Репрезентация лирического субъекта в любовной лирике М. И. Цветаевой
Репрезентация лирического субъекта в любовной лирике М. И. Цветаевой
Данная научно-исследовательская работа выполнена в рамках школьной научно-практической конференции. Работа имеет огромную теоретическую базу, которая реализовывается в практической части работы. Данная работа может быть полезна в процессе детального изучения творчества Цветаевой. Нами были отобраны и проанализированы поэтические тексты, в результате выявлена определенная динамика, которой и хотим с вами поделиться.
Вы уже знаете о суперспособностях современного учителя?
Тратить минимум сил на подготовку и проведение уроков.
Быстро и объективно проверять знания учащихся.
Сделать изучение нового материала максимально понятным.
Избавить себя от подбора заданий и их проверки после уроков.
Просмотр содержимого документа
«Репрезентация лирического субъекта в любовной лирике М. И. Цветаевой »
Содержание
Введение…………………………………………………………………………2
Глава 1. Лирический субъект в любовной лирике М. И. Цветаевой: особенности форм художественной репрезентации…………………………3
Биографический автор и лирическая героиня……………….3
Исповедь лирической героини……………………………….9
Мужская ипостась лирического субъекта……………………16
Заключение………………………………………………………………………25
Список литературы……………………………………………………………..27
Введение
Известный критик Ирина Роднянская, отвечая на поставленный ее же вопрос: «Почему Блок – великий поэт XX века?», привела такой аргумент: «Если обратиться к его хрестоматийно известным популярным стихам, то их гораздо больше, чем у других талантливых его современников» [Роднянская, 1989].
А как обстоит дело с наследием Марины Цветаевой? В современном литературоведении нет четких сведений о популярности в широких читательских кругах стихотворений Марины Цветаевой (за исключением нескольких, которые, как говорится, всегда на слуху, особенно благодаря их музыкальному переложению).
Объектом нашего исследования является любовная лирика М. Цветаевой, а предметом - лирический субъект в любовной лирике
Цель данной работы – выявить особенности художественной репрезентации лирического субъекта в любовной лирике М.И. Цветаевой.
Для достижения данной цели необходимо выполнить ряд задач:
Раскрыть понятия «лирический герой» и «лирический субъект», как основу интерпретации любовной лирики Цветаевой.
Выявить своеобразие форм репрезентации образа лирического субъекта.
С литературным наследием М.И.Цветаевой необходимо знакомиться опираясь на философскую основу ,та как се поэзия скорее поэзия философии .Данная работа может помочь читателю правильно интерпретировать заложенный в стихотворениях смысл и правильно репрезентировать лирический субъект в отобранных поэтических текстах. В этом и состоит актуальность исследования.
Глава 1. Лирический субъект в любовной лирике М. И. Цветаевой: особенности форм художественной репрезентации.
1.1. Биографический автор и лирическая героиня.
Ирма Кудрова в работе о М. Цветаевой «Поговорим о странностях любви» пишет: «Не знаю насколько правомерно назвать странностью «многолюбие» Цветаевой. Но в самом деле, в ее биографии поражает чуть ли не непрерывная череда влюбленностей, и не только в молодые годы, но и в возрасте, что называется, почтенном. Банальная странность, можно было бы сказать – если бы речь шла о мужчине, - и все выглядит иначе, если мы говорим о женщине. Традиционная мораль неодобрительно сдвигает брови, и успехи эмансипации ни на йоту не смягчают ее оценок. Можно, правда, напоминать об особенностях «творческих» женщин вроде Жорж Санд, например, однако сколько-нибудь серьезно это делу не помогает»[Кудрова, 2005].
Исследователь отмечает, что изученность биографии Цветаевой уже сегодня позволила бы составить нечто похожее на «донжуанский список» нашего классика. Правда принцип отбора имен пришлось бы изменить, потому что в нашем случае список составили бы все-таки не «любовные связи» в их установившемся значении, а именно сердечные увлечения и влюбленности. Это разница – но она как-то легко исчезает из памяти желающих посудачить. Кудрова напомнает пассаж из цветаевской прозы – «Дом у Старого Пимена»: «Когда я все дальше и дальше заношу голову в прошлое, стараясь установить, уловить, кого я первого, самого первого в самом первом детстве, до-детстве, любила, - отчаиваюсь, ибо у самого первого (зеленой актрисы из «Виндзорских проказниц») оказывается еще более первый (…), а у этого самого – еще более самый (…) и т. д. и т. д. (…), когда оказывается, по слову поэта:
Я заглянул во столько глаз,
Что позабыл я навсегда,
Когда любил я в первый раз
И не любил – когда? –
а я сама – в неучтимом положении любившего отродясь, и до-родясь: сразу начавшего со второго, а может быть, с сотого…»
Эта особенность натуры Марины Цветаевой – жаркая влюбчивость – была в свое время жестко охарактеризована в известном письме ее мужа Максимилиану Волошину, написанном в ноябре 1923 года, то есть тогда, когда разворачивался жизненный «подстрочник» прекраснейшей из поэм о любви, созданной в нашем веке,- «Поэмы Конца». Вот отрывок из этого письма: «М. – человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану стало для нее необходимостью, воздухом ее жизни. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова.(…) Дрова похуже – скорее сгорают, получше – дольше.(…) Мой недельный отъезд послужил внешней причиной для начала нового урагана. Узнал я случайно.(…) Нужно было каким-то образом покончить с совместной жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр. и пр. ядами (…) О моем решении разъехаться я сообщил М. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому.(…)Не спала ночей, похудела, впервые я видел ее в таком отчаянии. И наконец объявила мне, что уйти от меня не может» [Кудрова, 2005].
