".Быть его другом – честь, врагом – позор" (ко Дню Рождения О.Э.Мандельштама)

Литературная гостиная ко Дню рождения О.Э.Мандельштама

«…Быть его другом – честь, врагом – позор»

Учитель. Громкая, и поистине всемирная слава пришла к этому едва ли не самому удивительному и трагическому Мастеру отечественной поэзии прошлого века только спустя десятилетия после страшной смерти в Гулаге. Но и при короткой своей жизни бездомного скитальца, отрешённый от земной суеты, мало печатавшийся, он был в кругах творческой интеллигенции фигурой почти культовой.

Вскоре после того, как в середине 50-х годов на Западе выпустили большой однотомник стихов и прозы полузапрещённого тогда в Советском Союзе Мандельштама, Анна Ахматова сказала: «Сейчас Осип Мандельштам – великий поэт, признанный всем миром. О нём пишут книги, защищают диссертации. Быть его другом – честь, врагом – позор». А выдающийся итальянский кинорежиссёр Пьер Паоло Пазолини писал в 1972 году: «То, чем нас одарил Мандельштам, - легконогий, умный, острый на язык… изысканный, жизнерадостный, чувственный, всегда влюблённый, открытый, ясновидящий и счастливый даже в сумерках своего нервного заболевания и политического кошмара, молодой…причудливый и утончённый… улыбающийся и терпеливый, - принадлежит к числу самых счастливых поэтических прозрений ХХ века».

Мандельштам всю жизнь казался таинственно противоречивым даже друзьям и единомышленникам, потому что мучительно искал близости с современностью и с ужасом отталкивался от неё. Будущий поэт родился в семье купца первой гильдии, вырос в Петербурге, окончил Тенишевское училище, эту «кузницу культурных народов» начало 20-го столетия, учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете.

Ученик 1. Согласно семейной легенде, предки Мандельштама были выходцами из Испании. А основателем рода считался ювелир при дворе курляндского герцога Бирона, будущего фаворита императрицы Анны Иоановны. Младший брат поэта, Евгений, с гордостью сообщал, что их семья «дала миру известных врачей, физиков, переводчиков Библии и знатоков Гоголя».

Отец перевёз семью сначала в аристократический пригород столицы Павловск, а затем – в Петербург. Эти детские впечатления через 20 лет нашли отражение в стихотворении «Концерт на вокзале».

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,

И ни одна звезда не говорит,

Но, видит Бог, есть музыка над нами,

Дрожит вокзал от пенья аонид,

И снова, паровозными свистками

Разорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.

Железный мир опять заворожён.

На звучный пир в элизиум туманный

Торжественно уносится вагон:

Павлиний крик и рокот фортепьянный.

Я опоздал. Мне страшно. Это – сон.

Оно перекликается с лермонтовским «Выхожу один я на дорогу…»

Ученик 2. Образ «родной» и «милой тени» в этом исповедальном стихотворении связан с матерью поэта. «Детей воспитывала и вводила в жизнь мать… Матери мы обязаны всем, особенно Осип», рассказывал самый младший из братьев.

Чувству бездомности и «хаосу иудейскому» противостоял в сознании Мандельштама в юные годы ампирный имперский Петербург, одновременно притягивавший и отталкивавший его. «Гранитные и торцовые кварталы… с разливом площадей, с кудрявыми садами, островами памятников, кариатидами эрмитажа… особенно же арку Генерального штаба, Сенатскую площадь и голландский Петербург я считал чем-то священным и праздничным», - напишет он в «Шуме времени».

В стихах же будет рождаться другой чеканный облик-символ рокового Города, олицетворяющего для поэта российскую державу.

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припёке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке, -

Россия отдыхает тяжело.

А над Невой – посольства полумира.

Адмиралтейство, солнце, тишина.

И государства жёсткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Это стихотворение посвящено Николаю Гумилёву. Судьбоносная встреча с ним Мандельштама произойдёт в 1910 году.

