение Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича является отступлением от христианских заповедей.

Так, писатель рисует «богомольные дела» Ивана Ивановича: «сердечные разговоры» с нищими, которым он ничего не дает. Природная доброта и сердобольность Ивана Ивановича оборачивается лицемерием и жестокостью.

«А какой богомольный человек Иван Иванович!..», - говорит рассказчик. И далее следует убийственная зарисовка душевной черствости героя и отступничества от божьих заповедей:

«-Здорово, небого! - обыкновенно говорил он, отыскавши самую
искалеченную бабу, в изодранном, сшитом из заплат платье. - Откуда ты,
бедная?

- Я, паночко, из: хутора пришла, третий день как не спала, не ела, выгнали меня собственные дети.

- Бедная головушка, чего же ты пришла сюда?

- А так, панночку, милости просить, не даст ли кто-нибудь хоть на хлеб.

- Гм! Что же тебе разве хочется хлеба? - обыкновенно говорил Иван Иванович.

- Как не хотеть! Голодная как собака.

- Гм! - отвечал обыкновенно Иван Иванович - так тебе, может, и мяса хочется?

- Ну, ступай же с богом». [3, с. 113]

Вот таким бездушием оборачивается мнимая жалостливость Ивана Ивановича!

Образ Ивана Ивановича тем значительнее в развитии гоголевского творчества, что созданием этого образа Гоголь начинает вести свою борьбу против умения подлости принимать человекообразную видимость. Иван Иванович сама благопристойность, чинность, благовоспитанность. «Очень хороший также человек Иван Никифорович»! То открытое «простодушие», которое отличает Ивана Никифоровича, не мешает ему чувствовать себя также человеком, наделенным особыми качествами, человеком избранным. Ни он сам, ни окружающие его не отказывают ему ни в благородстве души, ни в примерной нравственности. Свою грубую «простоту» Иван Никифорович склонен также считать несомненной добродетелью, украшающей его дворянскую особу.

Как отмечает В.В. Ермилов, медвежесть несколько облагораживает Ивана Никифоровича, очеловечивает его. С представлением о «характере» медведя не вяжется ханжество, лицемерие, жестокость, жадность, зависть, злоба. И тем не менее в изображении быта и нравов миргородских помещиков уже нет места романтике. Жизнь человека здесь опутана паутиной мелочных интересов. Тут царство корысти и пошлости. Гоголь перешел к изображению прозы жизни. История глупой тяжбы двух миргородских обывателей описана в остро обличительном плане. [См.: 41, с. 149]

Говоря об особенностях стиля этой повести, отметим прием овеществления людей, прием сопоставления суждений, не имеющих никакой логической связи, ни внутренней, ни внешней, в сфере ли качества предметов, характеров явлений, событий или нравственных понятий.

Образцом пародирования бюрократически-сутяжнического стиля является жалоба Ивана Никифоровича в Миргородский суд. [3, с. 134-135]

Первая особенность юмора Гоголя: верность действительности. Но Белинский вскрывает и вторую его особенность: обличительный характер. «Гумор» Гоголя не щадит ничтожества, не скрашивает его безобразия, ибо, пленяя изображением этого ничтожества, возбуждает к нему отвращение». [15, с. 149]

Белинский видел в Гоголе «поэта жизни действительной», и это означало не только признание молодого писателя, но и утверждение реализма, как единственно возможного и плодотворного пути развития русской литературы.

Пошлость стала ключевым понятием в творчестве Гоголя. Пошлость в понятиях А. Герцена, Д. Мережковского, В. Зеньковского - это «банальность», «заурядность», «серость», «серединность», «мещанство» - моральные категории. В.В. Зеньковский подвергает это понятие и эстетической оценке. «Пошлость отталкивает от себя потому, что она эстетически раздражает, вызывает эстетическое отвращение, - и прежде всего нас отталкивает самодовольство в людях, отсутствие стремления ввысь, спокойное погружение в свой ничтожный маленький мир. Но почему ничтожество людских интересов может раздражать? Потому, что в нас живет неистребимый и уходящий своими корнями в самую «глубь души эстетический подход к человеку» [Цит. по: 29, с. 41].

Тема пошлости есть тема об оскудении и извращении души, о ничтожности и пустоте ее движений при наличии иных сил, могущих поднимать человека. Всюду, где дело идет о пошлости, слышится затаенная грусть автора. Повесть заканчивается восклицанием автора «Скучно жить на этом свете, господа!» Писателю-патриоту, гуманисту не только «скучно», но и больно, горько! Его нравственно-эстетический идеал выступает в развитии от одной повести к другой в сборнике «Миргород», а в дальнейшем от одного произведения к другому.

Продолжив галерею сатирических образов в поэме «Мертвые души», Гоголь выразит свою позитивную позицию риторическим вопросом, обращенным к Родине: «Здесь ли, в тебе ли не родиться богатырю, когда ты сама без конца и без края!?»

Создание Гоголем повестей о помещиках знаменовало утверждение в

творчестве писателя реалистических тенденций. Белинский в своей статье «О русской повести и повестях Гоголя» говорит, что создатель поэзии реальной «воспроизводит» жизнь «во всей ее наготе и истине, оставаясь верен всем потребностям, краскам и оттенкам ее действительности» и применяя это общее определение к Гоголю, считает его писателем, показавшим «совершенную истину жизни», «поэтом жизни действительной».

Таким образом, можно утверждать, что в период создания повестей, вошедших в сборник «Миргород», эстетический идеал Гоголя сочетает в себе элементы романтизма начала 30-x годов и становления нового направления в русской литературе, реалистического. Знаменательно, что Гоголь стоит у истоков этого направления. Нам представляется наглядным факт перехода Гоголя от романтического стиля к реалистическому.

В этом своеобразие повестей сборника «Миргород». Это определенный рубеж, отделяющий в середине 30-х годов Гоголя - романтика от Гоголя-реалиста. Впереди еще около 20 лет творчества писателя как главы натуральной школы.

Итак, в структуре миргородского цикла повестей Гоголя можно выделить три повести, близкие по воплощению в них пошлости пошлого человека: в одной из них пошлость эта выражается в примитивизме жизни («Старосветские помещики»), в другой - она дополняется скотским проявлением безалаберности (пьянство, воровство) и невежеством («Вий»), в последней («Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем») пошлость быта, мироощущения, поведения доведена до своего кульминационного выражения.

Глава 3. Сборник «Миргород» как художественное целое

3.1. Особенности композиционной структуры сборника «Миргород»

Анализируя «Миргород» как цикл необходимо на основе выявления природы художественной целостности каждой из его повестей так или иначе необходимо учитывать три момента:

1. Реальный состав «Миргорода» как цикла, состоящего из четырех повестей в их взаимной связи.

2. Авторское выделение двух частей цикла.

3. Заданную последовательность повестей.

В зависимости от того, в какой мере учитываются (или не учитываются) эти моменты, присущие одному из аспектов эстетической целостности – конструктивному, можно условно выделить три группы исследований «Миргорода».

