Сценарий литературно-художественной композиции по творчеству Марины Ивановны Цветаевой "Время, я тебя миную!"

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала тоже!

Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной

И маков набрав букет,

Что звали меня Мариной

И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь - могила,

Что я появлюсь, грозя…

Я слишком сама любила

Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий

И ягоду ему вслед,-

Кладбищенской земляники

Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,

Главу опустив на грудь.

Легко обо мне подумай,

Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!

Ты весь в золотой пыли…

И пусть тебя не смущает

Мой голос из – под земли.

Жизнь посылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов сознательного бытия ставит их в самые благоприятные условия для развития природного дара.

Все в окружающей среде способствует скорому и полногласному утверждению выбранного пути. И пусть в дальнейшем он сложится трудно, неблагополучно, а порой трагически, первой ноте, взятой голосом точно и полновластно, не изменяют уже до самого конца.

Все в ее личности и поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова, а вместе с тем и досадная обреченность жить не в основном потоке своего времени, а где-то рядом с ним, вне самых насущных запросов и требований эпохи.

Со страстной убежденностью, провозглашенный ею в ранней юности жизненный принцип:

быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от среды – обернулся в дальнейшем неразрешимыми противоречиями трагической личной судьбы.

Умирая, не скажу: была,

И не жаль, и не ищу виновных.

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

Ты – крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья,

Я тебе повелеваю: - будь!

Я – не выйду из повиновенья.

30 июня 1918г.

В тетради Ариадны Эфрон есть коротенькая запись:

«как-то раз Лида Бать вспомнила один рассказ Веры Инбер про маму: в первые годы революции они где-то вместе встречали Новый год, - гадали по Лермонтову. Маме вышло – «а мне два столба с перекладиной».

Потом вместе возвращались темными снежными улицами,

Разговаривали, смеялись. Мама вдруг замолкла, задумалась и повторила вслух: «а мне два столба с перекладиной».

Марина Цветаева родилась – в Москве 26 сентября 1892 года.

Отец – Иван Владимирович - профессор, филолог, искусствовед.

Мать – Мария Александровна – натура художественно одаренная, играла на пианино, рисовала.

Уже в шестилетнем возрасте Марина Цветаева начала писать стихи и, притом, не только по-русски, но и по-французски, по-немецки.

(Из цикла «О Москве»)

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

16 августа 1916г.

4 сентября 1914г.

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,

Черного платья раструбы…

Юная бабушка! – кто целовал

Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца

Вальсы Шопена играли…

По сторонам ледяного лица

Локоны в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто Вы?

Сколько возможностей Вы унесли,

И невозможностей – сколько? –

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж,

Темные звезды погасли.

Бабушка! – этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от Вас ли?...

Марина Ивановна выходила из интересного сочетания родов: отец вырос в семье бедного сельского попа, а бабушкой по матери была знатная польская панне (Да это и не удивительно, вся жизнь ее, все ее существо было выстроено из противоречий.)

У первой бабки – четыре сына,

Четыре сына – одна лучина,

Кожух овчинный, мешок пеньки,-

Четыре сына – да две руки!

Как не навалишь им чашку – чисто!

Чай, не барчата! – Семинаристы!

А у другой – по иному тракту! –

У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот – смеется у камелька:

« Сто богомольцев – одна рука!»

И зацелованными руками

Чудит над клавишами, шелками…

--------------------------

Обеим бабкам я вышла внучка:

Чернорабочий – и белоручка!

Январь 1920г.

Умирает еще молодой мать, и Марина рано ощутила свою самостоятельность во вкусах и привычках.

В 16 лет печатается, а два года спустя в 1910 году еще не сняв гимнастической формы, тайком от семьи, выпустила сборник «Вечерний альбом».

« Я всегда предпочитала быть узнанной и посрамленной,

нежели выдуманной и любимой!»

(из письма О.Е. Колбасиной – Черновой, от 17 октября 1924г.)

