А.С.Пушкин и спорт.

Пушкин и спорт.

Писатель Н.В. Гоголь однажды сказал, что Пушкин — это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. Указанный срок прошел, и поэто­му особый интерес вызывает личность поэта во всем ее разнообразии. Нам интересны образ жизни Пушкина, его поступки, склонности и привычки, отношение к разным областям культуры. За свою недолгую жизнь Пушкин так много прочувствовал, пережил и воплотил свои замыслы в столь совершенных художественных произведениях, ис­полненных бодрости, доброжелательности, оптимизма, что становится ясным: только физически сильный человек мог достойно выдержать такую нагрузку. Воспоминания совре­менников поэта говорят о том, что Пушкин к фи­зической культуре относился очень серьезно.

По словам сестры поэта Ольги Пушкиной-Павлищевой, до 6 лет он «своею неповоротливостью, происходившею от тучности тела, и всегдашнею молчаливостью приводил иногда мать в отчаяние. Она почти насильно водила его гулять и заставляла бегать... Достигнув семилетнего воз­раста, он стал резов и шаловлив». С весны до поздней осени Саша проводил свое время в играх и забавах в селе Захарове, где проникался укладом деревенской жизни. Он любил прогулки по березовой роще, где, «воображая себя богатырем», сбивал палкой верхушки растений.

В 1811 г. будущего великого поэта в числе 30 других избранников приняли в только что открывшийся Царскосельский лицей — привилегированное учебное заведение для детей из знатных семейств.

В лицее Пушкин проучился 6 лет. Его лицейский друг И. И. Пущин («мой первый друг, мой друг бесценный») вспо­минает, что в те годы Александр Сергеевич был не только поглощенным «не по летам» в думы и чтение, но и «мас­тер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик»; стре­мился в играх первенствовать и даже приходил в бешен­ство, если кто-то «другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли». По словам Пущина, это был живой, подвижный, быстрогла­зый мальчик. По-видимому, уже в это время для него много значили сила и ловкость.

У каждого лицеиста была своя комната, где находились «железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания... На конторке чернильница и подсвечник со щипцами». Кроме учебных занятий, три раза в день в любую погоду проводили прогулки. Вечером в зале — мячик и беготня. Режим дня включал подъем по звонку в 6 часов; затем после молитвы в зале с 7 до 9 учебные за­нятия в классе; 9 — чай; затем прогулка до 10; 10-12 — класс; 12-13 — прогулка; в 13 часов — обед; 14-15 — урок чистописания или рисования; 15—17 — класс; 17 — чай; до 18 часов прогулка, потом повторение уроков или вспомогательный класс. В среду и субботу — танцы или фехтование. Каждую субботу баня. В половине девятого вечера — звонок к ужину. После ужина до 10 часов — рекреация, в 10 — вечерняя молитва, сон.

Строгий распорядок с регулярным питанием, хороши­ми гигиеническими условиями, чередованием умственных занятий и отдыха, обязательными трехразовыми прогул­ками благоприятно отразился на физическом развитии Пушкина, а скромная обстановка сделала его непритяза­тельным в быту. И через много лет он будет придержи­ваться почти лицейского распорядка, следуя привычкам и привязанностям юности.

Летом во главе с директором лицеисты совершали «дальние, иногда двухдневные, прогулки по окрестностям; зимой для развлечения ездили на нескольких тройках за город, завтракать или пить чай в праздничные дни; в саду, на пруду, катались с гор и на коньках». Пушкин любил осень и зиму, и впечатления от катания на коньках отрази­лись в его стихах: «Опрятней модного паркета блистает речка, льдом одета. Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед» («Евгений Онегин»); или «Как весе­ло, обув железом острым ноги, скользить по зеркалу сто­ячих, ровных рек!» («Осень»).

За год с небольшим до окончания лицея его воспитан­ники два раза в неделю стали ходить «в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона» обучались верхо­вой езде. Пушкин дорожил репутацией хорошего танцора и наездника. Верховая езда была для него страстью. Ему седлали то горячего аргамака, то смиренную крестьянскую лошадку, которой за это добавляли овса. При необходи­мости он мог скакать на лошади и без седла.

Пушкин в какой-то мере выучился и боксу; скорее все­го, это произошло вскоре после окончания лицея, когда поэт был особенно близок к элитной офицерской среде. Среди его знакомых, бравых гусар и кавалергардов, воз­можно, были офицеры, что во время поездки императора в Англию в составе царской свиты наблюдали за показа­тельными поединками сильнейших боксеров «туманного Альбиона». Наверное, отсюда и пошло новое увлечение: в рукопашной бить не с маху, а «тычком», что требовало меньше времени и позволяло опередить соперника. П.П. Вяземский, сын друга поэта, вспоминает: «В 1827 г. Пушкин учил меня боксировать по-английски (молодому князю было тогда 6-7лет, — А.Т.), и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал жела­ющих и нежелающих боксировать».