1. Исследователи не рассматривают ту или иную повесть как неотъемлемую часть цикла. Так, Т.А. Грамзина выделяет «три линии творчества Гоголя, которые ясно обозначились в «Миргороде»: «сатирическую» («Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), «героико-патетическую» («Тарас Бульба») и «фантастическую» («Вий»). Как можно заметить, в этом ряду никак не фигурирует первая повесть цикла. [37, с. 109]

Н.В. Драгомирецкая считает, что «цикл повестей удерживает друг возле друга… две противоположные стилевые образования (в «Тарасе Бульбе» и «Повести о том, как поссорились…»), не рассматривая при этом две другие повести сборника. [Цит. по: 39, с. 252]

В.А. Зарецкий, говоря о двух «сквозных темах» цикла – противопоставлении «дерзких мечтаний» низменной буколической жизни и «варьировании трагических коллизий» вынужден признать, что «последняя повесть «Миргорода» - единственная, где тема «дерзких мечтаний» не находит прямого развития». [45, с. 23]

М.С. Гус говорит о трех вариантах сюжетов «Миргорода»: «лирико-драматическом» (в «Старосветских помещиках»), «трагическом» (в «Вие») и «комедийном» (в «Повести о том, как поссорились…»), указывая, что всем им «дана демопологическая окраска». Но в состав цикла входит еще и повесть «Тарас Бульба», которая, очевидно, представляет собой четвертый вариант сюжета, лишенный «демонологической окраски». [Цит. по: 49, с. 14]

2. Не учитывается авторское выделение двух частей цикла «Миргорода». Например, Н.Л. Степанов считает, что «основной пафос «Миргорода» - в противопоставлении паразитической сущности косных существователей в широкой народной жизни; что «миру мелких стяжателей, нравственных уродов…, изображенных в других повестях «Миргорода», Гоголь в «Тарасе Бульбе» противопоставил сферу народной жизни». [56, с. 218]

3. Не учитывается заданная последовательность повестей. По Г.Н. Поспелову, «героические запоржцы противостоят… помещикам (изображенным в первой повести цикла), а страшная борьба Хомы Брута… нелепой ссоре миргородских существователей». [55, с. 114]

Это наиболее распространенная точка зрения. С.И. Машинский, например, тоже считает, что «поэзия героического подвига» в «Тарасе Бульбе» противостояла пошлости старостветских «существователей», а трагическая борьба и гибель философа Хомы Брута еще больше оттеняла жалкое убожество и ничтожество героев «Повести о ссоре». [54, с. 167] Близкая точка зрения у И.В. Карташовой, И.И. Агаевой. [См.: 7, с. 6]

Говоря о соотношении повестей цикла, мы присоединяемся к мнению Г.А. Гуковского о том, что «Миргород» - это «не только сборник из четырех рассказов, это как бы единая книга, заключающая в себе единую установку». Концепция самого Г.А. Гуковского вообще представляется чрезвычайно заманчивой. Ученый выделяет в структуре «Миргорода» первые повести каждой части (он называет их «вводными») и вторые. В первых, по его наблюдениям, дано объединение «мечты как нормы» и ее «искажения», а во вторых существует раздельно «норма» (в «Тарас Бульбе») и ее «искажение» (в «Повести о том, как поссорились…»). [36, с. 235]

Однако, на наш взгляд, реальное художественное содержание «Миргорода» в эту стройную логическую систему все же не вполне укладывается. Симптоматично в этой связи то, что Гуковский не находит нужным подробно останавливаться на месте «Вия» в структуре цикла. Ведь, если «Старосветские помещики», по мнению ученого, «кратчайшее выражение всей идейной композиции книги», «тезис» ее, где «Норма» и ее «искажение» еще объединены, то трудно мотивировать художественную необходимость существования в составе цикла еще одного такого же «тезиса» (да к тому же в середине сборника), в котором исследователь находит такое же объединение двух начал.

Таким образом, присоединяясь к тем исследователям, которые убеждены в единстве рассматриваемого цикла Гоголя, мы попытаемся в последующих главах предложить свое истолкование сущности этого единства на основе анализа каждой из повестей сборника и с учетом тех необходимых условий, о которых говорилось выше.

Сборник состоит из двух частей; в каждом по две повести. Первый томик начинается «Старосветскими помещиками», второй - «Вием». Тема и, так сказать, тезис всей книги даны в каждой из этих двух повестей сразу, в своей целостности; это как бы образные формулы всей книги. Вторые же рассказы каждой части, «Тарас Бульба» и повесть об Иванах, дают каждая по одному аспекту того противоречия, которое образует смысл всей книги.

«Вводные» повести - меньше других: «Старосветские помещики» занимают (по изданию 1842 года) 45 страниц, «Вий» - 76 страниц, тогда как основные повести, развертывающие тему, - «Тарас Бульба» - 246 страниц (во второй редакции, в издании 1842 года; в первой же редакции эта повесть хоть и короче, а все же в три раза длиннее «Старосветских помещиков»); повесть об Иванах - меньше, в ней 99 страниц. Стоит обратить внимание и на то, что повести «Старосветские помещики» и «Вий» не разделены на главы, то есть даны единым текстом в качестве «малой формы»; наоборот, «Тарас Бульба» и повесть о двух Иванах разделены на главы («Taрас Бульба» - 12 глав во второй редакции и 9 глав в первой редакции; «Повесть» - 7 глав).

Деление произведения на главы - это не просто внешнее деление, а особый принцип композиции, связанный со строением темы, изложения, группировкой материала и т. д., выражающий сложность, многосоставность содержания этого произведения (повесть об Иванах короче «Тараса Бульбы» и имеет меньше глав, зато деление ее на главы подчеркнуто наличием названий их, чего нет в «Тарасе Бульбе»).

3.2.  Жанровое своеобразие повестей сборника

3.2.1. Идиллическая и сентиментальная традиции в «Старосветских помещиках»

Черновая неозаглавленная редакция повести не завершена: она заканчивается разговором повествователя с Афанасием Ивановичем и сообщением о его смерти, помещенными на «лоскутке бумаги». Это позволяет предположить существование еще одной редакции – возможно, расширенной, с несколько иным финалом – промежуточной между черновой и беловой. Абсолютное большинство исправлений и пометок в черновике было сделано по ходу записи для уточнения тех или иных деталей повествования.

Замысел повести и начало работы над ней исследователи обычно относят к концу 1832 года, описание хутора старосветских помещиков связывают с Васильевкой – родовым имением Гоголя, где он провел лето этого года. Среди возможных прототипов героев повести – дед и бабка писателя Афанасий Демьянович и Татьяна Семеновна Гоголь-Яновские, знакомое семейство Зарудных.

Однако, создавая эти образы, писатель естественно сочетал переосмысленные воспоминания детства и юношества с более поздними жизненными наблюдениями. Близко знавшая юношу Гоголя дочь поэта В.В. Капниста Софья вспоминала о знакомых старичках Бровковых, у которых они обычно останавливались в Миргороде: «Старик и старушка встречали нас всегда с большим радушием и не знали, чем и как угощать. Чуть ли не их описал Н.В Гоголь в своей повести «Старосветские помещики». Подъезжая к их маленькому домику, мы всегда встречали старика с трубочкой в руках, высокого роста, с правильными чертами лица, выражавшими и ум и доброту, сидевшего на простом деревянном крылечке с небольшими столбиками; он приветливо встречал нас, вводил в маленькую, низенькую и мрачную гостиную с каким-то постоянным особенным запахом с широкой деревянной дверью, издававшей при всяком входе и выходе ужасный скрип.

Тут нас радостно встречала, переваливаясь с ноги на ногу, добрая старушка, его жена, небольшого роста. Одета она была всегда в ситцевое платье, с чистеньким белым платочком на груди и на голове. Она жила положительно только для добра. Каждую субботу пеклись у нее всякого рода калачи, хлебы и пироги и полной телегой отправлялись в городскую тюрьму для раздачи нищим, толпа которых окружала дом ее в этот день...

При наших посещениях она больше всего хлопотала о том, чтобы изготовить повкуснее малороссийский стол и накормить наших людей и лошадей досыта и до отвала.

Ее муж, от природы человек умный, будучи раньше простым казаком, сумел приобрести порядочное состояния, приписав к своей земле людей, живших на ней…

Никто в городе том не запомнит таких трогательных похорон, какие были устроены старушке-покойнице, жене его. Дом и двор их до того были наполнены плачущими и облагодетельствованными ею людьми, что стороннему человеку трудно было добраться до ее гроба. До сих пор память о ней сохраняется в «Миргороде». .. [Цит. по: 21, с. 111-113]

Кроме того, образ Пульхерии Ивановны, несомненно, родствен предшествующим образам старушек-помещиц, увлеченно хозяйствующих и гостеприимных, - таких, как Анна Ивановна в главе «Учитель» (из малороссийской повести «Страшный кабан») и матушка Григория Сторченко в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». Повествование о том, как исчезла и возвратилась кошечка, так поразившая воображение Пульхерии Ивановны, основано на услышанном Гоголем от М.С. Щепкина рассказе о таком же происшествии с его бабкой. Когда актер прочел повесть, то «при встрече с автором сказал ему шутя: «А кошка-то моя» - «Зато коты мои!» - отвечал Гоголь, и в самом деле коты принадлежали его вымыслу.