Наталья Гвелесиани в своей работе «Четвертое измерение Марины Цветаевой» решила выяснить содержания цветаевского «люблю». И убедилась: это слово в ее собственном понимании редко означает знакомое всем чувство. Эпиграфом к своей работе она взяла следующие строки Романа Гуля: «Она была каким-то Божьим ребенком в мире людей. И этот мир ее своими углами резал и ранил».
Любовь М. Цветаевой -это органическая чаша ее огромного духовного мира, и само творчество Цветаевой есть высшее проявление Любви – «универсального самостояния, связи себя со всем, самопознанием в форме отношений, как имманентной способности человека эволюционировать» [Гвелесиани, 2001].
«Творчество – это сотрудничество с высшими силами», - писала сама Цветаева. На внешнем плане знающая Цветаева подспудно дает своим избранникам, равно как и читателям, «уроки» в форме исповеди. При этом она, по всей видимости, в глубине души прекрасно осознает свою миссию учителя, гуру (как сказали бы теперь) – и, как минимум, с ранней юности. «Мне жаль, что я не знала вас маленьким. Каким вы были? – пишет 16-тилетняя Марина Пете Юркевичу, от которого она уже не ждет взаимности, так как уже получила от него вежливую «онегинскую» отповедь. – Я чувствую в себе бесконечный восторг перед каждым облачком, каждым заревом, поворотом дороги. И вот, Петя, мне бы хотелось и вам передать свою сладкую способность волноваться. Мне хотелось бы, чтобы Вы, благодаря мне, пережили многое – и не забыли его. Верьте и доверьтесь мне… Ни один человек, встретившийся со мной, не должен уйти от меня с пустыми руками. У меня так бесконечно много всего. Умейте только брать, выбирать».(Письма к П. Юркевичу).
Позже этот мотив выльется в щемяще-величественные строки :
К вам всем – что мне ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! –
Я обращаюсь требованьем веры
И с просьбой о любви.
(«Уж сколько их сорвалось в эту бездну…»)
И это не юношеская восторженность и не романтизм – привычно понятый романтизм.
«В сущности ее мир – это мир Вечного во временном», - говорит о поэте И. Кудрова.
Жажда, чтобы ее любили – это ведь жажда, чтобы себя любили – свою бессмертную душу и постигали ее через проекцию на самые разнообразные предметы. «Чтобы «Марина» - значило – мир, а не мир «Марина».(«Письма к А. Бахраху»). Чтобы были в сем сомнительном мире «вероломны», то есть – «сами себе верны» [Гвелесиани, 2001].
Никто в наших письмах роясь
Не понял до глубины
Как мы вероломны,
То есть – как сами себе верны.
Если ее не полюбили, развивает далее эту мысль Гвелесиани, значит и себя не полюбили, не поняли… Не разглядели свою глубинную суть, свой собственный путь во Все: «Если мне, через свою живую душу, удастся провести вас в Душу, через себя – во Все, я буду счастлива. Ведь Все – это мой дом, я сама туда иду, ведь я для себя – полустанок, я сама из себя рвусь!». («Письма к А. Бахраху»).
В разных местах писем Марины Цветаевой к П. Юркевичу читаем: «Тоска – мое обычное состояние». «Порой мне бывает страшно и откуда-то со дна всплывает что-то темное».
Что ж так гложет юную гимназистку, которая ждет революции и со скукой готовится к экзаменам по плохо дающейся алгебре и химии? Ведь это только на первый взгляд может показаться, что все дело в людях, к которым она не хочет «лезть за участием» , «а сами они приласкать не догадаются». «Внешние неудачи, домашние скандалы, разные сплетни – ерунда, вот уж что меня не огорчает, а «вопросы» разные – мое горе. Хочется понять жизнь». Например, «однажды небо совсем померкло, а при свете луны поля сделались какие-то странные, грезящие, холодные. Вся оторванность человека от природы вдруг ярко стала мне понятна. И вышло так: люди – чужие, природа – чужая, далекая».
Цветаевой искренняя, теплая атмосфера необходима как воздух. А этого почти нигде нет. Люди – как стены. «Тепло другого человека – это стена, она мешает видеть его душу», - запишет она четыре года спустя. А пока в письме к Юркевичу читаем: «Я думала над тем, почему люди так одиноки. Ведь это же ужас, подумайте, это же проклятие. И ведь никогда люди, даже самые, самые близкие, не могут знать, что происходит в душе друг друга. Вот я говорю с Вами… и никогда не знаю, серьезно ли Вы говорите или шутя, не могу поручиться за то, что Вы понимаете мое настроение…».
Цветаева говорит о себе: «Я не боюсь пошлости, потому что знаю, что ее во мне нет» (Письма к П. Юркевичу). «Пошлость, размышляет по этому поводу Гвелесиани, – это когда таинства рождения в горнем мире чего-то Третьего так и не происходит. И тогда жаркая счастливая взаимность оборачивается – все в этом мире состоит из перевертышей! – невзаимностью, «тупиком»: «Точно двое друг в друга уперлись – и все стоит». («Сводные тетради»). И тогда – Разрыв… Причем, не по ее вине. «И кто-то нас друг к другу бросил, И кто-то снова оторвет», - писал поэт Иннокентий Анненский. А еще потому, что любовь по горизонтали неизбежно вырождается. Несбывшаяся счастливая любовь пушкинской Татьяны Лариной превращается в сбывшуюся счастливую любовь Анны Карениной, от которой хочется лечь на рельсы.
