Провинциальные исследователи XIX - нач. ХХ в. о правовых отношениях на Северном Кавказе

История становления сельского мира на Северном Кавказе в трудах

северокавказских исследователей второй половины XIX – начала XX в.в.

Соломянный В.Д., преподаватель высшей категории ГБОУ СПО СК «Ставропольский базовый медицинский колледж»

Формирование сельского мира на Северном Кавказе как особой самобытной социокультурной общности происходило в ходе переселенческого движения XVI – XIX в.в. и реализации аграрной политики российского правительства.

Исторический масштаб и драматизм происходивших событий, невозможность их однозначного толкования определяли общественный и научный интерес провинциальных историописателей первой половины XIX – начала XX в.в. к изучению сельской жизни. Их творчество носило раннепрофессиональный или любительский характер. В основном это были представители местной интеллигенции: чиновники и служащие, адвокаты и учителя, военные и писатели. Их интересовала местная история во всех ее проявлениях. Однако в большинстве работ этих образованных, талантливых и энергичных исследователей история носит подчиненный характер по сравнению с экономикой, географией, статистикой. Исторические факты призваны скорее дать информацию, позволяющую осмыслить современные проблемы и найти пути их решения.

Одной из таких актуальных проблем является формирование сельского общества в условиях социокультурного взаимодействия славянских этносов с коренными народами Северного Кавказа. Сложность этой проблемы определяется комплексом взаимообусловленных факторов – характером колонизации, утверждением новых форм земельной собственности, различиями в хозяйственном укладе, обычаях, традициях и верованиях.

В работах северокавказских историописателей, посвященных исследованию генезиса и повседневной жизни сельского мира явно прослеживается влияние идей позитивизма, укоренившихся в образованном обществе России на рубеже XIX – XX в.в. Авторы подчеркивают идею неуклонного прогресса общества, стремятся к точному описанию событий, выстраивают материал с использованием данных статистики, архивных источников, других дисциплин. К раннепрофессиональным и/или позитивистски ориентированным историописателям можно отнести И.Д. Попко, В.И. Бентковского, С.Д, Филицина, Г.Н. Прозритилева, Ф.А. Щербину и др.

В основном это были сотрудники местных научных обществ и учреждений, таких как Ставропольский губернский статистический комитет, Ставропольское епархиальное церковно-археологическое общество, Ставропольское общество для изучения Северо-Кавказского края, Ставропольская ученая архивная комиссия, музей Северного Кавказа.

Существенный вклад в изучение сельской жизни вносили также энтузиасты из разночинной интеллигенции. В помощь им профессиональные исследователи составляли специальные руководства для исследовательской деятельности. Так, например, секретарь Кубанского статистического комитета Е.Д. Фелицин разработал «Программу статистико-этнографического описания населенных мест Кубанской области». Она включала три больших раздела: физические условия места, народонаселение, хозяйственный быт жителей. За основу административно-территориальной единицы Е.Д. Фелицин взял станицу как наиболее распространенный тип населенного пункта в Кубанской области.[1] Член Ставропольской ученой архивной комиссии С.В. Фарфаровский предложил местной общественности анкету-обращение с просьбой заняться сбором сведений и составлением описей местностей и народов, их образа жизни.

Наиболее подготовленные в профессиональном отношении северокавказские историописатели хорошо осознавали, что объективное изучение сельского мира на Северном Кавказе, как особой социокультурной общности, невозможно без понимания истоков его возникновения и становления. Поэтому неизбежно они должны были выразить свое отношение к проблеме русской колонизации этого края.