Пушкин охарактеризовал повесть как «шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления…». Исследователями отмечалось, что на нее оказала влияние карамзинская сентиментально-идиллическая традиция. Подтверждение тому видят в письме Гоголя к старому другу Н.М. Карамзина поэту И.И. Дмитриеву (написано в июле 1832 г. из Васильевки): «Теперь я живу в деревне, совершенно такой, какая описана незабвенным Карамзиным. Мне кажется, что он копировал малороссийскую деревню: так краски его ярки и сходы с здешней природой». «Старосветские помещики» пронизаны сентиментальными мотивами таких произведений Карамзина, как «Послание к Дмитриеву в ответ на его стихи, в которых он жалуется на скоротечность счастливой молодости» (1794 г.), «Письмо сельского жителя» (1803 г.), имеют переклички с «вольным переводом» поэмы Лафонтена «Филемон и Бавкида», сделанным Дмитриевым в 1805 г., с пасторальными романами, подобными «Дафнису и Хлое» Лонга. Синтиментально-идиллическое, к тому же осложненное прозаическим снижением, противопоставлено в повести романтической, по существу, трагикомической «городской» истории влюбленного юноши, который не хотел больше жить, потеряв возлюбленную, и… утешился, женившись на другой. В ином плане патриархальной идиллии противоречат и последующие цивилизаторские потуги «дальнего родственника» - наследника имения, которые быстро приводят к полному его разорению.

Изначально героине предназначалось имя Настасия, и тогда «сами антропонимы – Афанасий и Анастасия указывали бы на тему вечной любви и связанный с ней литературный сюжет об утраченной возлюбленной и о чувстве, которое оказывается сильнее смерти.

В окончательном варианте сочетание имен Афанасий и Пульхерия добавляет сюжету мотив исчезающей, увядающей «природной» красоты жизни. Причем эти «поэтические, идеализирующие имена» сопровождает простонародное в то время крестьянское отчество Иванова, фамилия Товстогуб и прозвище Товстогубиха. Таким образом, «высокое» и «приземленное» неразрывно связываются уже в самих прозваниях персонажей. Общность и различие этих антропонимов подчеркивают и «нераздельность» супругов как своеобразного андрогина, и само несходство их характеров: шутливость Афанасия Ивановича – серьезность его подруги, «игривость» его ума – ее простодушие, безразличие героя к повседневным заботам – хозяйственность героини. Дополняя друг друга, они лишь вместе составляют гармоничное единство.

Сочетание имен Иван и Афанасий (имя деда Гоголя с материнской и деда с отцовской стороны) впервые встречается здесь после повести «Вечер накануне Ивана Купала» и указывает, что изображаемое очень близко и дорого автору: ему, очевидно, знакомы с детства эти места, картины малороссийского помещичьего быта, и он испытывает «тяжелое чувство» при виде того, как исчезают основы патриархальной жизни.

Своих героев он наделяет какими-то чертами родных и близких (например, по семейному преданию Гоголей, дед Афанасий увез тайком из родительского дома Лизогубов будущую жену, как и Товстогуб) и делится с читателем жизненными впечатлениями, изображая свои детские страхи или положение провинциала в столице. Недаром подобные личные признания иногда как бы сами собой разворачиваются в «лирические отступления». И этот задушевный, доверительный рассказ о самом сокровенное и главном в природном существовании – о постепенном увядании, разрушении, предвещающем новую жизнь, - определяет сентиментальный план повести, «ненарочное» сочетание в ней высокого и низкого, прозаического, комического и трагического, что свойственно жизни и настоящему искусству. Разноплановость же и разновременность эпизодов, связанных больше интонацией и чувством, нежели сюжетом (это сразу отметила критика), сближает повесть с «Арабесками».

3.2.2. Соотношение исторического и фольклорного в поэтике повести «Тарас Бульба»

Начало работы над повестью «Тарас Бульба» исследователи относят к рубежу 1833-1834 годов. В то время Гоголь задумывает обширные труды по всеобщей, средневековой и украинской истории, однако накопленные сведения требуют обобщения и тщательной систематической обработки. В ходе ее разыгрывается творческое воображение автора – и тогда Гоголь начинает соединять научное и художественное, факты и миф, жизненную правду и вымысел, чтобы создать свою, художественную историю Украины, отразить в судьбе одной козацкой семьи думы, устремления и конфликты всего Козачества. Емкие образы козацкой эпопеи вбирают черты и поступки различных исторических деятелей, события народно-освободительной борьбы несколько поколений украинцев, яркую картину Запорожской Сечи, мирную жизнь и величайшие подвиги, жертвы, победы, поражения и предательства… Работу над повестью Гоголь завершит только в начале 1840-х годов, когда создаст ее каноническую редакцию, навсегда отказавшись от замыслов научно-поэтической истории.

Основной исследования Гоголя по истории Украины были «История Государство Российского» Н.М. Карамзина (Т. 1-2, 1816-1829 гг.), где приведены сведения о происхождении козаков, отрывки из «Хроники Польской, Литовской, Жмудской и всей Руси» М. Стрыйковского. Этот фундаментальный труд оказал огромное воздействие на молодого писателя не только в плане историко-философском, но и в художественном, питая его слог и образную систему произведений. И хотя Гоголь во многом следовал Карамзину и проверял по нему ход своих исторических размышлений, он не стеснялся с ним полемизировать, если на то были веские основания. Большую роль при этом играла «История Малой России» Д.Н. Бантыш-Каменского. Привлекались также «Краткая летопись Малой России…» В.Г. Рубана, работа Ж.Б Шерера «История Казаков запорожских и Казаков украинских» и книга Г. де Боплана «Описание Украины». Гоголь мог знать «Историческое известие о возникшей в Польше Унии» Д.Н. Бантыш-Каменского и подробный очерк «Общежитие донских казаков в ХVI-XVII столетиях» декабриста В.Д. Сухорукова.

При создании повести Гоголь опирался на известные ему списки козацких летописей, которые освещали происхождение Козачества, его историю, деяния и подробно рассказывали о событиях народно-освободительной войны 1648-1654 годов (Хмельнитчины). Вероятно, в поле зрения писателя изначально были полтавские источники – такие, как летопись гадчинского полковника Г. Грабянки (где впервые связно излагалась история Украины с древности до Полтавской битвы), частично опубликованная под названием «Летописец Малые России» в журнале Ф. Туманского «Российский магазин», фрагменты летописи войскового канцеляриста С.В. Величко, составленной с привлечением множества источников, списком которой располагал М.П. Погодин, а также летопись Самовидца, «История о казаках запорожских» князя Мышецкого и др.

В письме к фольклористу И.И. Срезневскому от 6 марта 1834 года Гоголь утверждал, что у него есть «почти все» изданные летописи из упомянутых Д.Н. Бантыш-Каменским, и просил корреспондента сообщить выписки из рукописных, то есть еще не опубликованных летописей.

Основополагающее значение для работы имела «История Руссов, или Малой России», которую приписывали Святителю Георгию, ее автором одни историки считают Г.А. Полетику, другие – его сына В.Г. Полетику; на рубеже 1820-1830-хх годов Гоголь ее прочел по одному из списков, принадлежавших Пушкину, М.А. Максимовичу и, вероятно, О.М. Сомову. У молодого писателя были и свои основания доверять этому труду: Г.О. Конисский был сыном бургомистра Нежина и ректором Киевской Духовной академии в то время, когда там учился дед Гоголя. Имя архиепископа связано с публикацией некоторых документов о преследовании православных во времена унии.