Литературоведы, которые, как Н. Доля, осуждают Цветаеву за то, что предпочитала в отношениях роль Татьяны якобы для того, чтобы вечно терзаться и мучиться, то есть вечно наслаждаться невозможной, полной протеста и прихотей, страстной любовью, даже не подозревают, насколько в жизни Цветаевой, как и в действительном мире, все обстоит наоборот! Для Цветаевой-Татьяны неприемлема как раз страстная любовь – это за ней она отказывается признавать подлинность.
И все это у Цветаевой – так естественно, ограниченно, без выведенного на поверхность мистицизма и мудрствований о Мировой Душе. Ограниченно – значит, по определению, трагично, противоречиво, поскольку трагично и противоречиво в сем странном мире положение «пленного духа» и открытой, щедрой по природе души, замкнутой в непробиваемых стенах чужих личных пространств».
Мы привели такие большие фрагменты из работы Натальи Гвелесиани «Четвертое измерение Марины Цветаевой»для того, чтобы объяснить генезис любовной лирики Цветаевой, обусловленного особенностями ее биографического автора. И мы еще не раз в последующих параграфах будем сопоставлять факты и переживания лирической биографии Цветаевой с субъектами ее лирики.
1.2 Исповедь лирической героини.
Если говорить о лирической героине в стихотворениях М. Цветаевой отобранных нами, то безусловно, преобладают стихотворения с автопсихологическим лирическим субъектом, который может одновременно оказаться и объектом изображения, в таком случае (по терминологии С. Н. Бройтмана) следует говорить об автопсихологическом лирическом герое.
Автопсихологическая лирическая героиня в поэзии Цветаевой открыто заявляет о себе, о своих чувствах, о своих взглядах, взаимоотношениях с кем-либо. Как правило, это женщина, воспевающая свою несложившуюся по разным причинам любовь. В большинстве стихотворений она отвергнутая или оставленная своим возлюбленным. Особенностью героини является то, что она стремится к душевному спокойствию и верит в лучшее. Часто героиня ведет диалог со своим возлюбленным, с целью выяснить в чем ее вина, почему она опять осталась одна.
Ирма Кудрова к работе «Поговорим о странностях любви: Марина Цветаева», берет эпиграфом следующие слова Цветаевой: «…все дело в том, чтобы мы любили , чтобы у нас билось сердце – хотя бы разбивалось в дребезги! Я всегда разбивалась в дребезги, и все мои стихи—те самые сердечные дребезги».«Уже давно, читая и перечитывая цветаевские тексты о любви – поэтические особенно, я стала отмечать в них странности. Цветаевское «люблю» подозрительно часто не укладывалось в представление о чувствах, привычно связанных с этим словом, оказывалось в некой нестандартной цепочке причин и следствий, эмоций и понятий» [Кудрова, 2005].
Как отмечает В.Андреев, лирик не хочет быть судьей, хочет (обратно обывателю) любить, а не судить.
Лирическая героиня готова к диалогу. Поэтесса прислушивается ко всякому «большому голосу», чей бы он ни был. «Если мне о моих стихах говорит старик-раввин, умудренный кровью, возрастом и пророками, я слушаю», - пишет Марина Ивановна.
Для нее большое значение имеет голос всех мастеровых и мастеров. Цель ее творчества – утвердить, дать вещи вес. Для поэта самый страшный враг – видимое. Враг, которого он одолеет только путем познания. Поработить видимое для служения незримому – вот жизнь поэта.
Слушается Цветаева «что-то постоянно, но неравномерно во мне звучащее, то указывающее, то приказывающее. Когда указывающее – спорит, когда приказывающее – повинуется». Приказующее есть первичный, неизменимый и не заменимый стих, суть предстающая стихом. «Указующее – слуховая дорога к стиху: слышу напев, слов не слышу. Слов ищу…», - пишет Марина Ивановна. Поэтесса, по ее словам, пишет не для миллионов, не для единственного, не для себя, а для самой вещи. «Вещь путем меня сама себя пишет».
Предчувствие любви, ожидание ее, расцвет, разочарование в любимом, ревность, боль разлуки – все это звучит в исповеди лирической героини Цветаевой. Любовь у нее принимает любые обличья: может быть тиха; трепетна, благоговейна, нежна, а может быть безоглядна, стихийна, неистова. В любом случае она всегда драматична [Скатов, 1992].
Как и сама ее героиня Цветаева смотрит на мир широко открытыми глазами, всеми порами впитывая жизнь, открываясь ей. То же и в любви. Оглядчивость, расчетливость несовместимы с искренним , глубоким чувством. Все отдать, всем пожертвовать – вот единственный закон любви, который приемлет Цветаева. Она даже не стремится завоевать любимого, ей достаточно быть «лишь стихом в твоем альбоме».Цветаевская героиня немыслима без любования, восхищения любимым. Безоглядность чувств делает ее любовь всеобъемлющей, пронизывающей весь окружающий мир. Поэтому даже природные явления зачастую связываются с образом любимого: «Ты дробью голосов ручьевых / Мозг бороздишь, как стих…»
Движение одного человеческого сердца к другому – непреложный жизненный закон, естественная часть бытия. И если у других людей разлука часто ослабляет чувства, то у Цветаевой – наоборот. Любовь тысячекратно усиливается вдали от любимого, расстояние и время невластны над ней: «Нежней и безповоротней
Никто не глядел вам вслед…
Целую вас через сотни
Разъединяющих лет».