Проблема истории колонизации нашла отражение в многочисленных работах одного из наиболее профессиональных исследователей Северного Кавказа И.В. Бентковского. На протяжении многих лет он являлся секретарем Ставропольского статистического комитета и почетным членом Кубанского областного и Нижегородского губернского статкомитетов. В своем историческом обзоре «Заселение западных предгорий главного Кавказского хребта» исследователь ставит цель «… изучить систему колонизации и характер переселяемого элемента». [2]

В своем многостраничном историческом обзоре И.В. Бентковский редко дает собственную оценку происходившим событиям. Возможно, в этом проявилось его стремление к максимальной объективности, достигаемой, по мнению позитивистски ориентированных исследователей, только на основе последовательного изложения событий и фактов, а не путем создания умозрительных конструкций.

Историк-любитель Бентковский, описывая процесс заселения русскими западных предгорий главного Кавказского хребта в период с 1861 по 1964 гг., сопровождает свое повествование многочисленными названиями местности, рек, племен, селений, дает подробные статистические выкладки о переселенцах – их военном и социальном составе, количестве.

Как и в настоящем историческом исследовании автор использует прием цитирования источников. В их числе послание царя Александра II, переписка главнокомандующего Кавказской армией генерал-фельдмаршала князя Барятинского и начальника Кубанской области войскового наказного атамана генерал-адъютанта графа Евдокимова, а также других участников этих событий. Историопистатель обращает внимание читателя на то, что он отделяет мемуары очевидцев от « исторических и официальных источников». [3]

В арсенале исследователей есть и исторические аналоги. Так, например, мысль о том, что «казачий дух», который так высоко ценился специалистами военного дела, в известных случаях может быть источником серьезных затруднений для правительства, подтверждается им фактом бунта донских казаков в 1792 году против переселенческой политики Екатерины II.[4]

Описывая драматические события русской колонизации Западного Кавказа, И.В Бентковский не ставит под сомнение ее правомерность. Он избегает моральной оценки выселения горцев с их исконной территории на равнинные земли, лежащие на левом берегу Кубани или в Турцию. Автор сожалеет лишь о непродуманной властями самой системе колонизации, которая в первоначальном варианте предполагала переселение казаков целыми станицами и привела к острому конфликту переселенцев с военной администрацией.

Сама конструкция текста свидетельствует о стремлении исследователя быть беспристрастным и максимально объективным в оценке событий. Автор выражает как бы не свое мнение, а приговор истории: «История не может не сочувствовать перспективе бедственного положения казаков станиц, намеченных к поголовному переселению».[5] Вместе с тем, несмотря на нарочитую отстраненность исследователя от изучаемого объекта само содержание текста, его насыщенность историческими фактами и статистическими данными ясно характеризуют позицию автора и делают ее убедительной.

Опираясь на статистический материал И.В. Бентковский делает вывод об удачном завершении «Высочайше утвержденного плана» колонизации закубанского края русским населением, преимущественно казаками. Казачий элемент составил около 78 % всех переселенцев.[6]

И.В. Бентковский признавал, что казачья колонизация была вынужденной мерой, обусловленной сопротивлением коренного населения распространению Российского владычества на Северном Кавказе. «Соображение того времени требовали преимущественно такого населения, которое удовлетворяло бы двум неотложным местным потребностям (военной и гражданской), а эту двойственную обязанность могли выполнять только казаки. Вот почему казаки значительно превышали численность гражданского населения Ставропольской губернии». [7]

Вместе с тем автор этих строк полагал, что в хозяйственном освоении региона ведущую роль играла крестьянская колонизация, а образование на Кавказе казачества шло в ущерб экономическому развитию страны.

И.В. Бентковский буквально поет гимн крестьянину – труженику, приводя слова Рюля в качестве эпиграфа в статье о селе Безопасном: «Изучать крестьянский быт – значит, изучать историю; крестьянский обычай есть живой архив – собрание неоцененных исторических источников». [8]

И.В. Бентковский не создавал универсальных обобщающих работ по истории Северного Кавказа. Стремление к эмпирическому знанию побуждало его обращать большее внимание на сбор фактического материала, что характерно было для провинциальных историков-любителей эрудитского типа. Так, эрудитский стиль историописания прослеживается в его статье «Крепостная колонизация в бывшей Кавказской ныне Ставропольской губернии».