Из фольклорных источников, которым Гоголь придавал значение исторических, были использованы сборники народных песен: «Опыт собрания старинных малороссийских песен» князя П. Цертелева, «Малороссийские песни» М. Максимовича, «Запорожская Старина» И. Срезневского, «Украинские народные песни» М. Максимовича, присланная из Васильевки «старинная тетрадь с песнями, а также песни из рукописного сборника З. Доленго-Ходаковского и др. По мнению ученых, в «Тарасе Бульбе» нет ни одного сколько-нибудь значительного эпического или лирического мотива, который не имел бы своей аналогии в украинских народных песнях и думах.

Большую часть песен Гоголь получил от родных. Так, в письме от 2 апреля 1830 года он благодарил свою тетку Катерину Ивановну за «несколько добрых любопытных песен», а маменьку – за «списанные… две запорожские». По-видимому, он всячески поощрял и свою сестру Марию, чтобы та записывала сказки и песни, а когда ей надоело, уговаривал: «… ты так хорошо было начала собирать малороссийские сказки и песни, но, к сожалению, прекратила. Нельзя ли возобновить это? Мне оно необходимо, нужно», - а также просил родных «сказки, песни, происшествия… посылать в письмах или небольших посылках». Позднее они порадовали его присланной «старинной тетрадью с песнями… многие очень замечательны». У Гоголя также хранился рукописный сборник старинных украинских песен, датируемый 1830-ми годами, - возможно, это подарок Максимовича.

Народные украинские и русские песни Гоголь собирал до конца жизни, и впоследствии они были использованы при создании повести «Тарас Бульба» и ряда других произведений. При этом Гоголь опирался на стихийные национально-исторические представления о Козачестве, которое воплощает народные чаяния и видит свое призвание в защите «отчизны и веры» от всех «нехристианских хищников».

В центре внимания писателя находится национально-освободительное движение украинского народа. Он использует былинно-песенный прием: «Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный среди воздуха на одном месте и бьет оттуда стрелой на раскачивающегося у самой дороги самца перепела, – так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку». [3, с. 48]

Наиболее распространенным приемом является троекратное повторение. В повести Н. В. Гоголя в самый разгар битвы Тарас трижды перекликается с казаками: «А что, паны? Есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли казацкая сила? Не гнутся ли козаки?» И трижды слышится ему ответ: «Есть еще, батько, порох в пороховницах; не ослабела еще козацкая сила, еще не гнутся козаки!». Всем героям Запорожской Сечи свойственны патриотизм, преданность Родине. Умирая, казаки прославляют родную землю: «Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!..». [3, с. 76]

В произведениях фольклора звучит мысль о несравнимой ценности Родины, о желании отдать жизнь за ее свободу и независимость. На свете нет более позорного и страшного преступления, чем измена Родине. Увлекшись полячкой, Андрий переходит на сторону врага. Последняя его встреча с отцом – это грозное возмездие. Тарас говорит: «Что, сынку! Помогли тебе твои ляхи?» Андрий «был безответен». «Так продать? Продать веру?» – вопрошает разгневанный отец. [3, с. 55] Тарас не чувствует никакой жалости к своему сыну-изменнику. Андрий понимает, что ему нет никого оправдания, и покорно принимает волю отца.

Вскоре и сам Тарас погибает. Но его смерть – это смерть героя. В последние минуты жизни он думает о товарищах, о Родине. «Уже казаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи старого атамана.

– Прощайте, товарищи! – кричал он им сверху. Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что нибудь на свете, чего бы побоялся казак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!». [3, с. 79]

Повесть тесно связана со всеми предшествующими произведениями Гоголя о Козачестве, но особенно с повестью «Страшная месть» (1832 года) и фрагментами исторического романа, над которым он работал в 1830-1833-х годах, со статьями «Взгляд на составление Малороссии», «О малороссийских песнях». В некоторых местах авторское повествование отчетливо перекликается с известными в то время произведениями европейской литературы, обнаруживая пристрастия Гоголя-читателя. Так, упоминание о «двух здоровых девках», бегущих от «приехавших паничей», соотносится с эпизодом в первом романе В. Скотта «Узверли» (1814), когда герой увидел на лугу двух девушек, которые полоскали босыми ногами «в огромной бочке», но, «устрашенные нечаянным появлением, поспешили опустить платье для закрытия ног, которые от их движений могли представить неприличность. – Ах, господа! Вскричали они, и голос их выражал вместе скромность и кокетство, и пустились бежать, как дикие козы».

С другими романами В. Скотта, в первую очередь – «Пуритане» и «Легенда о Монтрозе», «Тараса Бульбу» сближают обрисовка героев, патриархальность их высказываний и особенности повествования. Красочное описание украинской степи подобно картине прерий в романе Ф. Купера «Американские степи», причем стихийно-руссоистские воззрения, природное вольнолюбие главных героев этого и следующих романов Купера соотносятся со взглядами Бульбы. Уже давно отмечено, что один из главных эпизодов повести – убийство Тарасом своего сына Андрия – восходит к знаменитой новелле П. Мериме «Маттео Фальконе». Вместе с тем перекличка не столь однозначна, как представляется на первый взгляд… Маттео казнит своего ребенка – единственного сына, избалованного материю и старшими сестрами наследника – за то, что тот нарушил «кодекс чести» и выдал разбойника, попросившего его о помощи, «чужим», государственным людям. Польстившись на блестящую игрушку Нового времени, механические часы, ничтожные перед вечно меняющейся природой и сменой поколений, мальчик предал все, ради чего живет семья и весь род Фальконе. Таким образом, Маттео убивает как бы самого себя и прекращает свой род потому, что породил недостойного сына, - и Бог не отводит руку отца, как это было в библейском рассказе. А Бульба убивает взрослого сына-козака, который, изменив Вере, родным и товарищам, перешел с оружием к врагу, - и отец-патриарх, отрекшийся от родства с ним, карает его своей рукой как отступника от общего, святого дела, но все же потом, после колебаний, соглашается отдать должное его воинской доблести и похоронить с честью. С точки зрения художника-историка, это средневековая искупительная жертва Новому времени, когда человек, отходя от Бога и веры, «самовластно» поступая, тем самым разрушает себя и прерывает свой род.

Историческая повесть «Тарас Бульба» на поверхностный взгляд не кажется достаточно органичной в «Миргороде». Отличается она от других вещей этой книги и содержанием своим, и стилем. На самом же деле «Тарас Бульба» представляет собой очень важную часть «Миргорода». Более того, включение этой повести в сборник было необходимым. Она позволяла с какой-то еще одной, существенной стороны взглянуть на героев других повестей той же книги. Мы издавна привыкли называть «Тараса Бульбу» повестью. И для этого, разумеется, есть серьезные основания. По многим своим объективным жанровым признакам «Тарас Бульба» и есть историческая повесть.

Повесть эта навсегда вошла в нашу жизнь. Мы часто говорим ее словами, как словами пословицы: «Отыскался след Тарасов!» Это надо понимать так: никогда не искоренить борцов за Отчизну и народ русский.

3.2.3. Фантастическое и реальное в повести «Вий».

Замысел «Вия» можно отнести ко времени работы над «Вечерами на хуторе близ Диканьки»: с ними он тесно связан фольклорной основой, а также жанрово и тематически – в отличие от других повестей «Миргорода». Возможно, этот замысел Гоголь имел в виду осенью 1832 года, когда говорил о каком-то продолжении «Вечеров». Начало работы над повестью исследователи обычно датируют 1833 годом, но ее неозаглавленный черновой автограф в рабочей тетради вписан последним, притом начиная с нечетной страницы, а это могло быть только после полного завершения предшествующей черновой редакции «Тараса Бульбы». Особенности почерка в черновике «Вия» позволяют говорить о том, что Гоголь работал над ним осенью-зимой 1834 г., одновременно с некоторыми произведениями «Арабесок».