Ученик 3. Биография поэта – его стихи. Мандельштамом они завладели ещё в дошкольном возрасте. Но к азам поэзии его приобщил молодой Владимир Гиппиус, преподававший в училище русскую литературу, выходец из того же старинного немецкого рода, что и известная поэтесса серебряного века Зинаида Гиппиус.

Он всю жизнь казался таинственно противоречивым даже друзьям и единомышленникам, потому что мучительно искал близости с современностью и с ужасом отталкивал её. Отсюда поэтическое признание в двадцатые: «Нет, никогда ничей я не был современник…»

* * *

Заблудился я в небе – что делать?

Тот, кому оно близко, - ответь!

Легче было вам, Дантовых девять

Атлетических дисков, звенеть.

Не разнять меня с жизнью: ей снится

Убивать и сейчас же ласкать,

Чтобы в уши, в глаза и в глазницы

Флорентийская била тоска.

Ученик 4. К 1911 году семья начала неотвратимо разоряться, и дальнейшее обучение в Европе сделалось невозможным. Манднльштам стал учиться в Петербургском университете, учился достаточно безолаберно. Зато стал профессиональным поэтом, обратившим на себя внимание мэтров Серебряного века. Он свёл дружбу с Гумилёвым и Ахматовой, его стихи печатались в журналах «Аполлон», «Гиперборей», «Новый сатирикон» и др. В 1912 году Мандельштам познакомился с Блоком и вступил в группу акмеистов. В те годы он был увлечён поэзией Блока. Но Блок относился к нему прохладно, в отличии от Ахматовой с Гумилёвым. Это были поистине счастливые годы в многострадальной жизни Осипа Эмильевича.

***

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

Ученик 5. К осени 1911 года Гкмилёв и Городецкий создали поэтический кружок, объединивших молодых подающих надежды стихотворцев, - «Цех поэтов», и вскоре Мандельштам стал там «первой скрипкой».

В марте 1912 года Гумилёв и Городецкий решили объявить о литературном направлении. якобы идущем на смену символизму. Акмеизм – от греч. – «пик, максимум, цветущая пора». Мистицизму и туманности символизма акмеисты противопостовляли чувственное восприятие окружающего мира.

Мандельштам примкнул к новому направлению не сразу, а после раздумий в октябре 1912 года.

***

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочёл до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся…

И море, и Гомер – всё движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море чёрное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Ученик 6. Согласно семейной легенде, предки Мандельштама были выходцами из Испании. А основателем рода считался ювелир при дворе курляндского герцога Бирона, будущего фаворита Анны Иоановны. Младший брат поэта Евгений с гордостью говорил, что их семья «дала миру известных врачей и физиков, переводчиков Библии и знатоков Гоголя».

В счастливые предреволюционные годы он сблизился с литературно-артистической богеимой, заводил новые знакомства, романтические связи. Стихи рождались непрерывно. И какие стихи! Однако любовная лирика почти не встречалась, он ещё не научился писать о любви, в чём сам смущённо признавался.

КАССАНДРЕ

Я не искал в цветущие мгновенья

Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,

Но в декабре торжественного бденья

Воспоминанья мучат нас…

Когда в июле 1914 года Германия объявила войну России, вслед за Гумилёвым Мандельштам тоже рвался на фронт, но не подлежал призыву из-за сердечной астении.

Попытался получить место санитара, в чём было отказано. Он был безумно расстроен, но, вернувшись в Петербург, он до конца войны сотрудничал в Союзе городов – либеральной организации помощи действующей армии.

Ученик 7. С сёстрами Анастасией и Мариной Цветаевыми Осип познакомился летом 1915 года. В начале января следующего года началась бурная, но недолгая любовь Марины Цветаевой и Мандельштама.