Образ лирической героини в творчестве Цветаевой двоится. С одной стороны – это женщина, полная нежности, ранимая, жаждущая понимания («Неизжитая нежность – душит»), с другой стороны сильная личность, готовая преодолеть все преграды и противостоять хоть всему миру, отстаивая свое право на любовь и счастье. И тот и другой облик – две стороны одной медали, единое целое, предстающее в разных эпостасях. Героине, обладающей этими чертами, свойственны сосредоточенность души, погруженность в любовь до полного растворения. При этом она не подвержена саморазрушению и сохраняет целостность личности. Во всем в этом – сама Цветаева. Образы, чувства не надуманы, поскольку искренность – главное оружие поэтессы [Андреев, 1992].
Но не следует делать вывод, что в любовной лирике Цветаевой основное место занимают несостоявшаяся любовь, неразделенные или отвергнутые чувства. Ее стихи – как сама жизнь; они бывают как безнадежными, так и полными надежды, как мрачными, так и светлыми. Иногда героиня предстает, полная безмятежного счастья и ощущения праздника, всей грудью вдыхающая саму жизнь: «Милый, милый, мы, как боги:/ Целый мир для нас!»
И уже не озлобленная, измученная ревностью женщина глядит на нас, а юная девочка, упивающаяся любовью, полная нерастраченной нежности [Андреев, 1992].
Любовь никогда не умирает, просто перевоплощается, принимает разные обличья и – вечно возрождается. Это постоянное обновление для Цветаевой объясняется очень просто: любовь – воплощение творчества, начала бытия, что всегда было так важно для нее. Как не могла она жить – и не писать, так не могла жить – и не любить. Цветаева принадлежит к тем немногим людям, которым удалось увековечить и себя, и свою любовь[Воспоминания о М. Цветаевой, 1992].
Дадим интерпретацию стихотворений М. Цветаевой, содержащих исповедь лирической героини. Рассмотрим стихи по хронологии их описания, чтобы выявить эволюцию ее исповедальности.
«Мы с тобой лишь два отголоска» (1910 )
В данном стихотворении лирическая героиня предстает перед нами полной грусти и отчаяния, бесконечно виноватой перед адресатом, но очень на него похожей:
Мы с тобой лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Женщина винит себя за чувство, которое она испытывает к этому мужчине, но все же с печальной сладостью вспоминает о тех минутах, когда они были вместе, скорбя о них:
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.
Далее мы наблюдаем, что героиня видит выход и ни о чем не жалеет, а порою даже благодарна своему избраннику.
Здесь несомненно внимание сосредоточен и на мужчине, которому адресуется стихотворение, но больше, все же, на психологическом состоянии лирической героини.
«Умирая, не скажу: была…» (1918 )
«Умирая, не скажу: была…» . На наш взгляд, это одно из тех стихотворений, которые наиболее полно отражают характер Марины Ивановны и состояние ее души.
М. Цветаева писала: «Есть в стихах, кроме всего (а его много!), что можно учесть – неучтимое. Оно-то и есть стихи».Данное «неучтимое, по-видимому, и есть некое инобытие смысла, надтекстуальное, неформальное, тождественное первообразу – Логосу. Инобытие чистого смысла: интуирования стиха, выражения невидимого – идея стихотворения – как наиболее полная соотнесенность смысла с самой собой».
Как противоречив и сам характер, стихотворение очень противоречиво и автопсихологично состояние лирической героини. В первом четверостишье она пишет, что любовь в жизни совершенно не главное: «Есть на свете поважней дела / страстных бурь и подвигов любовных». Стихотворение может восприниматься как личное откровение автора.
Но второе четверостишье полностью опровергает первое, в котором жизненные приоритеты героини заметно меняются: «Ты - крылом стучавший в эту грудь,/Молодой виновник вдохновенья -/ Я тебе повелеваю: - будь!/ Я - не выйду из повиновенья».
«Ты, - крылом стучавший в эту грудь», - обращение к крылатому гению, мужскому воплощению Музы у древних.
Чувствуется запутанность, невыясненность, непонятность душевного состояния героини.
«Не самозванка - я пришла домой» (1918 )
В данном стихотворениилирическая героиня ведет диалог земного и небесного начал в самом чувстве любви: «Там на земле мне подавали грош/И жерновов навешали на шею…».
Следует говорить об автопсихологическом характере лирической героини, которая считает себя душой , томимой духовной жаждой, птицей посланницей «твоею». (Известно, что в древнегреческой мифологии, ласточка – вестник добра, счастья, начала; Психея – душа).
Нужно отметить, что поэзия Цветаевой – это поэзия исповедальная, дневниковая и если расположить все ее произведения в хронологическом последовательности, то получим дневник всей ее жизни.
Противопоставляя мир земной – миру небесному лирическая героиня считала, что главнее – мир небесный. В женщине она видела Еву – тело и Психею – Душу. Себя героиня считает только Психеей, рожденной чувствовать, любить. Небо для нее родной дом, она постоянно противопоставляет его земле: «Не самозванка я пришла домой»
Ее мысли обращены к Богу и к обожествляемому возлюбленному. Пришла она туда, чтобы дать счастье этому возлюбленному: «Твой день седьмой, твое седьмое небо».