Второй раз при жизни Гоголя «Вий» издавался в 1842 г., во втором томе собрания его сочинений. При этом некоторые сцены были заново переделаны и подробности в описании чудовищ устранены.

По своей исторической и фольклорно-литературной ориентации «Вий» - единственная повесть цикла, действительно «служащая продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки» как мифологизированное повествование о прошлом в формах и образах самого прошлого. Вначале здесь идет речь о Киевской «бурсе», показано, какими были бурсаки, что указывает на «малороссийскую повесть» В.Т. Нарежного «Бурсак», известную читателю того времени. И далее читатель мог ожидать рассказа про такие же приключения простодушного, сильного, отважного и сообразительного героя, подобных любовно-авантюрному приключению бурсака Андрия Бульбы. Однако в своих похождениях герой «Вия» больше напоминал не сказочного молодца-простеца, а дяка-пивореза, персонажа народных интермедий, - это тип школяра, семинариста, который увлекается предметами, чуждыми строгой духовной науке: ухаживает и за торговками, и за паннами, пьянствует, пускается в рискованные аферы.

Также в повести «Вий» легко угадываются мотивы романа Э. Т.А. Гофмана «Эликсиры сатаны», где повествование преступного монаха Медарда основано на готическом романе Льюиса «Монах». Это, в первую очередь, ночная «скачка» героя с близнецом за спиной, от которого он избавляется лишь на рассвете, при этом видит «солнечный луч» и слышит звуки «монастырского колокола». Схожи и видения, и чувства героев: Медарду чудится в кошмарах фантастическая помесь людей, птиц и насекомых; он иногда слышит голос близнеца, неразличный со своим, а при мыслях о сестре испытывает «томительные» ощущения, которые у романтиков маркировали инцестуальные мотивы. Наконец, «лучезарная красавица», подобие Венеры, с которой художник Франческо жил в греховной связи, по смерти превращается в «отвратительную обезображенную покойницу» - старуху.

Реальное в сюжетах Гоголя соседствует с фантастическим на протяжении всего творчества писателя. Но это явление претерпевает некоторую эволюцию - роль, место и способы включения фантастического элемента не всегда остаются одинаковыми. В повести «Вий» фантастическое выходит на передний план сюжета (чудесные метаморфозы, появление нечистой силы), оно связано с фольклором (малороссийские сказки и легенды) и с романтической литературой, которая тоже заимствовала такие мотивы из фольклора.

Фантастика - это особая форма отображения действительности, логически не совместимая с реальным представлением об окружающем мире. Она распространена в мифологии, фольклоре, искусстве и в особых, гротескных и «сверхъестественных» образах выражает миросозерцание человека. В литературе фантастика развивалась на базе романтизма, основным принципом которого было изображение исключительного героя, действующего в исключительных обстоятельствах. Это освобождало писателя от каких-либо ограничивающих правил, давало ему свободу в реализации творческих возможностей и способностей. Видимо, это и привлекало Н.В. Гоголя, который активно использовал фантастические элементы в своих произведениях. Национальный колорит и фантастика, обращение к преданиям, сказкам, народным легендам свидетельствуют о становлении в творчестве Н.В. Гоголя национального, самобытного начала.

Наиболее ярко эта особенность писателя отражена в его повести «Вий».   

Гоголевская фантастика построена на представлении о двух противоположных началах – добра и зла, божеского и дьявольского (как и в народном творчестве), однако собственно доброй фантастики нет, она вся переплетена с «нечистой силой».

Следует отметить, что фантастические элементы Н.В. Гоголя - это не случайное явление в творчестве писателя. На примере почти всех его произведений прослеживается эволюция фантастики, совершенствуются способы ее введения в повествование.

В повести «Вий» фантастическая образность реализуется с помощью целого ряда форм и приемов.

Во-первых, это то, что можно назвать собственно фантастическим – когда писатель вымысливает несуществующие в природе сущности или свойства. Так происходит, например, в повести  «Вий», где действует всяческая нечистая сила, в природе не существующая.

Во-вторых, в этой повести существует форма иносказательной фантастики, которая основана на реализации в изображенном мире того или иного речевого тропа. Чаще всего эта форма фантастического основана на гиперболе (немыслимые видения, исполинские животные и т.п.), литоте (карлики, гномы). Сам персонаж Вий - существо из фантастического мира, существующее только в мифических легендах славян. Однако у Гоголя это главное действующее лицо, появляющееся в конце повести, но держащее нас в напряжении в течение всего сюжета.

Следующий прием, который мы рассмотрим, это гротеск – соединение фантастического и реального в одном образе, причем для гротеска характерно соединение фантастического не просто с реальным, а с приземленно-бытовым, обыденным. Так, Панночка – обычная земная девушка превращается то в страшную старуху, то в прекрасную ведьму.

В духе гротеска выдержан и тот, скажем, эпизод в котором старуха-ведьма  летает верхом на Хоме.

О времени действия позволяют судить упомянутые в повести исторические реалии. Так, образ «богослова, ростом мало чем пониже Киевской колокольни» [3, с. 82] подразумевает главную колокольню Киево-Печерской лавры, высотой более 96 метров, возведенную в 1731-1744 годах по проекту И. Шедля, которая при жизни Гоголя была самым высоким зданием в Киеве. А должность сотника (и других козацких старшин) упразднили в 1784 году. То есть время действия определяется полувеком (1740-1780-е годы), когда происходило медленное разрушение и уничтожение Козачества, и противопоставлено эпохе его подъема в первой половине 17 века как времени действия в предшествующей повести «Тарас Бульба»,

Особую роль в характеристике бурсаков играют имена и клички. Так, Хома – украинская форма имени Фома, которая может ассоциироваться с «Фомой неверным» (от имени апостола) – то есть человеком недоверчивым, склонным к сомнению, простоватым, плохим, вялым. У героя-сироты, не знавшего родителей, не было и фамилии, поэтому Брут, видимо, бурсацкая кличка, созвучная с укр. бруд – «грязь». В Древнем Риме было несколько Брутов, но известнее всех Марк Юний Брут – убийца Цезаря, римский политический деятель, сторонник республики. В 44 г. до н.э. он вместе с Кассием возглавил заговор против Цезаря, которого считали его отцом, и, по легенде, одним из первых нанес ему удар кинжалом. Поэтому его имя стало нарицательным для обозначения вероломного друга.

Известные тогда каждому просвещенному читателю сведения позволяли истолковать и образ философа Хомы Брута, и образ ритора Тиберия Горобца, (ибо укр. горобецъ означает «воробей»), а имя Тиберий происходит от названия реки Тибр в Риме (то есть римский воробей как оратор): это имя и пламенного трибуна Тиберия Гракха и тирана Тиберия, пасынка и наследника Августа. Столь же нелепо по смыслу и сочетание богослова Халява (от халява – неряха, растяпа, неопрятный, вялый). Эти «латино-славянские» клички бурсаков, подобные прозвищам запорожцев, противопоставлены просторечным христианским именам козаков, в большинстве своем греческим: Явтух – «Евтух» («Имена, даваемые при крещении») – от Евтихий (греч. «счастливый, успешный»), Спирид, разг. Свирид – от Спиридион (греч. «дар души»), Дорош – от Дорофей (греч. «дар Божий»), Микита – от Никита (греч. «победитель»), Оверко – от Аверий (возможно, восходит к лат. – «обращать в бегство»). Люди же, не входящие в круг знакомых Хоме бурсаков и козаков, остаются без имен: старуха, вдова, ректор, сотник, панночка, «жид-корчмарь», слуги, пастух.

