Коллаж как способ создания документальности в романе Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик»

Трансформация житийного предисловия в романе

Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик»

Роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» – это колоссальный проект, основанный на реальных событиях. В новом романе писательница рисует образ праведника, еврея Даниэля Штайна, и выступает от его лица за слияние христианских церквей и иудаизма в одну единую.

Роман посвящен реально жившему и скончавшемуся в 1998 году монаху-кармелиту, брату Даниэлю Освальду Руфайзену. Будучи евреем, умудрившимся обмануть гестапо, он принял католицизм. Израиль, как известно, отказывает в репатриации тем иудеям, кто принял иную веру, но брат Даниэль из принципиальных соображений судился с родным государством за право в паспорте именоваться евреем. Ему и гражданство готовы были предоставить – через натурализацию, но предприимчивый монах непременно хотел формального признания себя евреем в документах через закон о возвращении, как рожденный от еврейской матери («Я считал, что имею право приехать в Израиль по закону о возвращении… евреем считался каждый, кто рожден от матери-еврейки и считает себя евреем. Молодой чиновник, увидев мою рясу и крест… сообразил, что христианин… Это и было началом длинной истории, которая вылилась в бесконечный судебный процесс… Процесс я проиграл… Они не дали мне гражданства как еврею, но мне обещано гражданство "по натурализации". Так что скоро стану израильским гражданином, но без права называть себя евреем в Израиле» [Улицкая 2007: 109 – 110]).

В романе огромное количество персонажей, почти все они – евреи: Эва Манукян, Авигдор и Даниэль Штайн, Эстер и Исаак Гантман, Рита Ковач и Павел Кочинский…

Основное место действия – Израиль. Людмила Улицкая воссоздает национальный еврейский характер, любуясь его природным скептицизмом и стремлением внедрять толерантность в умы.

Название романа, «Даниэль Штайн, переводчик», можно интерпретировать по-разному. Даниэль Штайн – это главный герой романа. Интерес представляет для нас уточнение – переводчик. Даниэль во время войны с Германией служил в белорусской полиции, а затем в гестапо переводчиком. В мирное, послевоенное время, он стал католиком, принял монашеский сан. И всю свою жизнь вел людей к вере и Богу, помогая найти себя. То есть стал «переводчиком» слова Божьего для мирян.

Композиция «Даниэля Штайна» довольно необычна: в нем нет четкой последовательности событий, перед нами то 1983 год, то 1959, но все происходящее взаимосвязано. По этому поводу автор пишет так: «…книга эта не роман, а коллаж. Я вырезаю ножницами куски из моей собственной жизни, из жизни других людей и склеиваю… "живую повесть на обрывках дней"» [Улицкая 2007: 624].

В романе нет и повествователя, читатель узнает о произошедших или о происходящих событиях из писем героев, записей из дневников, статей из газет, различных протоколов. Видимо, это связано с тем, что при написании произведения Людмила Улицкая изучила много литературы о Даниэле Руфайзене, евреях, войне, беседовала с родственниками и близкими Даниэля («…я полностью отказалась от документального хода, хотя все книжки-бумажки, документы, публикации и воспоминания сотен людей выучила, как полагается рабу документа, наизусть… Вообще я довольно много использовала сведений, почерпнутых из книг, написанных о нем… Я попыталась написать сама, поехала в Израиль… встречалась с его братом, многими людьми из его окружения» [Улицкая 2007: 163; 657]). Она и сама встречалась с ним в Москве в 1992 году, причем, весь разговор был записан на диктофон, эту запись в дальнейшем использовала в своей работе над романом Людмила Евгеньевна: «…в августе 92-го… Даниэль Руфайзен вошел ко мне в дом… Мы ели, пили и разговаривали. Ему задавали вопросы, он отвечал. К счастью, кто-то включил диктофон, и потом я смогла прослушать весь разговор. Он частично использован в этой книге» [Улицкая 2007: 656 – 657].

Таким образом, на наш взгляд, достигается эффект документализма в романе, что в некоторой степени позволяет проводить параллель с «Повестью временных лет» и летописями, где о происходящем сообщал летописец-монах. Кроме того, своеобразное сходство наблюдается и в том, что каждая глава начинается с даты и места, например: «1984 г., Хайфа. Из разговора Даниэля и Хильды». Помимо этого, элемент летописности мы встречаем внутри самого романа: записи Исаака Гантмана по годам. Впервые о них упоминает Эстер Гантман, а затем в первых трех частях романа читатель узнает о прошлом именно из записок Исаака («…я решилась прочитать записи Исаака… Собственно, он писал книгу, но урывками, откладывал "на потом"… Бумаги Исаака в идеальном порядке, записи разобраны по годам» [Улицкая 2007: 22 – 23]).

Говоря о традициях житийной литературы в «Даниэле Штайне», отметим следующее: предисловие, которое мы привыкли видеть в житии, в романе Улицкой тоже есть, однако здесь нельзя говорить о традиционном житийном предисловии. В конце каждой части (их 5) идет письмо Людмилы Улицкой Елене Костюкович, все письма отправлялись после написания той или иной части. В своих посланиях писательница сообщала о том, как начинала писать роман, как шла работа над частью, что она собирается написать дальше, какие герои ждут своей очереди («…еще в ноябре… я поняла, что больше всего хочу написать о Даниэле. Ни увлекательный мифологический сюжет, ни «Зеленый шатер», который уже отчасти существует, – ничего этого. Только о Даниэле… Весь огромный материал толпится, все просят слова, и мне трудно решать, кого выпускать на поверхность, с кем подождать…» [Улицкая 2007: 163; 320]).

Автор-агиограф ставил своей задачей прославление святого, поэтому не историческая достоверность фактов, а их литературная сторона была важна для него. Аналогичное явление мы находим и в письмах Улицкой к Костюкович: автор сама говорит о том, что не все в романе соответствует действительности («Те живые люди, которых я видела рядом с живым Даниэлем, были другие, мои – придуманы. И сам Даниэль отчасти придуман. Тем более не было никакой Хильды… Не было ни Мусы, ни Терезы, ни Гершона. Все они фантомы» [Улицкая 2007: 623]). Также Людмила Улицкая прославляет Даниэля, называет его учителем: «В душе я чувствую, что прожила важный урок с Даниэлем… весь урок сводится к тому, что совершенно не имеет значения, во что ты веруешь, а значение имеет только твое личное поведение» [Улицкая 2007: 661].

Таким образом, в романе Л.Е. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» мы видим трансформированное, иное, житийное предисловие. Однако жанровые особенности и черты позволяют нам отнести письма писательницы, следующие после каждой части, именно к агиографическим предисловиям. Следовательно, мы можем говорить о том, что уже в этом проявляются традиции житийного жанра в романе.

1