Обратимся к Библии, в которой есть цитата: «И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал» (гл.2 «Ветхий Завет»). Седьмой день – это покой, отдых после всех трудов. А если вспомнить фразеологизм «быть на седьмом небе», что означает быть очень счастливым, то становится ясно, что пришла героиня, чтобы дать наслаждение, отдых, дать любовь и получить любовь. Именно об этом говорят слова: «Я страсть твоя, воскресный отдых твой, / Твой день седьмой, твое седьмое небо».
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…» (1920 )
Сопоставляя любовь и дружбу, Цветаева не склонна считать любовь высшим чувством из тех, что связывают человека с человеком. Дружбу она ставит выше. «Не я ставлю – стоит выше, просто: дружба стоит, любовь лежит…» - записывает она (НСТ, 131). Мы прочтем в ее стихах:
Содружества заоблачный отвес
Не променяю на юдоль любви.
«Юдоль любви» - непреложно звучит в наших ушах «юдолью скорби». Именно на такое восприятие оно и рассчитано[Цветаева 1999].
Все так, но ведь вот она перед нами – ее поэзия, где на пьедестал любви возложены все возможные цветы и гимны!
Любовь, любовь! И в судорогах и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь!
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь…
Как же согласовать то и другое?
А очень просто: логикой чувств, а не логикой рассудка. Потому не люблю любви, что слишком ей подвержена и слишком от нее страдаю, потому, что не умею любить умеренно, всегда люблю с терзанием и муками. «В любви меня нету, есть исступленное, невменяемое, страдающее существо, душа без тела» (6, 617). В стихах это выражается так: «Я любовь узнаю по боли / Всего тела вдоль».
Вывод: В выше предложенных стихотворениях исповедь лирической героини. Женщина в этих стихотворениях винит себя за то чувство ,которое она испытывает к определенному мужчине. А например в одном из предложенных стихотворений она ставит дружбу на первое место ,а любовь на второе .
1.3 Мужская ипостась лирического субъекта.
Любовь была для Цветаевой тем топливом, на котором, словно двигатель внутреннего сгорания, работает душа: "Каждая моя строка - любовь..." Но и здесь ее многочисленные романы имеют свою особенность: "Мой любимый вид общения - потусторонний сон: видеть во сне. А второе - переписка. Письмо как некий вид потустороннего общения, менее совершенно, нежели сон, но законы те же..." Так проходит эпистолярный роман с двадцатилетним Александром Бахрахом в 1923 году, написавшим рецензию на ее книгу "Ремесло": "Перестала я Вас любить? Нет. В ы не изменились и не изменилась - я... Перестав быть моей б е д о й, Вы не перестали быть моей з а б о т о й...".
Так проходит роман с Константином Родзевичем: "Я в первый раз люблю счастливого и, может быть, в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть..." Неминуемая развязка - и строка в письме: "Постояли - разошлись...Как все просто, если бы заранее!" Тут же, в Праге, на ее пути появляется Марк Слоним, печатавший ее стихи в журнале "Воля России". В самый разгар романа с Родзевичем вспыхивает страсть к Борису Пастернаку: "Мне нужен Пастернак - Борис - на несколько невечерних вечеров - и на всю вечность.. И жить бы я с ним все равно не сумела - потому что слишком люблю". В 1926 году начинается роман с немецким поэтом Рильке. А когда тот в том же году умирает, Марина Цветаева... увлекается почти мальчиком, поэтом Николаем Гронским. Тот бросает ради нее невесту. Они встречаются в Париже. Позже она напишет: "Он любил меня первую, и я его - последним..." Стоит ли добавлять, что у восемнадцатилетнего мальчика она была не первой, а у тридцатичетырехлетней женщины - он не последним. ...И после возвращения в Советский Союз она продолжает болеть этой б о л е з н ь ю ("Эта болезнь неизлечима и зовется: душа"). Зимой 1939 года влюбляется в писательском доме творчества в Голицыно в темноволосого и темноглазого Евгения Тагера. Переписывает ему стихи, обращенные к Гронскому, "Поэму Горы", посвященную Родзевичу. В ответ - его просьба: "Будет лучше, если вы будете меньше обращать на меня внимания!"... Ее увлечения проходили на глазах у всех, она не таила их от мира. Все знали, что сейчас это светловолосый и голубоглазый, рассеянный и близорукий Николай Вильмонт, чья родословная восходила сразу к Мартину Лютеру - по одной линии, и по другой - к митрополиту Филиппу, удушенному Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного. В его жилах шумел коктейль: кровь французов, поляков, немцев, шотландцев, русских... Его сменял молодой поэт Арсений Тарковский: однажды она была у него в гостях и после ухода вдруг позвонила ночью и сообщила, что у нее его платок - с меткой "АТ". Она должна немедленно его ему вернуть. - У меня нет никаких помеченных платков, Марина!.. Я приду за ним завтра... Но она требовала, чтобы он ее ждал, она должна принести ему его платок сейчас же. И - принесла: платок с меткой "АТ"... Впрочем, Арсений Тарковский был последним всплеском любви Марины Цветаевой. Их односторонний роман протекал в 1940 году, а через год роковая петля обвила ее горло в Елабуге... Ни одна женщина на земле не смогла бы так уничтожающе-жестоко сказать о себе (в письме к Б.Пастернаку): "Я им не нравлюсь, у них нюх. Я не нравлюсь п о л у. Пусть в твоих глазах я теряю, мною завораживались, в меня почти не влюблялись. Ни одного выстрела в лоб - оцени!" Ни одна женщина на земле не могла бы так написать о себе:
Ко мне не ревнуют жены:
Я голос и взгляд.