Учителем фехтования в лицее был с 12 июля 1812 года лучший, тогдашний маэстро – Александр Вальвиль. Занимаясь с юношами, Вальвиль обобщил свой богатый опыт и написал книгу «Рассуждения об искусстве владеть шпагою». Она увидела свет в 1817 году, когда питомцы лицея вышли в жизнь и Пушкин был удостоен превосходной оценки, потому что, по утверждению историков, «считался чуть ли не первым учеником известного фехтовального учителя Вальвиля».

Как выглядел Пушкин? По свидетельству его современ­ника, «натура могучая, Пушкин телесно был отлично сло­жен, строен, крепок, отличные ноги». Роста он был для того времени скорее среднего, чем малого (167 см), сло­жения мускулистого и соразмерного; «развивал он свои силы ходьбою». Имел широкие плечи и тонкую талию. Слегка посмеиваясь над собой, хотя и с некоторой гордо­стью, писал он брату Льву из Михайловского: «Мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы. След из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины».

Пушкин постоянно упражнялся в стрельбе из пистоле­та. В Кишиневе, «пробуждаясь от сна» и еще находясь в постели, он «стрелял из пистолета в стену». А в Михай­ловском, по воспоминаниям его кучера, устроил тир и ре­гулярно стрелял в цель «вот тут за баней, да раз сто эдак и выпалит в утро-то». На охоту не ходил, только стрелял в цель.

Приятель Александра Сергеевича А.Н. Вульф вспоми­нает, что в то время на слуху была меткость Байрона, ко­торый «с 25 шагов утыкивал всю розу пулями... Пушкин говаривал, что он ужасно сожалеет, что не одарен физи­ческою силой, чтоб делать, например, такие подвиги, как английский поэт, который, как известно, переплывал Гел­леспонт... А чтобы сравняться с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мной сажал пули в звезду». Многие особенности тренировки в пистолетной стрельбе отражены в пушкинском рассказе «Выстрел», где подчерк­нуто, что заниматься стрельбой надо ежедневно. А мет­кость героя рассказа Сильвио удивительна: стреляя, он попадал в муху на стене, вгонял пуля в пулю. Сo знанием дела описан в «Капитанской дочке» поединок на шпагах Гринева со Швабриным.

Лицейские уроки фехтования не были забыты Пушки­ным. В дневнике Ф.Н. Лугинина, тогда молодого офицера в Кишиневе, читаем: «Под фортепиано танцевали мазур­ку, экосез, кадриль и вальсы и было очень весело — по­том дрался я с Пушкиным на рапирах и получил от него удар очень сильный в грудь... Вечером был в саду, до­вольно поздно, застал Катаржи и Пушкина, с обоими по­знакомились покороче— и опять дрались на эспадронах с Пушкиным, он дерется лучше меня и, следственно, бьет».

Пушкину нравилось постоянно «обре­менять себя». Чиновник канцелярии Во­ронцова Никанор Лонгинов отметил в своем дневнике 21 июля 1823 года: «Пуш­кин ходит с тяжелой палкой для того, чтобы рука была тверже»…

Эту палку, трость, посох — как ее только не называли — Пушкин приоб­рел, когда жил в Кишиневе. О ней, кро­ме Лонгинова, упоминают в мемуарах И. Липранди и М. де Рибас. Весила она 2 килограмма 400 граммов.

Посох — необходимая принадлеж­ность путешественника, странника, хо­дока. И естественно, что неутомимый ходок Пушкин нигде не мог обходиться без посоха. Упражнения для рук надол­го останутся любимыми физическими уп­ражнениями Александра Сергеевича. В псковской ссылке, он тоже баловался тяжестями. Вот запись народных расска­зов Афанасия — крестьянина деревни Гайки, опубликованная в дореволюцион­ной печати:

«Бывало, идет Александр Сергеевич, возьмет свою палку и кинет вперед, дойдет до нее, поднимет и опять бросит вперед и продолжает другой раз кидать ее до тех пор, пока приходит домой».

Про михайловский посох, с которым Пушкин не разлучался, упомянул и шпи­он А. Бошкяк в своем доносе 1826 года:

«На ярмарке Святогорского Успенско­го монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясанной розовою ленточкою, в со­ломенной широкополой шляпе и с же­лезною палкою в руке».

Директор Пушкинского заповедника Семен Гейченко рассказывает любопыт­ную историю деревенской трости Пуш­кина:

«Когда Пушкин упал на льду с лоша­дью, то сильно ушибся. Ему даже приш­лось обращаться к врачам. Доктора, освидетельствовав больного, установили у него «повсеместное расширение кровевозвратных жил, отчего г. коллежский секретарь Пушкин затруднен в движе­нии». Лечение врачи видели в одном — в упражнениях с посохом, он был объ­явлен необходимой вещью».