Кто создан из камня, кто создан из глины, -

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти –

Тем гроб и надгробные плиты…

- В купели морской крещена – и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети.

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? –

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена –

Высокая пена морская!

23 мая 1920г.

« Все в мире меня затрагивает больше, чем моя личная жизнь»

Молодость моя… Моя чужая!

Молодость! Мой сапожок непарный!

Воспаленные глаза сужая,

Так листок срывают календарный.

Ничего из всей твоей добычи

Не взяла задумчивая Муза.

Молодость моя! – назад не кличу.

Ты была мне ношей и обузой.

Ты в ночи начесывала гребнем,

Ты в ночи оттачивала стрелы.

Щедростью твоей, давясь, как щебнем,

За чужие я грехи терпела.

Скипетр тебе вернув до сроку –

Что уже душе до явств и брашна?-

Молодость моя! Моя морока –

Молодость! Мой лоскуток кумачный!

18 ноября 1921г.

« Вся моя жизнь – роман с собственной душой, с городом, где живу, с деревом на краю дороги, - с воздухом. И я бесконечно счастлива».

1916 год.

В огромном городе моем – ночь.

Из дома сонного иду – прочь.

И люди думают : жена, дочь, -

А я запомнила одно : ночь.

Июльский ветер мне метет – путь,

И где-то музыка в окне – чуть.

Ах, нынче ветру до зари – дуть.

Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

Ест черный тополь, и в окне – свет,

И звон на башне, и в руке – цвет,

И шаг вот этот – никому – вслед,

И тень вот эта, а меня нет.

Огни как нити золотых бус,

Ночного листика во рту – вкус.

Освободите от дневных уз,

Друзья, поймите, что я вам – снюсь.

Москва 17 июля 1916г.

Они встретились – семнадцатилетний и восемнадцатилетняя пятого мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой, коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал ей помогать – красивый, грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, он ей показался веселым, точнее: радостным!)- с поразительными, огромными, в пол-лица глазами; Заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!

Конечно! Сердолик он нашел тотчас же, наощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, - и вложил ей в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день…

Обвенчались Сережа и Марина в январе 1912 года, и короткий промежуток между встречей их и началом первой мировой войны был единственным в их жизни периодом бестревожного счастья.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках виров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах,-

И на стволах, которым сотни зим…

И, наконец, - чтоб было всем известно!

Что ты любим! Любим! Любим! Любим!-

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел.

В веках со мной! Под пальцами моими

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест – накрест перечеркивали имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! Ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! Внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920г.

« Моя надоба от человека – любовь…

Моя любовь… - моя возможность любить в мою меру, т.е. БЕЗ МЕРЫ

(из письма М.И.Ц. Т.Кваниной

Меньше чем за год до смерти)

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,

Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,

Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,

Оттого, что я о тебе спою – как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я закину ключи и псов прогоню с крыльца –

Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других – у той одной,

Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,

И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –

У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты, -

О, проклятие! – у тебя остаешься – ты:

Два крыла твои, нацеленные в эфир, -

Оттого, что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

15 августа 1916г.

« Купить меня можно – только всем небом в себе! Небом, в котором мне, может быть, даже не будет места».

Дней сползающие слизни, -

… строк поденная швея…

Что до собственной мне жизни?

Не моя, раз не твоя.

И до бед мне мало дела

Собственных… - еда? Спанье?

Что до смертного мне тела?

Не мое, раз не твое.

Январь 1925г.

С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали все мое младенчество, детство, юность; - я поделила мир на поэта – и всех, и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти все не одевались и ни назывались.

( « Мой Пушкин»)

И не спасут ни стансы, ни созвездья.

А это называется – возмездие.

За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,

Искала я над лбом своим просторным

Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру, -

Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных –

Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям

Была – как снег, что здесь, под левой грудью.

Вечный апофеоз!

Что с глазу на глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

20 мая 1920г.

И вот нахлынувшие события семнадцатого года.

Марина Ивановна не только не поняла Октября, она и не приняла его.