Ее муж - Сергей Эфрон понимает, что Марина - "человек страстей: гораздо в большей мере, чем раньше". В письме к М.Волошину он анализирует характер своей жены, с безжалостностью препарируя пером, как скальпелем, ее отношение к К.Родзевичу (да и только ли к нему?): "Отдаваться с головой своему урагану - для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас - неважно. Почти всегда (теперь же как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане... Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчание... Громадная печь, для разгоревания которой нужны дрова, дрова и дрова... Дрова похуже - скорее сгорают, получше - на растопку. Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно..." Женщина всегда живет в реальном мире. Поэт - только в придуманном. В нашем случае все поменялось местами: Цветаева оказалась в придуманном насквозь мире с замками, "отдельной собакой" и своим любимым - "со светящейся белизной" лица. Ее ни разу не виденный ею возлюбленный - сам романтик по складу и крою души, судьбы, глаз - оказался более прочно стоящим на земле. Иначе не могло и быть: он был тяжело болен туберкулезом и избрал приютом Хейлиген Шденди в Швейцарии... Прислав ей свою исповедь на шестнадцати страницах, он хотел выплакаться в собственный рукав - перед лицом почитаемого поэта-женщины. Ему же подставили для выплакивания - ладони, к которым он был не готов:
"...Когда я нынче думала о комнате, в которой мы бы с вами жили, и мысленно примеряла - отбрасывала - одну за другой - все знаемые и незнаемые, я вдруг поняла, что такой комнаты - нет, потому что это должна быть не-комната: отрицание ее: обратное ее, а именно: комната сна..." Она уже разрабатывает планы встречи. Один из вариантов - ее поездка к нему: на взятой сообща машине - в Женеву, там - на поезд в Берн - и оказаться в приемные часы в санатории. Ее пожирает пламя любви. Печь требует растопки. Один за другим сыплются на возлюбленного знаки внимания: с оказией Цветаева едет в Женеву и отправляет в подарок Анатолию Штейгеру зеленую куртку. В кармане - записка: "Я сама хотела бы быть этой курткой: греть, знать, когда и для чего - нужна"... Что-то от реплики Хлестакова относительно платочка... Марина Цветаева поглощена своей Любовью. Черчение планов на песке Несбыточной Мечты сопровождается слепотой. Она не видит своего собеседника, не чувствует пульса своего возлюбленного. В своей исповеди он написал ей о своей "половинности", признавшись тем самым в гомосексуальности своего естества. Он был искренен с ней - потому что для него она была Поэт, провидец, гений. Она была искренней с ним - для нее он был возлюбленным и, увы, "растопкой" для печи. Она не смогла понять своего неполучившегося сына и несостоявшегося возлюбленного, потому что видела мир, как и полагается Поэту - так, как она хотела и могла его видеть. Но была ли она права? Анатолий Штейгер был честен перед нею и перед Богом. От него уцелело только одно - последнее письмо: "...В первом же моем письме на 16 страницах - постарался Вам сказать о себе все, ничем не приукрашиваясь, чтобы Вы сразу знали, с кем имеете дело, и чтобы Вас избавить от иллюзии и в будущем - от боли... Меня Вы не полюбили, а по-русски "пожалели", за мои болезни, одиночество, - хотя я отбивался все время и уверял Вас, что мои немощи физические, - для меня второстепенное, что я жду от Вас помощи не от них, а от совсем другой и почти неизлечимой болезни. Потому что, когда мне нужен врач- я иду к врачу, когда мне нужны деньги - иду к моим швейцарцам, - к Вам же я шел, надеясь получить от Вас то, что ни врачи, ни швейцарцы мне дать не в состоянии..." Далее начинается цепь финалов: в ноябре 1936 года они встречаются наконец-то в Париже. Потом от нее последовали письма - разные по содержанию и температуре души:
"...Друг, я Вас любила как лирический поэт и как мать. И еще как я: объяснить невозможно".
"Милый Анатолий Сергеевич, Если Вы ту зеленую куртку, что я Вам летом послала, не носите (у меня впечатление, что она не Вашего цвета) - то передайте ее, пожалуйста, Елене Константиновне (Бальмонт. - А.Щ.)... Она мне очень нужна для отъезжающего. Если же носите - продолжайте носить на здоровье..."
Но и эта точка презрительного кипения не стала последней. В 1938 году выходит журнал "Современные записки", в котором Марина Цветаева печатает цикл стихотворений "Стихи сироте". Эпиграфом Цветаева взяла строки, которые мог понять только ОН:
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
Шла дорогой той старушка,
Пожалела сироту...
"...Всю жизнь напролет пролюбила не тех... И равных себе по силе я встретила только Рильке и Пастернака. Одного - письменно - за полгода до его смерти, другого - незримо" [Цветаева, 1999].
Для любовной лирики Цветаевой характерна любовь не к дальнему, которого вечно нет рядом или кому-то вроде заочного – через столетие! – возлюбленного – герцога Рейхштадского, умершего век назад, на чей детский портрет 9-летнего «сломанного жизнью гениального ребенка» шестнадцатилетняя Марина едва ли не молилась («Это любовь? Я сама не знаю. Я бы теперь сказала – это жажда ласки, участия, жажда самой приласкать. Но сравниваю я свое чувство к Наполеону второму с своей любовью к Вам – и удивляюсь огромной их разнице» («Письма к П. Юркевичу»). Эти ее строки уже привлекли внимание людей знавших Цветаеву, например В. Андреева, писавшего: «И все это – чтобы раздвинуть пределы и парадоксальным способом прийти к тому же ближнему, но уже – со стороны духа. «Ухожу от вас, возлюбленные братья, чтобы вернуться к вам, - так, примерно, говорил кто-то из св. отцов – пустынников, удаляясь в затвор, - ухожу телом, прихожу духом». Все это Цветаева знает отнюдь не из их писаний» [Воспоминание о М. Цветаевой, 1992].
