Просмотр содержимого документа
«Литературно-музыкальная гостиная "Лампада чистая любви"»
Разработка литературного вечера
«Лампада чистая любви…»
Женщины в жизни и творчестве А.С.Пушкина.
Учитель:
Погаси электрический свет,
Теплым воском пусть плавятся свечи,
Поплывем вспять течению лет
В чьи-то страсти, разлуки и встречи.
И в камине огонь затрещит,
Нам поведают сказки поленья,
19-ый век к нам спешит,
Возвращая к ушедшим мгновениям.
(Зажигается свет около доски, в кресле сидит Пушкин, подперев кулаком лицо. Заговаривает как бы сам с собой, не торопясь, задумчиво.)
П.: Как известно, от природы я не был красив. Сознавая это, я охотно рисовал на себя шаржи и сочинял эпиграммы. Но женщин я очаровывал мгновенно, в разговорах с ними преображался. Я ценил живые и остроумные беседы, которые охотно вел со многими своими современницами. Женщины вдохновляли меня на создание шедевров. Хочу вспомнить хотя бы некоторых из тех, кто был мне дорог и близок.
Женщину, которой я обязан появлением на свет, мать мою, звали Надежда Осиповна Пушкина. Но она больше благоволила моему брату, Левушке. Воспитывала же меня, читала книги, развивала мою бурную фантазию бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал. Ей я посвятил стихотворение (Садится в кресло, отворачивается).
Чтец:
Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов, игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
Младенчество прошло, как легкий сон.
Ты отрока беспечного любила,
Средь важных муз тебя лишь помнил он,
И ты его тихонько посетила.
П.: Но была в моей жизни еще одна женщина, чьи неторопливые рассказы очаровывали меня и через многие годы помогли мне создать неповторимые сказки. Это моя любимая няня, Арина Родионовна Матвеева. Ей я посвятил одно из своих замечательных стихотворений «Няне».
Чтец: «Няне».
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь;
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь…
П.: Долгие зимние вечера в Михайловском проводил я со своей няней. Арина Родионовна брала веретено или спицы и шла ко мне в комнату. (няня сидит вяжет, А. С. Пушкин - за столом, пишет. Фонограмма вьюги. Звучит музыка, 14 соната Бетховена).
И мне казалось, что на всем белом свете только я да няня. А там за окном, снег, вой ветра, бесконечные просторы безмолвных полей. (на фоне 14-й сонаты Бетховена)
Чтец: «Зимний вечер»
Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка И печальна и темна. Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей.
П.: Няня очень скучала по мне, своему любимцу, и часто писала мне письма. Вот (читает) «Вы у меня беспременно в сердце и на уме, и только когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне. Приезжайте, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю» (задумывается).
О детских увлечениях не сохранилось почти никаких сведений. О своем первом чувстве я вспоминаю в стихотворении «Послание к Юдину».
Чтец: «Послание к Юдину».
Подруга возраста златого,
Подруга красных детских лет,
Тебя ли вижу, взоров свет,
Друг сердца, милая ***?
Везде со мною образ твой,
Везде со мною признак милый:
Во тьме полуночи унылой,
В часы денницы золотой.
То на конце аллеи темной
Вечерней, тихою порой,
Одну, в задумчивости томной,
Тебя я вижу пред собой.
П.: Никто до сих пор не знает, чье имя скрывают три звездочки, поставленные мною самим.
Многие барышни пользовались моим вниманием, что отразилось на поэзии. В лицейские годы немало стихотворений посвящал я артисткам и хористкам, но наиболее серьезным увлечением в это период была Екатерина Павловна Бакунина.