Лишь много позднее, уже в эмиграции, смогла она написать слова, прозвучавшие, как горькое осуждение самой же себе:

« Признай, минуй, отвергни Революцию – все равно она уже в тебе – и извечно».

Если душа родилась крылатой –

Что ей хоромы и что ей каты!

что Чингисхан ей и что – Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца – неразрывно слитых:

Голод голодных – и сытость сытых!

18 августа 1918г.

« А не знать себе цены, зная цену всему остальному

(особенно – высокому), из всего ценного не знать цены именно себе – это какая-то местная слепота или корыстнейшее лицемерие.

Все настоящие знали себе цену – с Пушкина ( до Пушкина! Или, м.б. – кончая, ибо я первая после Пушкина, кто так радовался своей силе, так открыто, так – бескорыстно, так – непереубедимо!). Цену своей силе»

( из письма литератору Ю.П. Иваску 8 марта 1935г.)

Что другим не нужно – несите мне!

Все должно сгореть на моем огне!

И я жизнь маню, я и смерть маню

В легкий дар моему огню.

Пламень любит – легкие вещества:

Прошлогодний хворост - венки – слова.

Пламень – пышет с подобной пищи!

Вы ж восстанете – пепла чище!

Птица – Феникс я, только в огне пою!

Поддержите высокую жизнь мою!

Высоко горю – и горю дотла!

И да будет вам ночь – светла!

Ледяной костер – огневой фонтан!

Высоко несу свой высокий стан,

Высоко несу свой высокий сан, -

Собеседницы и наследницы! 2 сентября 1918г.

« От счастливого – идет счастье.

От меня шло. Здорово шло…

На мне люди оживали – как янтарь. Сами начинали играть».

( из письма к жене И. Бунина 1940г.)

Я счастлива жить образцово и просто.

Как солнце – как маятник – как календарь.

Быть светской пустынницей стройного роста,

Премудрой – как всякая божия тварь.

Знать: Дух – мой сподвижник

и Дух – мой вожатый!

Входить без докладу, как луч и как взгляд.

Жить так, как пишу: образцово и сжато, -

Как Бог повелел и друзья не велят.

22 ноября 1918г.

По всем городам и пригородам (не об оставленной России говорю) Марина прошла инкогнито, твеновским нищим принцем, не узнанная и не признанная ни Берлином, ни Прагой, ни Парижем ( у которых в моде сейчас…)

Если бы она была (а не слыла!) эмигранткой, то как-нибудь авось да небось, притулилась бы на чужбине, среди «своих».

Если бы она была просто женой своего мужа и матерью своих детей, то не все ли равно, в конце концов, где, лишь бы – вместе!

Если бы она была «поэтом – трансплантантом», как иные прочие, то богемные кафе богемных кварталов послужили бы ей убежищем…

Если бы она была собой!

Но собой она была всегда».

«Боюсь, что беда (судьба) во мне, ничего по –настоящему, до конца, т.е. без конца не люблю, не умею любить, кроме своей души, т.е. тоски, расплесканной по всему миру и за его пределами.»

1925год.

Что же мне делать сынку и пасынку.

В мире, где каждый и отч и зряч,

Где по анафемам, как по насыпям,

Страсти. Где насморком

Назван – плач!

Что же мне делать, ребром и промыслом

Певчей! – как провод! Загар! Сибирь!

По наважденьям своим – как по мосту!

С их невесомостью

В мире гирь.

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире – где наичернейший – сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью в мире мер!

22 апреля 1923 год.

« Никто не видит, не знает, - что я год уже (приблизительно) ищу глазами крюк… Я год примеряю – смерть…»

-Это записала она в своей тетради осенью 1940-го…

А ступив на борт советского парохода, увозившего ее из Гавра в Россию, она поняла, что погибла, что это конец…

«- Мне в современности места нет!»

Земля не вмещала… Не было места там, в эмиграции, за рубежом, но не было места и здесь!..