Легкий на подъем, Пушкин при первой возможности отправлялся в далекую дорогу. «Путешествия нужны мне нравственно и физически»,— писал он. Поэт много ез­дил по стране, знакомился с людьми, природой и бытом местных жителей. Но не только «охота к перемене мест» влекла его в путь. Когда началась турецкая война, Пушкин обратился к шефу жандармов Бенкендорфу—проситься волонтером в армию. Ему было отказано (Пушкин состоял под постоянным надзором полиции, и все свои действия обязан был согласовывать с III Отделением). Во время пу­тешествия в Арзрум, в действующую армию графа Паскевича поэт вполне проявил свою пылкую, храбрую натуру, жаждущую подвига. Побывать под ядрами («ядра, одна­ко, не испугали его, несмотря на то, что одно из них упало очень близко»), испытать себя «в деле» — было в числе заветных желаний Пушкина. В одном из боев с турками «Пушкин, одушевленный отвагою... схватив пику после одного из убитых казаков, устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке».

По мнению И.П.Липранди, Александр Сергеевич «со­здан был для поприща военного, и на нем, конечно, он был бы лицом замечательным».

Игра в бильярд тоже входила в круг интересов поэта; так, в Михайловском в свободную минуту «иногда он один играл в два шара на бильярде». Любил прогулки с тяжелой (по мнению его кучера, девятифунтовой) железной палкой, которую подкидывал и ловил. На вопрос, зачем она ему, Александр Сергеевич отвечал: «Для того, чтоб рука была тверже; если придется стрелять, чтоб не дрогнула!»

Пушкинские прогулки нередко соединяли, так сказать, приятное с полезным, обогащая впечатлениями и знания­ми от бесед с попутчиками. Чуткий и внимательный к лю­дям, поэт умел находить общий язык и с великосветским денди, и с простым крестьянином. Когда он путешество­вал, то «никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолко­вать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народ­ный язык он знал в совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе». Другой современник поэта под­тверждает, что «Пушкин много и подолгу любил ходить; во время своих переездов по России нередко целую стан­цию проходил он пешком, а пройтись около 30 верст от Петербурга до Царского Села ему было нипочем».

Александр Сергеевич умел играть в шахматы, но, как говорится, с переменным успехом. В Бернове Пушкин не раз играл в шахматы с хозяином усадьбы, которого сам обучил этой игре, а тот стал его обыгрывать. Пушкин горя­чился: «Ну разве можно так обыгрывать учителя?» В дру­гом эпизоде мы уже видим поэта в роли победителя, но так как его соперник играл «очень плохо», то Пушкин да­вал ему «вперед офицера» в виде форы. Интересно, что Пушкин придавал особое значение этой игре и хотел, что­бы его жена Наталья Николаевна обучилась шахматам. В одном из писем он писал ей: «Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься. Это непременно нужно во вся­ком благоустроенном семействе».

Летом Пушкин любил купаться на реке или в пруду и, вероятно, умел плавать способом, близким к брассу. На Неве была устроена купальня, и один из ее посетителей, молодой человек, вспоминает: «Раз, барахтаясь в воде и кое-как еще плавая, я не заметил, как ко мне подплыл ка­кой-то кудрявый человек и звонким, приветливым голо­сом сказал:. «Позвольте мне вам показать, как надо пла­вать, вы не так размахиваете руками, надо по-лягушачье­му», и тут кудрявый человек стал нам показывать настоя­щую манеру; но вдруг от нас отплыв, сказал вошедшему в купальню господину: «А, здравствуй, Вяземский!» Мы с братом будто обомлели и в одно слово сказали: это дол­жен быть Пушкин». Будучи в Михайловском, Александр Сергеевич любил купаться в Сороти, нырял и плавал. Фи­зические упражнения, ходьба, плавание приносили удо­вольствие поэту. Об этом говорил его приятель П.А. Плет­нев: «Летнее купанье было в числе самых любимых его привычек, от чего не отставал он до глубокой осени, осве­жая тем физические силы, изнуряемые пристрастием к ходьбе. Он был самого крепкого сложения, и к этому много способствовала гимнастика, которою он забавлялся иногда с терпеливостью атлета. Как бы долго и скоро ни шел, он дышал всегда свободно и ровно... Он дорого це­нил счастливую организацию тела и приходил в некоторое негодование, когда замечал в ком-нибудь явное невеже­ство в анатомии». Пушкин всегда ценил здоровье и обра­довался, услыхав в Болдино, что крестьяне величают гос­под «титлом Ваше здоровье»: «Титло завидное, без коего все прочие ничего не значат».