В поэзии Цветаевой – нет мужчин. Есть рыцари. Мужчина в мифологии Цветаевой – это все плоское, косное, грубо-линейное, по-пилатовски логичное. К «мужчине» относятся даже официальная церковь и государство: «Церковь и Государство? Им нечего возразить… пока они гонят и благословляют тысячи юнош на убийство друг друга». И отвергая «мужчину», в идеале мы должны прильнуть не к груди земной женщины, а обратиться с теплой молитвой к Божьей Матери – совершеннейшему воплощению человека и Вечной Женственности, Софии Премудрости Божьей. И, только воскресив в себе в ее Энергиях, под ее благодатным оком, внутреннего Ребенка, который суть не мальчик и не девочка, а Душа в Святом Духе, можно обрести подлинного жениха – Иисуса, который суть тот же мудрый Ребенок с рыцарским забралом – забралом из Любви. (У Цветаевой нет этих последних рассуждений, но не трудно додумать, двигаясь в сторону, противоположную от псевдофрейдистских толкований) [Воспоминание о М. Цветаевой, 1992].
Отсюда – через вскрытие глубинного смысла – совершенно иначе можно проинтерпретировать ставящую всех в оторопь цветаевскую фразу: «Также опускаю редкий случай души тоскующей, ищущей в любви душу и, стало быть, обреченную на женщину». То есть люди, ищущие в любви душу, обречены на женщину в качестве второй половины (все – и мужчины, и женщины). Но у Цветаевой-то речь идет о процессах бытийных, а не бытовых. Бытовая сторона ясно изображается ею как неизбежное нарастание аномалий по мере удаления от Истоков, причем, двуполые отношения в обезбоженном мире ненормальны так же, как и однополые.
Дадим интерпретацию любовных стихотворений М. Цветаевой, раскрывающих образ возлюбленного.
«Мы с Вами разные» (1914 )
Лирическая героиня – девушка, женщина, которая хочет убедить своего возлюбленного в том, что они созданы друг для друга. Все стихотворение пропитано легкой, непринужденной влюбленностью, которая свойственна подросткам.
Лирическая героиня рисуется нам озорной девчонкой, которая ведет диалог со своим избранником, т.к. присутствует прямой вопрос: «Что одинаковость нам может дать?»
«Мне нравится, что вы больны не мной» (1915 )
Стихотворение обращено к А. Минцу (1881 – 1917), впоследствии мужу А. И. Цветаевой, сестры М. Цветаевой. Как отмечает В. Андреев, «Слух – это единственный камертон, по которому Марина Ивановна настраивает этот стих». Данное стихотворение – яркий тому пример.
В статье «Искусство при свете совести» Цветаева делает попытку раскрыть процесс создания своих стихов: «Слышу не слова, а какой-то беззвучный напев внутри головы, какую-то слуховую линию – от намека до приказа. Это целый мир, и сказать о нем – целый отдельный долг. Но убеждена, что и здесь, как во всем есть закон».
Лирическая структура стихотворения закрепляет процесс зарождения, развития и итог переживания. Это обусловлено субъективной авторской диалектикой – «переходности» духовного уклада поэта. Совершившееся у Цветаевой только совершается. Ядро, так называемой , «переходности» - двуначалие мужественного и женственного. Так пишет Н. А. Шлемова в своей работе «Эстетика трансцендентного в творчестве Марины Цветаевой».
Лирический субъект в данном стихотворении является одновременно «и носителем сознания и предметом изображения, она стоит между читателем и изображаемым миром». Внимание читателя сосредоточено на том, какова лирическая героиня, что с ней происходит, ее личные чувства, переживания и состояния.
Это стихотворение стало очень известным, наверное, самым известным в творчестве Марины Ивановны, благодаря фильму «Ирония судьбы, или с легким паром».
Остается загадкой: эти ощущения пережиты ею лично, либо создается образ. Удивительно, как тонко и неординарно поэтесса дает читателю повод для размышлений, намекая, что можно просто любить, а можно болеть человеком. Она указывает, что «болезнь» предполагает несвободу. А героине, свободной от каких-либо обязательств и правил, можно: «…быть смешной – распущенной – не играть словами…». При общении с этим человеком не возникнет неловкости, не придется « краснеть удушливой волной / Слегка соприкоснувшись рукавами».
Следует отметить смысловую «запутанность» стихотворения, одновременно выражающего и радость и грусть, благодарность и сожаление:
Спасибо Вам и сердцем и рукой…
За то, что Вы больны – увы! – не мной…
«Легкомыслие! – Милый грех…» (1915 )
Героиня данного стихотворения – благодарная возлюбленная, характеризующая героя своего романа. Она благодарит своего милого за радость, которой он наполнил ее жизнь («Ты в глаза мне вбрызнул смех»), за жизнерадостность и энергичность, которой он ее научил («И мазурку мне вбрызнул в жилы»), научил не бояться трудностей («Начинать наугад с конца»), быть стойкой и твердой в жизни («Быть как стебель и быть как сталь») и не обращать внимание на ненавистников («И смеяться в лицо прохожим»).