Очень лаконично, максимально конкретно, постоянно апеллируя к статистике исследователь описывает процесс возникновения частного землевладения, его влияние на распространение русского владычества на Северном Кавказе. Опираясь на факты автор доказывает, что крепостная колонизация этого региона имела свою специфику. Она заключалась в том, что первые частные владельцы были нерусского происхождения и получали землю в награду за верное служение интересам России.

Руководствуясь осознанием своей просветительской комиссии, И.В. Бентковский стремится донести свои знания до каждого интересующегося историей родного края. Поэтому он избегает академического стиля изложения. В самом начале статьи повествователь хочет заинтересовать читателя интересным фактом. Он сообщает о том, что начало землевладению на Северном Кавказе положено Петром I, который в 1710 повелел отвести Карабахскому армянину Сафару Васильеву в одном из Кизлярских урочищ землю под шелковичное заведение. Затем на читателя обрушивается шквал статистических данных о количестве розданных земель и их владельцах. В числе последних преобладают лица нерусского происхождения – армяне, ногайцы, черкесы, грузины, татары, греки и др. [9]

На основании статистических выводов о количестве крепостных крестьян по уездам и селам И.В. Бентковский делает вывод о том, что «климат и военное положение края… не благоприятствовали колонизации». [10] По последней X народной переписи, проведенной в 1858г., крепостное население губернии составляло 15472 души. [11]

Заметный след в исследовании проблемы русской колонизации Северного Кавказа оставил историк – краевед Г.Н. Прозрителев. В своей работе «Первые русские поселения на Северном Кавказе и в нынешней Ставропольской губернии» он указывает начало периода массовой правительственной колонизации края, определяет происхождение, социальный состав и характер переселенцев, описывает трудности с которыми они столкнулись на новом месте.

Положительное отношение автора к заселению края проявляется уже в самом начале исследования. «Правильное и массовое водворение русских людей на Северном Кавказе началось в царствование Екатерины II». [12] Он полагает, что удержать «отнятые» земли можно было только путем водворения на них мирного населения, а «самое переселение шло довольно гладко».[13] Характеризуя пестрый состав переселенцев (однодворцы, крестьяне, казаки т др.) Г.Н. Прозрителев ссылается на ведомость о переселенцах за №607 из дела Саратовского и Кавказского генерал-губернатора за 1787 год и делает вывод о том, что сюда вошли представители всей Росси.

Далее он отмечает, что 50% всего числа переселенцев составили так называемые однодворцы. Это были служилые люди, которые в XVI – XVII в.в. защищали южные границы Московского государства. Когда южная граница государства отодвинулась далеко в степь они были обращены в крестьянское сословие.

Исследователь полагает, что однодворцы представляли из себя более развитых и культурных людей сравнительно со всеми остальными. Он называет их «культурными пионерами».

Характеризуя качественный состав переселенцев в период с 1781 по 1785г. Г.Н. Прозрителев дает ему высокую оценку: «Первый прилив состоял из трудоспособных людей». [14] Поражают и масштабы переселения – 67586 человек за четыре года.

Изучение трудов И.В. Бентковского и Г.Н. Прозрителева о русской колонизации Северного Кавказа позволяет составить представление о том, как складывался сельский мир на Северном Кавказе и как к нему относились историописатели. Подавляющее большинство переселенцев основывали казачьи и крестьянские сельские поселения. Решающую роль в военном покорении края играло казачество, но в экономическом его развитии – крестьянство. Переселенческое движение носило противоречивый характер, но в конечном счете способствовало установлению социокультурных связей русского и коренных народов Северного Кавказа, которые вели к взаимному обогащению культур и расширяли исторические возможности народов.

Анализируя стиль историописания, особенности конструкции текстов, их источниковедческую базу, интерпретацию исторических событий, следует отметить, что популярная манера письма характерная для раннепрофессиональных исследований первой половины XIX – начала XX в.в. не означает отсутствие серьезной научной проработки предлагаемых читателю материалов. Они основаны на достоверных исторических фактах, проверенных статистических показателях и широком круге разнообразных источников.