Это было стенах лицея в 1815 г., тогда мне было примерно столько, сколько сейчас вам. Я, как и впрочем и еще два мои одноклассника: Пущин и Малиновский, был влюблен в Катеньку Бакунину, сестру лицеиста Бакунина, которая весной и летом вместе со своей матерью жила в Царском селе. После знакомства с Катенькой Бакуниной я писал в своем дневнике: “Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной. Но я ее не видел 18 часов - ах! Какое положение, какая мука! Но я был счастлив 5 минут!” “Я счастлив был … поутру я мучился ожиданием стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не было видно! Наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с ней на лестнице – сладкая минута! Она вдохновила меня на стихи «Мое завещание», «Раздумья», «Элегия», «Наслаждение»…
Чтец: «Наслаждение».
В неволе скучной увядает
Едва развитый жизни цвет,
Украдкой младость отлетает,
И след ее — печали след.
С минут бесчувственных рожденья
До нежных юношества лет
Я все не знаю наслажденья,
И счастья в томном сердце нет.
С порога жизни в отдаленье
Нетерпеливо я смотрел:
«Там, там,— мечтал я,— наслажденье!»
Но я за призраком летел.
Златые крылья развивая,
Волшебной нежной красотой
Любовь явилась молодая
И полетела предо мной.
Я вслед... но цели отдаленной,
Но цели милой не достиг!..
Когда ж весельем окрыленный
Настанет счастья быстрый миг?
Когда в сиянье возгорится
Светильник тусклый юных дней
И мрачный путь мой озарится
Улыбкой спутницы моей?
П.: Елизавета Воронцова, «Царица полуденной Тавриды» оставила в моей жизни большой и глубокий след. Познакомился я с ней в Южной ссылке, в сентябре 1823 года. Я только что приехал тогда из Кишинева в Одессу. Воронцова произвела сильное впечатление. Это была одна из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою легкою очаровательностью, женской грацией, такою приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что и я, и Раевский и многие другие без памяти влюбились в нее.
Когда я уезжал из Одессы в Михайловское, Воронцова подарила мне свой портрет в золотом медальоне и кольцо с сердоликовым восьмиугольным камнем. Эти вещи я очень бережно хранил, это был мой талисман.
Чтец: «Храни меня, мой талисман»
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи, —
Храни меня, мой талисман.
В уединеньи чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило...
Оно сокрылось, изменило...
Храни меня, мой талисман.
Пускай же век сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Нас с Воронцовой связывала долголетняя переписка. Высланный из Одессы, оказавшись в Михайловском, я с нетерпением ждал весточки от нее. Получив письмо, уходил в свою комнату и запирался, чтобы никто мне не мешал, а затем сжигал ее письма:
Чтец: «Сожженное письмо».
Прощай, письмо любви, прощай: она велела.
Как долго медлил! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал! Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!.. Вспыхнули! пылают – легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит… О проведенье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…
П.: В Михайловском я постоянно думаю о Воронцовой. Только в 1830 году, накануне женитьбы, я навсегда прощаюсь с ней в своем стихотворении “Прощание”.
Чтец: «Прощание»
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя всё, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
П.: В отношениях я был очень ревнив. Это ужасное чувство омрачило взаимоотношения с Амалией Ризнич.
Чтец: «Простишь ли мне ревнивые мечты…»
Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокой!
Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая
Двусмысленный со мною разговор —
Спокойна ты; веселый твой укор
Меня мертвит, любви не выражая.
Скажи еще: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?..
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?..
В нескромный час меж вечера и света,
Без матери, одна, полуодета,
Зачем его должна ты принимать?..
Но я любим... Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
П.: В романе «Евгений Онегин» я возвращаюсь к этому периоду жизни, вспоминая пережитые страдания.
Да, да, ведь ревности припадки
Болезнь, так точно как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
Помилуй Бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых.
Поверьте мне, кто вынес их,
Тот уж конечно без боязни
Взойдет на пламенный костер,
Иль шею склонит под топор.
Но чаще всего я вспоминаю своих прекрасных спутниц с благодарностью, по достоинству оценивая их дар сопереживания, заботу и нежность. Одна из них сыграла особую роль в моей жизни.