Уникальность повести «Вий» заключается в том, что в ней  разные    формы фантастики могут сочетаться друг с другом в системе одного произведения. Так, гипербола сочетается с литотой, гротеск переплетается и с литотой, и с гиперболой.

3.2.4. Специфика гротеска в «Повести о ссоре»

«Повесть о ссоре» написана в остро подчеркнутой сказовой манере. С первых же строк и далее через весь ее текст проходит стилистически доведенное до гротеска «я» рассказчика; это он начинает рассказ восклицанием: «Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая! А какие смушки!» и т. д. Это именно он так непомерно восхищается бекешей и ее владельцем. Ему сообщена - и складом его речи, и самым ее содержанием - определенная характеристика, тоже бурлескная, «травестийная», подобно характеру всей повести в целом: ведь его речь пародийно-риторична; он не просто рассказывает, а риторически украшает свою речь, впрочем постоянно срываясь с этого пародийно-«высокого» тона в привычный ему «в жизни» тон «низкой» беседы со слушателями. Так, начав с ряда восклицаний восторга вплоть до: «бархат! серебро! огонь!» и т. д., он тут же вставляет a parte: «Он сшил ее тогда еще, когда Агафья Федосеевна не ездила в Киев. Вы знаете Агафью Федосеевну? та самая, что откусила ухо у заседателя». [3, с. 112]

Ниже - опять восклицания и восторги, и вдруг - усмешка речи явно бытового тона: «Да, домишко очень не дурен. Мне нравится...» и т.д., и опять разговор с предполагаемым слушателем об общих знакомых: «Прекрасный человек Иван Иванович! Его знает и комиссар полтавский! Дорош Тарасович Пухивочка, когда едет из Хорола, то всегда заезжает к нему. А протопоп отец Петр, что живет в Колиберде...» [3, с. 113] и т. д.

Рассказчик - и в своих риторических восторгах и в своих затрапезных à parte и шуточках - очевидно комичен; он сам является не только носителем рассказа, но и объектом изображения или, более того, сатиры, и сатиры весьма серьёзной. Он нимало не противостоит своим героям, как и всей среде, их окружающей, пошлейшей, презренной среде, доводящей человека до постыдной «земности». Он сам - плоть от плоти этой среды. Он - один из всей этой компании миргородских пошляков, один из Иванов Ивановичей, Никифоровичей и еще Ивановичей, изображенных в повести. Он - так сказать, субъект изложения - полностью слит с объектом его. Два главных героя повести даны «извне», без раскрытия их психологии; зато читателю раскрыт мирок мыслей, вернее - мыслишек, и чувств, переживаний рассказчика, - и это и есть стандартные чувства и мыслишки всех героев повести, для которых как и для рассказчика, мир - это Миргород и его шляхта, высший восторг и поэзия - бекеша и обильно-вкусная еда, что же касается родины, культуры, народа и т. п., то об этом все они понятия не имеют. Рассказчик при этом глуп, чопорен, невежествен, пошл, - и это нисколько не его личные черты, а черты всей среды, изображенной в повести, всего уклада жизни, осужденного в ней. Значит, рассказчик, очень конкретизованный стилистически, предстает перед читателем как бы в виде духовной сущности того круга явлений действительности, который изображается, в виде голоса той коллективной пошлости, которая описана в повести. Поэтому он с чопорной «стыдливостью» и грязненькой усмешечкой говорит о детях Гапки, бегающих по двору Ивана Ивановича, и о достоинствах Гапки. Поэтому он так любит своих пошлых героев, он их друг («я очень хорошо знаю Ивана Никифоровича и могу сказать...»), он - то же, что и они. И он вполне серьезно оспаривает сплетню о том, будто Иван Никифорович родился с хвостом назади, - ибо «эта выдумка так нелепа и вместе гнусна и неприлична, что я даже не почитаю нужным опровергать ее пред просвещенными читателями, которым, без всякого сомнения, известно, что у одних только ведьм, и то у весьма немногих, есть назад хвост, которые, впрочем, принадлежат более к женскому полу, нежели к мужескому» (так мы узнаем о степени просвещенности рассказчика).

Тут же - и пояснение достоинств ораторского искусства Ивана Ивановича, вдруг приоткрывающее и картинки шляхетской жизни рассказчика, и его понимание достоинств явлений культуры: «Господи, как он говорит! Это ощущение можно сравнить только с тем, когда у вас ищут в голове или потихоньку проводят пальцем по вашей пятке. Слушаешь, сгущаешь - и голову повесишь. Приятно! чрезвычайно приятно! как сон после купанья». [3, с. 114]

Все эти черты, обрисовывающие рассказчика сразу как личность и как голос мира пошлости, как один из объектов сатиры, скоплены особенно плотно в первой главе повести. Эта глава посвящена характеристике обоих Иванов; она же посвящена и характеристике рассказчика, глубоко слитого с обоими Иванами в идее повести. Сюжет о нехристианской вражде между соседями в Миргородском уезде, использованный Гоголем, был прежде разработан в повести В.Т. Нарежного «Два Ивана, или Страсть к тяжбам». Вместе с тем характеристика героев обнаруживает мотивы произведений русской «смеховой» литературы о братьях Фоме и Ереме – неудачниках во всем, за что ни возьмутся. И хотя братья постоянно противопоставлены друг другу, все противоречия оказываются мнимыми – это, скорее, пародия или карикатура на контраст: «Ерема был крив, а Фома с бельмом, Ерема был плешив, а Фома шелудив». И погибают оба так же нелепо, как и жили. Данный сюжет был широко известен по распространившейся с начала 18 века лубочной картинке, его использовали в народном театре и зазывалы балаганов.

Воздействие театра, и особенно вертепа, прямо упомянутого в повести, заметно в развитии ее сюжета, диалогах героев, архитектонике ключевых сцен (ссора, уничтожение хлеба, попытка примирить врагов, встреча в церкви). Особенности же комического сказа: его алогизм, нагромождение деталей, отступления, уводящие в сторону от действия, принципы речевой характеристики персонажей – во многом напоминали читателю известный роман Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», что не раз было отмечено критикой. Однако фарсовый колорит действия обусловливали не только литературная и фольклорная традиции, прямая и скрытая цитация малороссийских комедий И.П. Котляревского и В.А. Гоголя-отца, но и успешные драматические опыты самого Гоголя, на которые указал М.П. Погодин.

Заглавие повести пародировало названия известных в России конца 18 века, авантюрно-нравоописательных произведений, в большинстве переведенных с французского – такие, как «Повесть забавная о двух турках…» или «Повесть о страстях или приключениях…». Явно пародийными были названия глав, восходящие к переводным романам Г. Филдинга, М. де Сервантеса и популярному роману А.Р. Лесажа «История Жиль Блаза из Сантильяны» или к «Балладе, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди» Р. Саути. В повести также пародировались формы и язык судебных бумаг, поданных Иваном Ивановичем и Иваном Никифировичем друг на друга в поветовый суд, напоминавших определения сотенной канцелярии в «Двух Иванах» В.Т. Нарежного. Сходство этих «документов» подкреплялось опорой Гоголя на примеры украинско-русского «приказного» бумаготворчества из «Книги всякой всячины» и на распространенные тогда канцелярские образцы жалоб в поветовый суд – как, например, в книге И.А. Моркова «Всеобщий стряпчий, или Поверенный, показующий формы и обряды, как и на какой бумаге пишутся…».