Уже само заглавие стихотворения раскрывает нам его суть. На мой взгляд, в данном стихотворении лирическая героиня и автор тождественны, так как «Легкомыслие – милый грех», скорее всего взгляд Цветаевой на себя, какой была несколько лет назад.
Это стихотворение интересно нам тем, что раскрывает не только действие героя, но и рефлексию героини.
«Не отстать тебе! Я – острожник» (1916 )
Это стихотворение яркий пример ролевой лирики.
Субъект обладает особой речевой манерой, которая позволяет соотнести его с той социальной средой, в которой Цветаева оказалась в этот период своей жизни. Субъект представлен только как точка зрения, взгляд на мир, голос.
Ролевой субъект оказывается одновременно и объектом изображения (говорит о себе, своих отношениях с кем-либо). Перед нами ролевой герой.
Вывод: В выше представленных стихотворения лирическая героиня боле игрива ,и более влюблена в своего партнера что ли. В одном стихотворении она рассказывает чему её научил её мужчина ,а другом стихотворении не понятно переживала ли она сама эти события .
Заключение
Всеми учеными отмечается, что лирика это род литературы, в котором на первом плане индивидуальные состояния человеческого сознания, человеческих эмоций.
В процессе изучения лирики М. Цветаевой , мы рассмотрели такие понятия, как «лирический герой» и «лирический субъект». И пришли к выводу, что понятие «лирический герой» шире, это обобщающее понятие: оно не только включает в себя традиционное понятие «лирический герой (героиня)», но и «героя (или его голос) ролевой лирики».
Лирический герой предполагает, что герой и автор могут быть тождественны (или близки), а могут совершенно не совпадать. В термине «лирический субъект» уже само понятие нацеливает на то, что отождествление автора и героя невозможно, что автор и герой совершенно разные категории; что субъект нужно рассматривать не ссылаясь на личность автора.
Мы полагаем, что понятие «лирический субъект» наиболее соответствует характеру поэзии М. Цветаевой. В ее стихотворениях мы часто видим не лицо, а голос. Часто автопсихологический субъект является одновременно и объектом изображения. Она активно заявляет о себе, о своих взглядах, чувствах, взаимоотношениях с кем-либо.
Нами были интерпретированы стихотворения М. Цветаевой, написанные в период с 1910 по 1940 годы. Лирический субъект в них многогранен, репрезентирован в различных формах, начиная с исповеди лирической героини и кончая образами героя, воплощающего мужское начало героев, в ролевой лирике.
В ранней лирике лирическая героиня М. Цветаевой – девушка, которая хочет любить и быть любимой, но ее отвергают.
1915 год, видимо, был очень насыщен различными событиями в жизни поэтессы, что отчетливо прослеживается в ее лирике («Два солнца стынут…»). Классический пример проникновения в психику, в душу лирической героини может служить известное стихотворение репрезентации лирической героини, написанное в 1915 году – «Мне нравится, что вы больны не мной».
Далее начинают звучать более философские темы и прослеживается попытка постичь смысл бытия («Вот опять окно», «Святая ль ты, иль нет тебя грешней»).
Стихотворения 1918 - 1920 годов отличаются максимальной исповедальностью, и в них отождествление автора и лирической героини наиболее возможно («Не самозванка, я пришла домой», «Умирая, не скажу: была…»).
Последний период в ее творчестве, который в нашем сборнике представлен стихотворением 1940 года «Ушел – не ем», значительно отличается от предшествующих. В нем по мнению критики, «чувствуется рука настоящего мастера», четко знающего о чем надо писать и хладнокровно повествующего об ушедшей любви, видимо последней (т.к. 1941г – последний год жизни М. Цветаевой).
Мы ограничили свой поиск своеобразия любовного лирического субъекта в любовной лирике М. Цветаевой (хотя в дальнейшем предполагаем расширить круг лирических произведений доступных молодежи, не обладающей какими-то специальными филологическими знаниями, однако способными прочувствовать своеобразие ее лирики, подкрепляемой не только судьбой биографического автора, но прежде всего в образе лирической героини и мире лирического субъекта.)
Список литературы
Бройтман С. Н. Лирический субъект // Введение в литературоведение. Литературное произведение : основные понятия и термины : учеб. пособие / под ред. Л. В. Чернец. — М. : Высш. шк.; Изд. центр «Академия», 1999
Бройтман С.Н. Русская лирика Х1Х-нач. ХХ вв. в свете исторической поэтики (субъектно-образная структура). М., 1997
Бройтман С. Н. Поэтика русской классической и неклассической лирики, М., РГГУ, 2008
Бродский о Марине Цветаевой. – М., 1997
Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975
Белинский В. Г. Собр. Соч. в 9-ти томах, т. 3. М., Художественная литература, 1978
Введение в литературоведение / Под ред. Г.Н.Поспелова.- 3-е изд.- М., 1988
Воспоминания о Марине Цветаевой //[Э. Сергей, В. Андреев, А. Эфрон, В. Андреева , Н. Резникова и др.]; М., 1992
Головко В.М. Рецепция феномена Марины Цветаевой в социокультурном контексте конца 1960-х - начала 1970-х годов: Елабужский региональный аспект. // Марина Цветаева: Поэт в диалоге со временем. - Елабуга, 2005
Головко В.М. Факторы идиостиля Материалы Цветаевой в интерпритации А.С. Эфрон (на материале беседы с дочерью поэта) // Девятая Международная научно-тематическая конференция - Сб.докладов.-М.: Дом-музей Марины Цветаевой.-2002