Всю жизнь с протянутой рукой, топча свою гордость, прося подаяния! Там, у тех меценатов – Цейтлин, Андронниковой-Гальперн, чешское пособие Массалика. Здесь –Литфонд, союз писателей!

Прописка, курсовка, жильё, крыша над головой. Никто не догадается, никто не поможет, никто сам не подаст…

«- Бог все меня испытывает – и на высокие мои качества: терпение мое. Что он от меня хочет?

- Жизнь, что я видела от нее кроме помоев и помоек…»

Это она говорила там, в эмиграции, а что же она могла сказать здесь, в России, теперь, в 1941-м? Когда у нее отняли семью, когда она не знала, что с ней будет завтра, когда она не имела постоянного места жительства, когда она всюду бывала прописана в р е м е н н о !

« Ведь я не для жизни. У меня все – пожар! Я – ободранный человек, а вы все – в броне».

Уединение : уйди

В себя, как прадеды в феоды.

Уединение : в груди

Ищи и находи свободу.

Чтоб ни души, чтоб ни ноги –

На свете нет такого сладу

Уединению. В груди

Ищи и находи прохладу.

Кто победил на площади –

Про то не думай и не ведай.

В уединении груди –

Справляй и погребай победу.

Уединение в груди.

Уединение : уйди,

Жизнь!

Сентябрь 1934г.

Август 1939 год.

Гремели оркестры. Плескались фонтаны. Крутились карусели. Гигантские позолоченные снопы вздымались в небо.

Колхозницы в три обхвата тоже позолоченные или посеребренные, застыли на своих пьедесталах.

Портреты Сталина были выложены из цветов, из яблок, персиков.

Изобилие, довольство, благодать!

Поэты надрывались с трибун:

Суворов, Жаров, Гусев, Алтаузен, Беземенский, Ужкин!

А в толпе бродила ничем не замечаемая Цветаева…

Тот же август, того же 1939 года.

27-го в ночь арест Али, дочери. 10 сентября ранним – раним утром, по той же самой аллейке между сосен, по которой ушла Аля, уходил и Сергей Яковлевич.

Я с вызовом нашу его кольцо!

- Да, в Вечности – жена, не на бумаге! –

Чрезмерно узкое лицо.

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно – великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

В его лице я рыцарству верна,

- Всем вам, кто жил и умирал без страху,

Такие – в роковые времена –

Слагают стансы и идут на плаху.

Александра Ивановича Куприна, вернувшегося из эмиграции немногим раньше Цветаевой, встречали цветами и почетом.

На московском перроне его приветствовали писатели, щелкали камерами фоторепортеры.

В центральных газетах было объявлено о его приезде, помещены снимки его с супругой. В гостинице их ожидали номера. Велись хлопоты о предоставлении им квартиры.

А пока шло лето – для него специально оборудовали дачу.

РОДИНА

О, неподатливый язык!

Чего бы попросту – мужик,

Пойми, певал и до меня

- Россия, родина моя!

Но и с калужского холма

Мне открывалася она –

Даль, - тридевятая земля!

Чужбина, родина моя!

Даль, прирожденная, как боль,

Насколько родина и столь –

Рок, что повсюду, через всю

Даль – всю ее с собой несу!

Даль, отдалившая мне близь,

Даль, говорящая: « Вернись

Домой!»

Со всех – до горних звезд –

Меня снимающая мест!

Недаром, голубей воды

Я далью обдавала лбы.

Ты! Сей руки своей коснусь –

Хоть двух! Губами подпишусь

На плахе: распрь моих земля –

Гордыня, родина моя!

12 мая 1932 года

После ареста мужа и дочери перед Мариной Ивановной встала неотложная задача – на что жить, где жить и как жить.

Она обращается за помощью к Фадееву – он главный в Союзе писателей, а она – писатель.

Сохранился ответ Фадеева:

« Товарищ Цветаева!

Достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади. И мы годами не можем достать им ни одного метра.