Следует пояснить русские и украинские имена и отчества, значение которых, известное читателям того времени, было использовано для характеристики персонажей. Так, русское имя Иван было тогда самым распространенным в России, нарицательным для обычного, «среднего» человека, а значит и герой по имени Иван Иванович в высшей степени зауряден, «усреднен». Отчество Ивана Никифоровича добавляет к его имени некую «избранность» (от греч. – свет народа). Его сожительница Агафия Федосеевна оказывается тезкой украинской девки Гапки, живущей с Иваном Ивановичем: «Гапа, Гапка – Гапуся – Агафия» («Имена, даемые при крещении»): это греческое имя со значением «хорошая, мудрая». Отчетство Агафии Федосеевны – патроним от Федосий (Феодосий – богом данный) как бы намекает на то, что она свыше предназначена сожителю, несмотря на его сопротивление; кроме того, сразу же сказано, что эта достойная мудрая женщина – «та самая, что откусила ухо у заседателя». Городничий Петр Федорович, из бывших военных, - полный тезка несчастного Петра III, как известно, больше всего любившего игру в солдатики и военные парады. Променявший все свое имение, трусливый приживала носит имя полководца Антона (греч. Антоний – вступающий в бой), его отчество Прокофьевич – патроним от Прокофий (греч. Прокоий – опережающий); патрон этого имени Прокопий Кесарийский слыл образцом аскетизма: раздав имение нуждающимся, сам скитался и нищенствовал. Этот и остальные герои повести имеют христианские имена, изначально освященные их носителями, но противоречат явной бездуховностью и пошлостью значению своего имени.

Все это привлекает внимание к хронологии повести – единственной в цикле, время действия которой точно датируется. В прошении Ивана Ивановича сказано, что «смертельная обида» была ему учинена «сего 1810 года июля 7 дня». А перед ссорой он говорит соседу, что «три короля объявили войну царю нашему» и, по его предположению, «хотят, чтобы мы все приняли турецкую веру». И хотя факты явно искажены, это сообщение имеет реальную основу: в 1809 году Россия действительно вела три войны: Русско-турецкую (1806-1812 гг.) и Русско-шведскую (1808-1809 гг.), а летом 1809 г. формально участвовала в войне с Австрией на стороне Франции. Далее говорится, что нога городничего была «прострелена в последней кампании» 1807 г. (когда, по словам героя, он «перелез через забор к одной хорошенькой немке»). В прошении Ивана Никифоровича уточнена дата происшествия – «7-го числа прошлого месяца» (то есть прошел почти месяц, пока стороны начали тяжбу), повторное же его прошение, взамен утащенного «бурой свиньей», в суде «пометили, записали, выставили нумер, вшили, расписались – все в один и тот же день, и положили дело в шкаф, где оно лежало, лежало, лежало – год, другой, третий» (с 1810 г.). Итак, городничий дает «ассамблею» в 1813 г., но при этом в доме отставного военного не упоминается про Отечественную войну и Заграничный поход русской армии, - гости говорят «о многих приятных и полезных вещах, как то: о погоде, о собаках, о пшенице, о чепчиках, о жеребцах», наконец, о давней ссоре двух друзей. Затем после неудачной попытки их примирить проходит «целый месяц», пока не пришли в действие «дедовские карбованцы» Ивана Ивановича, и его «с того времени палата извещала ежедневно, что дело кончится завтра, в продолжение десяти лет!» (по 1823 г.). Дальнейшее повествование связывает это общее время действия с личным временем рассказчика: он оказался в Миргороде «назад тому лет пять», после того как не был в нем «двенадцать лет» - следовательно, он покинул город не раньше 1816 года, когда ход тяжбы был вполне ясен.

Таким образом, каждая из частей сборника «Миргород» включает в себя две повести и противостоит друг другу по принципу контраста. Столь же контрастно и жанровое своеобразие повестей сборника: идиллическое начало соседствует с приемами сентиментальной повести, исторические факты даны сквозь призму их фольклорной обработки, реальное переплетается с фантастическим, одним из ведущих стилистических приемов бытовых повестей становится гротеск.

Заключение

Цикл миргородских повестей, обозначенный самим писателем как продолжение «Вечеров на хуторе...», верен традициям романтической эстетики. Первый сборник повестей Гоголя учил читателя любви к жизни, к природе, к доброму смеху. В новом цикле повестей автор преподносит нравственные уроки через освещение в основном негативных сторон жизни: пошлости, жестокости, забвения христианских заповедей.

Писатель призывает к исполнению обычаев старины и обрядов, он выступает против привязанности к богатству и против корыстолюбия, его сокровенная мысль - о республике свободных и равных людей, его заветная мечта - о единстве, братстве, товариществе как высших нравственных добродетелях.

Сборник состоит из двух частей; в каждом по две повести. Первый томик начинается «Старосветскими помещиками», второй - «Вием». Тема и, так сказать, тезис всей книги даны в каждой из этих двух повестей сразу, в своей целостности; это как бы образные формулы всей книги. Вторые же рассказы каждой части, «Тарас Бульба» и повесть об Иванах, дают каждая по одному аспекту того противоречия, которое образует смысл всей книги.

В структуре миргородского цикла повестей Гоголя можно выделить три повести, близкие по воплощению в них пошлости пошлого человека: в одной из них пошлость эта выражается в примитивизме жизни («Старосветские помещики»), в другой - она дополняется скотским проявлением безалаберности (пьянство, воровство) и невежеством («Вий»), в последней («Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем») пошлость быта, мироощущения, поведения доведена до своего кульминационного выражения.

Художественное своеобразие повестей миргородского цикла прежде всего определяется их жанрово-видовым разнообразием. При этом существенным признаком каждого из этих жанров является характер гоголевского смеха, гоголевский юмор, или, говоря словами Белинского, «гумор». От веселого и беззлобного смеха своих «Вечеров на хуторе...» писатель идет к смеху-иронии, которым пронизаны «Старосветские помещики» и «Вий», а затем к сатирическому осмеянию героев «Повести, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Для героической повести «Тарас Бульба» более характерна другая
стилевая манера. Нарушая авторскую последовательность в расположении повестей миргородского цикла, необходимо выделить повесть «Тарас Бульба».

Повесть «Тарас Бульба» - это не только героическая эпопея, это еще и углубление авторского понимания сущности Человека, его красоты, которая невозможна без добра и человечности. Поэтому первая часть сборника «Миргорода», раскрывая характеры, близкие к природе, не только дает образцы хороших людей в повести «Старосветские помещики», красивых, отважных патриотов в «Тарасе Бульбе», но заставляет задумываться над негативными чертами их характеров, над такими сторонами их жизни и деяниями, которые снижают позитивное освещение этих гоголевских характеров.

Композиция сборника строится с такой установкой, чтобы сначала
вскрыть положительное и ощутить недостатки в людях, близких к природе,
не испытавших на себе губительного влияния цивилизации. Это касается
поместного дворянства в «Старосветских помещиках» и запорожского
казачества в «Тарасе Бульбе». Вторая часть сборника посвящена изображению представителей «образованной» части общества: воспитанников бурсы в повести «Вий» и дворян - провинциальных обывателей в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Следовательно, повести этого сборника расположены в плане
углубления содержания понятия «человек», выявления его социальной и нравственной сути. Создание Гоголем сборника «Миргород» знаменовало утверждение в творчестве писателя реалистических тенденций.

Список литературы

Художественные тексты

1. Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7 томах. – М.: Худож. лит., 1986.

2. Гоголь Н.В. Духовная проза. – М.: Русская книга, 1992. – 480 с.

3. Гоголь Н.В. Миргород. Изд. подгот. В.Д. Денисов. - СПб.: Наука, 2013 («Литературные памятники»). – 450 с.

Научная литература

4. Абрамович Г.Л. К вопросу об идее повести-сказки Н.В. Гоголя «Вий» // Проблемы теории и истории литературы. - М., 1971. - С. 285 - 296.

5. Анненков П.В. Литературные воспоминания. - М.: Худож. лит. 1983. - 694 с.

6. Астафьев В. Во что верил Гоголь // Литература в школе. 1989, № 5. - С. 3-7.

7. Афанасьев Э.С. Гоголь, Чехов: эстетика «малых величин» // Литература в школе. 2013, № 10. С. 2-8.

8. Барабаш Ю.Я. Почва и судьба. Гоголь и украинская литература: у истоков. - М., 1995.