С Анной Александровной Олениной я познакомился, когда ей было 9 лет. Вновь встретив ее 19-летней девушкой, я пылко влюбился, просил ее руки, но получил отказ от ее родителей. Она не ответила на мои чувства, хотя писала, что «увидела самого интересного человека своего времени…» В 1829 году я написал в ее альбом строки, удивительные по красоте и силе чувств. Это стихотворение стало впоследствии известным романсом.
Исполнение романса «Я вас любил…»
П.: Волею случая в доме Олениных произошло мое знакомство с женщиной, ставшей «чудным мгновеньем» в моей жизни. Я говорю об Анне Петровне Керн.
«Позволительно ли быть до того прелестною?!»- воскликнул я , увидев новую жену 52 – летнего генерала Керна.
А спустя 6 лет, когда я находился в Михайловском, в июле 1825 года Анна Керн неожиданно приехала в Тригорское к своей тетке Осиповой. Я был благодарен судьбе за эту встречу, за прогулку с Анной пешком из Тригорского в Михайловское. Через много лет Анна Петровна вспоминала: “Прийдя в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый запущенный сад, “приют запущенных триад”, длинными аллеями старых деревьев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставило меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать”.
А на другой день Анна уезжала. Я на прощанье подарил ей главу “Евгения Онегина”, среди страниц из романа лежал вчетверо сложенный листок почтовой бумаги со стихами, это и было стихотворение “Я помню чудное мгновенье”.
Чуть позже я писал о своих чувствах Алексею Вульфу: “…Все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то.”
Запись романса «Я помню чудное мгновенье».
П.: Но только об одной женщине я сказал: «чистейшей прелести чистейший образец».
(сценка)
Пушкин. Моя встреча с Натальей Гончаровой, моей милой, прелестной, нежной Натали произошла зимним вечером 1828 года на балу у танцмейстера Иогеля. Я даже не собирался в этот день никуда выезжать, но вдруг ко мне забегает Вяземский, в своей бобровой шубе, мокрой от снега, и прямо с порога кричит...(Вбегает Вяземский).
Вяземский. Пушкин! Мой милый Пушкин! Поехали к Иогелю выбирать мне молоденькую невесту!
Пушкин. Я не успел ни слова сказать, как очутился в санях.
Вяземский (восторженно). А через некоторое время мы подъехали к роскошному особняку.
Пушкин. Лунный свет заливал улицу, сыпал пушистый снег.
Вяземский. А из особняка доносились звуки музыки. И в больших окнах мелькали силуэты нарядных дам и кавалеров.
Пушкин. Никогда еще с таким грустным чувством я не приезжал на бал. Тайное предчувствие томило меня и волновало душу. Петр что-то говорил мне и показывал на молоденьких барышень, которые впервые появились в светском обществе. И вдруг какая-то сила заставила меня обернуться. Я увидел ее - в прозрачном облаке воланов и кружев, в толпе молодых поклонников, в окружении многочисленной родни и знакомых ... Я шагнул навстречу своей судьбе. И с тех пор для меня не было ничего прекраснее и дороже ее. Я понял, что это прелестное создание составит его счастье.
Пушкин.
Я думал- сердце позабыло Способность легкую страдать.
Я говорил: тому, что было, Уж не бывать! Уж не бывать!
Прошли восторги и печали,
И легковерные мечты...
Но сердце вновь затрепетало
Пред мощной властью красоты...
С Натальей Николаевной Гончаровой я познакомился в Москве, венчался в церкви Большого Вознесения, жил на Арбате. Каждая женщина привлекала меня по-своему: внешностью, веселым нравом, образованностью. В Наталье Николаевне я ценил удивительное сочетание внутренней и внешней красоты. Я пишу ей: «С твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете, а душу твою люблю более твоего лица…»
Чтец: «Мадона».
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал мою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель -
Она с величием, он с разумом в очах –
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов под пальмою Сиона.
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Звучит вальс из оперы «Евгений Онегин» П. Чайковского.
