М.Ю. Лермонтов «Сын русской вечности».

М.Ю. Лермонтов «Сын русской вечности».

…Один из тех людей, кому не раз доводилось видеть нашу планету с борта космического корабля, вспоминает, что, когда он впервые взглянул в иллюминатор, ему вспомнились с детства знакомые строки:

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

«Как мог он это написать?! – удивленно восклицал космонавт, - ведь только с той высоты, откуда можно увидеть, что земной шар окружен голубым ореолом…»

Сущность гениального творчества в том, наверное, и таится прежде всего, что его создатель, живя на земле среди людей в определенный ему судьбой час истории, видит все сокрытое для их глаз. Он способен разглядеть в мельчайших подробностях и события, случившиеся за тысячу лет до него, и те тайные тревоги, что живут в душах его современников, но о которых они еще сами не догадываются. Он может увидеть наяву и те потрясения, которые произойдут с миром и людьми в будущем. Это не зрение глаз, а зрение сердца, зовущееся предвидением, провидением. Вот почему для потомков он становится провидцем. Пророком.

Истинный гений под градом камней, и даже перед лицом смертельной опасности не отрекается от своего предназначения, оно ему дороже жизни. Он знает: земная жизнь – лишь миг вечности, и вечным будет его дар пророка, возглашающий любовь и правду, и они увидят землю именно такою, какою она увиделась его душе, возвысившейся до космоса, - в торжественном и чудном голубом сиянии.

Михаил Юрьевич Лермонтов и офицером, и воином был отменным; о мужестве его в битвах свидетельствовали даже те его современники, что не испытывали к нему добрых чувств. Но было лишь одно звание, которое он почитал превыше всех титулов, почестей и наград. Это призвание Поэта. И свой пророческий дар он осознал необыкновенно рано. Так чаще всего происходит в жизни великих художников слова: в самые юные годы они начинают ощущать в себе гигантские силы, предназначение творца, осознаю немыслимую высоту подвига, который каждому из них предстоит свершить своим творчеством.

Кто может, океан угрюмый,

Твои изведать тайны? Кто

Толпе моей расскажет думы?

Я – или Бог – или никто!

Так писал о себе восемнадцатилетний юноша, едва только поступивший в Санкт-Петербургскую Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Кто в начале жизни не мечтает потрясти мир своими делами? Удается же это лишь очень и очень немногим, тем, кто одарен необычайно и, что не менее важно, кто не только мечтает, но и желает претворить мечты в явь:

Мне нужно действовать, я каждый день

Бессмертным сделать бы желал…

Нет, здесь вовсе нетто, что зовется «юношеским максимализмом», преувеличением своих сил и возможностей. Юноша Лермонтов не просто выплеснул горящую страсть к жизни – он, опять-таки сегодняшним языком говоря, высказал в них свою реальную программу жизнедеятельности. И – вот едва ли не главная, прекрасная и трагичная одновременно, особенность его стихов и прозы – во всем, что он пишет, он действительно оказался пророком. Его мечты, его светлые и горькие предчувствия, его думы о будущем своем и грядущем России, даже смутные догадки – все, что вложил он в Слово, рано или поздно становилось явью. Даже смертельный поединок, описанный им в «Герое нашего времени», почти по всем приметам совпадает с его последней дуэлью у подножья горы Машук; разница лишь в том, что наяву, а не в книге, был убит именно герой, а не его недруг, столь же пустой и жалкий, как погибший на страницах романа Грушницкий…

И не напрасно опасался семнадцатилетний поэт краткости своей будущей судьбы на земле: всего лишь десять лет прожил после того, как написал эти строки. Но сколько же успел свершить он к исходу двадцать седьмого года своей жизни!.. Дело, конечно, не в количестве написанного. Лермонтов не просто много писал за краткий срок: он создал пером целый мир. Неповторимый, свой. Мир Лермонтова.