Как было уже сказано выше, для понимания генезиса сельского сообщества на Северном Кавказе первостепенное значение имеет изучение истории колонизации края. Северокавказские историописатели обращают внимание на характер этого процесса, его этапы, интенсивность, социальный и этнический состав переселенцев. В свою очередь все эти факторы обусловливали форму сельских поселений, особенности поземельных отношений, хозяйственного уклада, быта переселенцев и их взаимоотношение с коренными жителями.

Глубоким проникновением в самую суть аграрных отношений в регионе отмечается работа почетного члена Кубанского областного статкомитета Ф.А. Щербины «Земельная собственность Кубанских казаков». В ней автор ставит задачу показать эволюцию «общинно – земельных форм и взаимоотношений». [15] Полемизируя со своими оппонентами, автор явно претендует на научное изложение материала. «Существенная ошибка противников установившихся общнно-земельных порядков в том именно заключается, что они не хотят понять значения исторических причин и логической связи, существующей в общей цепи экономических явлений». [16]

Конструкция и содержание текста отражает ретроспективный характер работы. Исследователь органично связывает историю колонизации с развитием поземельных отношений в Кубанской области. История играет здесь подчиненную роль, обосновывает необходимость развития общинно-земельных форм хозяйствования. Основными формами поселения Ф.А. Щербина называет курень и хутор (в Черномории), станицу (на Старой и Новой линиях). Экономическая жизнь в них во многом зависела от близости к театру военных действий. «Линейные станицы были более военными и более приспособленными к постоянной защите от кавказских горцев поселениями, чем черноморские курени». [17]

Казаки и вообще служило-военные элементы составляли там подавляющее большинство. Так, например, в Закубанском крае из общей массы переселенцев 58,9% приходилось на долю Кубанских казаков, 25,3% на долю казаков из других войск… и только 15,8% на долю государственных крестьян и других сословий. [18]

Факт преобладания казачьего элемента в сельском сообществе Кубанской области побуждает Ф.А. Щербину исследовать историю казачьего землевладения. Он отмечает, что земельная община прошла длинный путь внутреннего развития от войсковой земельной собственности до юртовой или общинно-земельной. [19] В основе этого процесса борьба между исторически сложившимися общинными устремлениями казачества и частнособственническими интересами его верхушечного слоя. Этот процесс подчиняется логике исторической необходимости. «Земельная община кубанских казаков сложилась в таких формах, какие указала казаку история, какие логически вытекли из естественных стремлений казака к возможно равномерному и справедливому пользованию общественными землями, какие обусловливались, наконец, общими экономическими требованиями культурного развития» [20]

Исследование Ф.А. Щербиной земельных порядков у Кубанских казаков носит профессиональный характер. Автор начинает с истории вопроса, события излагает в логической последовательности опираясь на индуктивный метод. Он ссылается на законодательные акты и статистические данные, делает широкие обобщения. Необходимо отметить хороший литературный язык работы.

Массовое переселение восточнославянских этносов из внутренних губерний России на Северный Кавказ неизбежно порождало проблему их взаимодействия с коренными жителями. Важным ее аспектом является изучение зон культурного обмена в проблемном поле интеллектуальной истории сотрудниками регионального научно-образовательного центра «Новая локальная история» на базе СГУ. Аграрный характер края объясняет пристальный интерес исследователей к социокультурным контактам в сельском сообществе.