9. Барабаш Ю.Я. «Наш» или «не наш»? Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья // Вопросы литературы. 2013, № 1. – С. 144-181.

10. Барабаш Ю.Я. «Тайная любовь» Гоголя // Вопросы литературы. 1987, № 1. - С. 74-100.

11. Барабаш Ю.Я. Гоголь: страхи, ужасы и надежды России. Над страницами «Выбранных мест из переписки с друзьями» // Литература в школе. 2010, №4-6. – С. 2-16.

12. Барабаш Ю.Я. От берега к горизонту. Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья // Вопросы литературы. 2012, № 1. – С. 135-166.

13. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М.: Худож. лит. 1975. - 504 с.

14. Белый А. Мастерство Гоголя. - М. 1996. – 309 с.

15. Белинский В.Г. Собр. соч. в 3-х томах, Т. I. - М.: Гослитиздат. 1948. - 797 с.

16. Берестовицкий С.Э. О взаимодействии нравственного и эстетического в преподавании литературы // Литература в школе. 2012, № 2. – С. 23-24.

17. Большакова С.А. Как мы открывали Гоголя // Литература в школе. 2005, №4. – С. 40-42.

18. Брюсов В. Испепеленный. К характеристике Гоголя. - М., 1909. – 221 с.

19. Бурсов Б.И. Родник русского реализма // Гоголь: история и современность. - М.: Советская Россия. 1985. – С. 79-85.

20. Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст. - М.: Российский государственный гуманитарный университет. 2002. - 686 с.

1. Вересаев В.В. Гоголь в жизни. - М: Моск. рабочий. 1995. - 423 с.

2. Виноградов И.А. Художественное миросозерцание Гоголя второй половины 1840-х годов. Автореф. дис… канд. филолог. наук. - М., 1995. – 50 с.

23. Виноградов И.А. «Тарас Бульба» и отношение Н.В. Гоголя к католицизму: К изучению вопроса // Гоголеведческие студии. - Нежин, 1997. - Вып. 2. - С. 31 – 47.

24. Виноградов И.А. Гоголь - художник и мыслитель. Христианские основы миросозерцания. - М.: Наследие. 2010. - 448 с.

25. Виролайнен М.Н. Гоголевская мифология городов // Пушкин и другие: Сб. ст. к 60-летию проф. С.А. Фомичева. - Новгород, 1997. - С. 230 - 237.

26. Виролайнен М.Н. «Миргород» Н.В. Гоголя (проблемы стиля): Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Л., 1980. – 34 с.

27. Воропаев В.А. Н.В. Гоголь. Жизнь и творчество. - М., 1999. – 224 с.

28. Воропаев В.А. Полтора века спустя (Гоголь в современном литературоведении) // Н.В. Гоголь и мировая культура. Вторые Гоголевские чтения. - М. 2001. – С. 31 – 33.

29. Гарин И.И. Загадочный Гоголь. - М.: Книжный клуб. 2012. - 640 с.

30. Гетман Л.И. Рыцари веры или филистерские мещане? (о полиэмоциональности образов старосветских помещиков) // Н.В. Гоголь и мировая культура. Вторые гоголевские чтения. - М., 2001.– С. 162-166.

1. Гольденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. Изд. 5-е. - М.: Флинта, Наука, 2014.- 232 с.

32. Горелов П.Г. О повести «Старосветские помещики» // Гоголь: история и современность. — М.: Советская Россия. 1985. – С. 348-360.

33. Григорьев А.П. Литературная критика. - М., 1967.

34. Гуминский В.М. «Тарас Бульба» в «Миргороде» и «Арабесках» // Гоголь история и современность. - М. 1985. – С. 240-259.

35. Гуминский В.М. Гоголь и «Миргород» // В мире книг. 1983, № 4. – С. 48-50.

1. 36. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. - М.-Л., 1959. - 530 с.
2. 37. Грамзина Т.А. Фантастическая повесть «Вий» и ее место в сборнике «Миргород» // Вопросы русской литературы XIX и XX вв. Учен. зап. Волгоградского гос. пед. ин-та им. А.С. Серафимовича. Вып. 17. - Волгоград, 1964. - С. 100 - 119.

38. Денисов В.Д. Историческая проза Гоголя // Н.В. Гоголь. Миргород. Изд. подгот. В.Д. Денисов. – СПб.: «Наука», 2013 («Литературные памятники»). - С. 251-411.

39. Денисов В.Д. Примечания // Н.В. Гоголь. Миргород. Изд. подгот. В.Д. Денисов. – СПб.: «Наука», 2013 («Литературные памятники»). - С. 412-540.

1. Елистратова А.А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа. - М.: Наука. 1972. - 301 с.

2. Ермилов В.В. Гений Гоголя. - М.: Сов. Россия, 1959. - 408 с.

3. Есаулов И.А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения («Миргород» Гоголя). - М., 1997. – 89 с.

43. Есаулов И.А. Об эстетическом сюжете «Миргорода» // Целостность литературного произведения как проблема исторической поэтики. - Кемерово, 1986. - С. 114 - 123.

44. Есаулов И.А. Эстетический анализ литературного произведения («Миргород» Н.В. Гоголя). - Кемерово, 1991. – 109 с.

1. 45. Зарецкий В.А. О лирическом сюжете «Миргорода» Н.В. Гоголя // Вопросы сюжетосложения. 5. - Рига, 1978. - С. 29 - 41.

46. Канунова Ф.З. Некоторые особенности реализма Н.В. Гоголя. - Томск, 1962. – 332 с.

47. Казинцева Н., Казинцев А. Автор двух поэм. О поэтическом начале в художественном мышлении Гоголя // Литература в школе. 1984, № 1. – С. 20-27.

48. Камедина Л.В. Духовные смыслы в творчестве Н.В. Гоголя // Литература в школе. 2013, № 3. – С. 14-17.

49. Киселев B.C. Творческая судьба сборника Н.В. Гоголя «Арабески» // Литература в школе. 2012, № 10. – С. 8-13.

50. Коровина Г.И. «Исчезающее в суете дней наших...» // Литература в школе. 2004, №4. – С. 21-22.

51. Кырлежев, А. Преодоление душевной черноты // Наше наследие. 1990, №5. – С. 37-57.

52. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин, Лермонтов, Гоголь. - М.: Просвещение, 1988. – 119 с.

53. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. - М.: Худож. лит., 1998. - 388 с.

1. 54. Машинский С.И. Художественный мир Гоголя. - М.: Худож. лит., 1979. – 390 с.
2. 55. Поспелов Г.Н. Творчество Н.В. Гоголя. - М., 1953. – 280 с.
3. 56. Степанов Н.Л.Н.В. Гоголь. Творческий путь. - М., 1959. – 390 с.
4. 57. Степанов Н.Л. Повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» // Гоголь Н.В. Тарас Бульба. - М.: Наука, 1963. - С. 172 - 180.

58. Троицкий В.Ю. Торжество духа // Литература в школе. 1995, №1. – С. 14- 19.

59. Турбин В.Н. Герои Гоголя. - М.: Просвещение, 1983. - 127 с.

60. Тэффи Н. После юбилея // Звезда. 1998, № 3. – С. 5-9.

61. Федоров В.В. Поэтический мир Гоголя // Гоголь: история и современность. - М.: Советская Россия, 1985. – С. 132-163.

62. Храпченко М.Б. Творчество Гоголя. Изд. 2-е. - М.: Советский писатель, 1959. - 620 с.

63. Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. - М.: Худож. лит., 1984. – 115 с.

64. Янушкевич А.С. Русский прозаический текст: нарратив, автор, читатель // Русская повесть как форма времени: Сб. ст. / Отв. ред. А.С. Янушкевич. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 2012. - С. 97 - 105.

Справочная литература

65. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. - Спб., 1863-1866. – Т. 1. – 340 с.

66. Соколов Б.В. Гоголь. Энциклопедия. - М.: Алгоритм, 2003. - 544 с.