Такое можно было свершить только с неистовой «жаждой бытия», желанием действовать, созидать. Внешне жизнь поэта была заполнена самыми разнообразными занятиями, присущими большинству молодых дворян его века. Он постигал науки в Благородном пансионе при Московском университете, а затем и в самом университете, обучался искусству боя и верховой езды в Школе юнкеров, он трясся в кибитке и на арбе по российским и горным дорогам; ссыльный офицер он «мчался на лихом коне» в отчаянную рубку, под пули противника. Он, как все в молодости, страстно влюблялся – и редко любовь приносила ему радость, чаще он страдал и бушевал от непонимания, измен и холода его избранниц; он танцевал на балах, пировал с друзьями… Но все это составляло лишь внешнюю сторону его жизни. Внутренней же было воплощение мечты «каждый день бессмертным сделать», ежедневный, непрерывный и яростный труд, работа над словом. Иначе он не стал бы Лермонтовым. Не случайно в одном из горьких своих стихотворений, в «Думе», печалясь о судьбе своего поколения, которое вырастало в годы после подавления восстания декабристов, в смутное, лишенное прежних свободолюбивых идеалов и полное разочарований время, поэт сильнее всего опасался того, что «в бездействии состарится оно». Для Лермонтова, кажется, не было хуже греха, чем бездействие… Поныне среди многих людей живет расхожая легенда о поэтах как о праздных мечтателях, слагающих свои песни лишь по зову вдохновения, далеких от реальных земных дел. Весь жизненный путь автора «Думы» - самое красноречивое опровержение этой легенды:

…А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

С детства входят в наше сознание эти строки об одиноком белеющем парусе. В них поэт самыми простыми словами и вместе с тем предельно глубоко, точно и зримо раскрыл свою мятежную душу, ее неукротимое стремление познать мир, простор, ее жажду свободы, простора, ее тягу к действию, к преодолению преград и грозных стихий. Он действительно писал лишь по вдохновению, но вдохновение жило в нем всегда. Парус его души не мог существовать в штиле, в спокойной лености: ветер бурь, страстных чувств, мучительных дум и тревог, наполнявший его, и был ветром вдохновения. Ведь человека, щедро наделенного многими дарованиями, можно и впрямь сравнить с парусным судном, до предела нагруженным разнообразными сокровищами, - лишь сильный ветер необходим ему в пути. А одаренность Лермонтова была воистину необыкновенной.

В Москве, в Филях, рядом с той избой, где некогда держал военный совет Кутузов, решая, оставлять или нет столицу неприятелю, расположена панорама «Бородинская битва», громадное произведение батальной живописи, оно изображает целиком все поле битвы, можно разглядеть даже пуговицы на мундирах русских и французов… Но даже оно не может соперничать с тем впечатлением, которое оказывает на нас «Бородино», с жизненной, исторической и художественной правдой. Идя вдоль панорамного полотна, мы только видим бой; читая же лермонтовский шедевр, каждый из нас чувствует всю жуткую и героическую реальность сражения, всем существом вовлекается в данную явь.

Поручик Лермонтов не был участником Бородинского сражения – но его чувство истории, воображение его ума и сердца дали ему возможность заговорить в этом стихотворении устами старого русского воина, предельно достоверно воссоздать одну из самых драматических страниц прошлого России, потому что он сам был русским воином, сам познал что такое «бой удалый», что такое свист клинка и жужжание пули рядом с собственной головой. Поэт, написавший «Бородино», был участником этой битвы.

Вот в чем, по-моему, главное свойство лермонтовской поэзии, магнитная сила ее особого обаяния: не только в «Бородино» и «Выхожу один я на дорогу…» кровавая реальность битвы и звездная высь над землей в голубом сиянии превращается в наше личное бытие – так происходит, когда мы читаем любое его произведение. Он как бы перевоплощает личность каждого из нас в свою. Каждый из нас становится героем того или иного его творения. В этом магическом взаимопроникновении поэта и мира, писателя и читателя он достиг высоты, никем из русских художников слова не занятой. Ни до него – ни после.