Единственный выход для вас с помощью директора Дома отдыха в Голицыно снять комнату или две. Это будет стоить Вам 200-300 рублей ежемесячно. Дорого, конечно, но при Вашей квалификации Вы сможете много заработать одними переводами – по линии издательств и журналов.

А.Фадеев»

«Уметь умирать – суметь превозмочь умирание – т.е. еще раз уметь жить!»

Знаю, умру на заре! На которой из двух,

Вместе с которой их двух – не решить по заказу!

Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!

Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! – неба дочь!

С полным передником роз! – не ростка не наруша!

Знаю, умру на заре! – ястребиную ночь

Бог не пошлет по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,

В щедрое небо рванусь за последним приветом.

Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…

- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом,

Декабрь 1920год.

У Бориса Леонидовича Пастернака был разговор с Фадеевым по поводу того, чтобы принять в Союз писателей Марину Ивановну, а если нельзя в Союз, то хотя бы в члены Литфонда, что даст ей какие-то материальные преимущества. Оказалось, нельзя ни того, ни другого. Фадеев отказал.

Он рассердился на Бориса Леонидовича – как тот может поднимать об этом вопрос, неужели сам не понимает, что в данной ситуации это невозможно!

Марина Ивановна умерла членом группкома, ну а Борис Леонидович членом Литфонда – не столь уж великая разница.

Россия так богата талантами, и поэтому, должно быть, в России ими так походя бросаются и не научатся никак беречь. Одним убудет, другим прибудет, все остается в конечном счете достоянием народа. Ну, а народ! Народ – помянет когда-нибудь потом « заупокойной свечкой».

« Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо не гибель, а возвращение в лоно». В «лазурь», «в синь», «в заоблачье: «И домой: в неземной – да мой!»

« Гибель поэта – в отречении от стихий»

« Я не верю стихам, которые льются. Рвутся - да!»

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет – мелкой,

Миска – плоской.

Через край – и мимо –

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

6 января 1934г.

Тридцать первое августа выпало на воскресенье.

И воскресенье это, как и все дни в течение войны, началось сводкой с фронтов.

Тридцать первое августа Елабужский горсовет призвал всех жителей выйти на расчистку посадочной площадки под аэродромом. Обещали выдать каждому по буханке хлеба – хлеб был уже в цене. От семейства Бродельщиковых ( в квартире которых жили Марина Ивановна с сыном) пошла хозяйка, Анастасия Ивановна, от Цветанвой – Мур. Должно быть, перед уходом Марина Ивановна накормила его завтраком, она с утра была в фартуке, как и обычно, когда занималась домашними делами.

Потом собрался на рыбалку хозяин. Он сказал Марине Ивановне, что они с внучком пойдут на речку, и ему показалось, что она вроде бы даже обрадовалась, что они тоже уходят.

Она осталась одна….

Она торопилась – боялась, вдруг кто вернется.

Потом…

Потом все со слов хозяйки, хозяина.

Разным говорилось разное. Но суть-то одна…

Вернулась хозяйка. Дверь была замкнута из сеней, она просунула в щель руку, отворила. Вошла… может быть, закричала, может быть, кинулась к соседям…

Собрался народ.

Притронуться к Марине Ивановне боялись. Она так и висела в сенях…

Кто-то побежал в милицию, кто-то к врачу. Но ни из милиции, ни из больницы – никто не спешил.

Вынул Марину Ивановну из петли прохожий, вынул и пошел дальше.

И – главное – я ведь знаю, как меня будут любить (читать – что) через сто лет!»

(из письма близ. другу, О.Е Колбасиной – Черновой, 17 октября 1924г.)

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзшую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности Земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь, с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой,

Виолончель, и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

- Меня, такой живой и настоящей,

На ласковой земле!

К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?!-

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день, и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто – слишком грустно

И только двадцать лет.

СЦЕНАРИЙ

ЛИТЕРАТУРНО – ПОЭТИЧЕСКОЙ

КОМПОЗИЦИИ

по творчеству Марины Ивановны Цветаевой

« ВРЕМЯ, Я ТЕБЯ МИНУЮ…»