***

На розвальнях, уложенных соломой,

Едва прикрытые рогожей роковой,

От Воробьёвых гор до церковки знакомой

Мы ехали огромною Москвой…

В первых числах июня 16 г.в подмосковном Александрове произошёл разрыв с Цветаевой, печально отозвавшийся в его стихах:

Нам остаётся только имя:

Чудесный звук на долгий срок.

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

Ученик 8. По рекомендации А. Луначарского Мандельштам поступил на службу в Наркомпрос. Мелкая должность завподотделом художественного развития учащихся высшей школы была «нудная, канцелярская», но таила в себе возможность интересных командировок по конфискованным помещичьим усадьбам для описания сохранившихся библиотек.

7 августа 1921 года умер Блок, а 25-го был расстрелян Гумелёв. На гибель друга Мандельштам отозвался потрясающей силы стихотворением:

***

Умывался ночью на дворе,-

Твердь зияла грубыми звездами.

Звёздный луч – как соль на топоре,

Стынет бочка с полными краями.

На замок закрыты ворота,

И земля по совести сурова,-

Чище правды свежего холста

Вряд ли где отыщется основа.

Тает в бочке, словно соль, звезда,

И вода студёная чернее,

Чище смерть, солёнее беда,

И земля правдивей и страшнее.

Мытарства и суровые испытания, выпавшие на долю Мандельштама в годы гражданской войны, закалили его и подготовили к гонениям 30-х годов. Короткий период относительного благополучия и литературного трудоустройства сменился временем изоляции поэта.

Ученик 9. Днём «спокойный» Мандельштам находился на службе. По ночам же «неистовый» поэт диктовал Надежде Яковлевне (жене) свою «Четвёртую прозу», где доставалось и комсомолу, и комсомольской газете. Книгу он закончил в начале 1930 года, и в ней впервые появилась зловещая тень Сталина, названного «рябым чёртом», как называли его и товарищи по революционному подполью. Спустя три года Мандельштам напишет своё беспощадно обличительное стихотворение, посвящённое «кремлёвскому горцу»:

***

Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей,

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ –

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина.

ноябрь 1933г.

Учитель. На что мог расчитывать поэт, читая во время начавшихся сталинских репрессий эти стихи близким и не очень близким знакомым, среди которых попадались «стукачи»? За ним уже следили, сообщали, что настроение поэта «резко окрасилось в антисоветские тона». В ночь с 16 на 17 мая 1934 года у себя на квартире Осип Эмильевич был арестован. Писать о четырёх последних годах жизни поэта тяжело и больно. Они спрессованы в чердынскую ссылку, на полунищенское поселение в Воронеже с потрясающим прощальным циклом стихов «Воронежские тетради». Завершилась передышкой в подмосковной профсоюзной здравнице Саматиха, выхлопотанной Бухариным. Там в ночь с 1 на 2 мая 1938 года поэта повторно арестовали и отправили в Дальлаг. А 27 декабря он скончался в бараке от тифа. Тело его бросили в смёрзшийся штабель мертвецов и лишь весной погребли вместе с остальными в «братской могиле», то есть в общей яме у ограды. Место неизвестно.

Героически самоотверженная вдова не просто сберегла поэтическое наследие мужа, большую часть его архива. Все (!) неопубликованные стихи она выучила на случай, если при обыске найдут рукописи. Умерла в 81 год, до последнего часа не переставая заниматься мандельштамовскими изданиями.

Похоронили Надежду Яковлевну 29 декабря 1980 года на Старокунцевском кладбище. Сотни людей шли за гробом и чувствовали, что не только провожают жену поэта, но и отдают дань памяти Мандельштаму. Теперь поклониться гранитному камню рядом с дубовым крестом на могиле Надежды Яковлевны приезжают со всех концов света.

Мандельштам предчувствовал свою трагическую гибель. Ещё в 1921 году писал: «Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме… Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями».

Он ушёл незаметно. Но вернулся в ореоле всемирной славы и продолжает приближаться к нам во Времени и Пространстве.