Есть в воспоминаниях пушкинских друзей несколько свидетельств, что поэт не отличался особым мастерством в вер­ховой езде. Взять, например, письмо ге­нерала Михаила Орлова своей жене Екатерине Николаевне, урожденной Ра­евской, от 24 сентября 1821 года: «Пос­ле обеда иногда езжу верхом. Третьего дня поехал со мной Пушкин и грохнул­ся оземь. Он умеет ездить только на Пегасе да донской кляче». Есть основа­ния полагать, что последняя фраза на­писана Орловым — давним литератур­ным соратником Пушкина по обществу «Арзамас» только ради того, чтобы обыг­рать выражение «ездить на Пегасе».

Во время ссылок верховая езда выру­чала Пушкина, взбадривала его. Дока­зательств тому — десятки... К примеру, он сам в октябре 1824 года сообщает В. Ф. Вяземской из Тригорского: «Все то время, что я не в постели, я провожу верхом в полях. Все, что напоминает мне море, наводит на меня грусть, — журча­нье ручья причиняет мне боль в бук­вальном смысле слова — думаю, что го­лубое небо заставило бы меня запла­кать от бешенства; но, слава богу, небо у нас сивое, а луна точно репка...». В этом письме лаконичен и пронзителен осенний пейзаж, он с редкой силой пе­редает момент угнетенности поэта. И лишь одно выручает изгнанника: эти пейзажи он видит, когда целый день проводит верхом в полях...

Осведомитель Бошняк, собиравший компрометирующий материал на Пуш­кина, тоже отмечает постоянство поэта, который «ездит верхом и, достигнув це­ли своего путешествия, приказывает че­ловеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет пра­во на свободу».

Лошадей Пушкин любил всю жизнь, он обожал быструю езду и ставил свое­образные спортивные рекорды. «500 верст обыкновенно проезжаю в 48 ча­сов», — гордо сообщал он из Москвы в Болдино. «Бывали дни, когда он почти не слезал с лошади», — уверяют кишинев­ские старожилы.

Верхом поэт много ездил в Михай­ловском в дни заточения, в Молдавии, на Украине, в Тавриде, на Кавказе, вдоль и поперек пересек Петербургскую, Мос­ковскую, Тверскую, Новгородскую и Псковскую губернии. Своими впечатле­ниями он делился с друзьями.

Русскую баню Александр Сергеевич очень любил, даже называл ее «наша вторая мать», поскольку человек как бы рождается заново после хорошей парилки. В городской бане Пушкин, «выпарившись на полке, бросался в ванну со льдом и потом уходил опять на полок». И так по не­сколько раз. В Михайловском условия были иные; по сло­вам его кучера, зимой Пушкин «утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне (ею служила бочка с водой— А.Т.), сядет, окатится, да и назад». Потом он са­дился на лошадь и скакал по кругу: «Лошадь взмылит и пойдет к себе». В Болдине в осеннюю пору Пушкину каж­дый день «готовили кадушку теплой воды: это была им­провизированная ванна».

Что касается питания, то, как вспоминает П.А.Вязем­ский, «Пушкин вовсе не был лакомка», в еде был непри­хотлив; любил моченые яблоки, печеный картофель, ва­ренец, крыжовниковое варенье. Из напитков «любил чай и пил его помногу». Со слов его камердинера, «лимонад очень любил. Бывало, как ночью писать,— сейчас ему лимонад на ночь и ставишь».

С лицейских лет Пушкин придерживался строгого рас­порядка дня. Вот что пишет он своей жене Наталье Никола­евне из Болдина в 1833 г.: «Просыпаюсь в 7 часов, пью кофе, и лежу до 3 часов (Александр Сергеевич любил сочи­нять лежа в постели, а готовые листы складывал на пол, —AT.). Недавно расписался и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в 5 — в ванну, и потом обедаю картофе­лем да грешневой кашей. До 9 часов читаю». Еще одно письмо— из Михайловского осенью 1835 г.: «Я много хожу, много езжу верхом... Ем я печеный картофель и яйца всмятку... Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7...»

При случае Пушкин давал гигиенические советы. Так, отвечая своему давнему знакомому М.О. Судиенке, он за­мечает: «Ты пишешь, что потерял аппетит и не завтрака­ешь так, как бывало. Это жаль, делай больше физических упражнений, приезжай на почтовых в Петербург, и аппе­тит вернется к тебе...» Великодушный и доброжелатель­ный, Александр Сергеевич всегда был готов помочь сво­им знакомым и друзьям. Физический труд его радовал. Когда проводились работы по обустройству имения Голубово на Псковщине, принадлежавшего друзьям поэта, то «в устройстве сада и постройках принимал Пушкин самое горячее участие: сам копал грядки, рассадил множество деревьев, что, как известно, было его страстью; рассажи­вал он и цветы и принимал даже участие в рытье пруда». Не случайно П.А. Вяземский подчеркивал: «Труд был для него святыня...»