Историографический интерес в этом отношении представляет работа северокавказского историописателя Я.П. Дубровы «Быт калмыков Ставропольской губернии до издания закона 15 марта 1892 года». В своем очерке автор , опираясь на фактический материал добытый им в течении шести лет почти безвыездной жизни среди калмыков Больше-Дербентовского улуса, описывает их социально-экономическое положение. Он обращает внимание читателей на то, что массовое переселение русских крестьян в калмыцкую степь и бездушное отношение местной администрации и знати привело к обезземеливанию и обнищанию калмыков. Из двух миллионов ста тысяч десятин калмыцкой степи у них осталось только около пятисот тысяч десятин. [21] Переселенческий напор был так велик, что «русские села, захватив «чужую землю», не только плотно прижались к калмыцким кочевьям, но сумели врезаться, что называется, в самое сердце их». [22] В конечном счете калмыки были вытеснены в бесплодную степь, что не способствовало установлению дружественных связей с переселенцами.

С другой стороны, совместное проживание в непосредственной близости друг от друга не могло не привести к взаимопроникновению культур. Особенно наглядно это проявлялось в сфере быта. Так, например, богатые калмыки, обустраивая свой быт, стали обзаводиться избами и даже домами. Однако большая часть калмыцкого населения предпочитала жить в кибитках, хотя и была знакома с русскими избами и понимала преимущества последних. Я.П. Дуброва обясняет это « главным образом боязнью того, что если народ бросит кибитки и перейдет в избы, то вслед за этим сразу «без разговоров», всех выкрестят, отнимут землю, припишут к крестьянским обществам и запретят называться калмыками» [23] Он искренне сожалеет о том, что забитость и невежество этого кочевого народа тормозит дело сближения с крестьянским населением и занятие земледелием. Очевидно, что автор очерка разделяет общепринятое в исторической науке представление о стадиальном развитии общества и связывает прогресс с переходом от кочевого к земледельческому типу хозяйства.

Яркие бытовые зарисовки историописателя убедительно иллюстрируют отсталость и бедственное положение калмыков. «По внешнему своему виду он (калмык) грязен до невозможности, грязно и все то, что есть у него в домашнем обиходе. Посуда никогда не моется и не вычищается, если ее не вылижут собаки». [24 ]

В зонах культурного обмена устанавливались и хозяйственные связи. Справедливости ради следует отметить, что серьезным препятствием в этом деле было стремление крестьян вытеснить калмыков с их земли и затаенная в связи с этим враждебность к ним последних. Однако экономическая необходимость брала верх над чувствами. «Что касается паев в степной части земельных дач, - пишет Я.П. Дуброва, то разрабатываются они частью самими калмыками, всегда с непременным участием крестьян, частью сдаются последним под распашку на известных условиях.» [25] Автор очерка описывает также случай, когда во время голода калмыки спасли свой скот в соседних крестьянских селах и расплатились с крестьянами за зимовку уступкой части своих покосов и пахотных паев.

Нарратив Я.П. Дубровы носит историко-публицистический характер. Он имеет внутреннюю логику построения, отличается высоким эмоциональным накалом и хорошим литературным языком, что характеризует автора как талантливого писателя-публициста. В многостраничном ( 239 страниц ) труде историописатель редко апеллирует к историческим источникам и не перегружает материал историческими выкладками. Ориентируясь на массового читателя, он избегает излишней наукообразности и, тем самым отличается от позитивистски ориентированных исследователей.

Таким образом, анализ текстов северокавказских историописателей позволяет сделать вывод о том, что их представления об истории возникновения и формирования сельского сообщества в регионе были обусловлены влиянием идей прогресса и стадиальности в развитии социума, позитивизма и евроцентризма. Причем эти характерные признаки общественного сознания и научного мышления того времени своеобразно преломлялись в трудах исследователей будучи обусловленными специфическими особенностями локальной истории.

1. Колесникова М.Е. Краеведческая исследовательская практика XIX в.: Программа статико – этнографических описаний населенных мест Кубанской области Е.Д. Фелицина. Новая локальная история: Сборник научных статей. Выпуск 3. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. С. 116 – 117.

2. Бентковский В.И. Заселение западных предгорий главного Кавказского хребта. Кубанский сборник. Труды областного статистического комитета, издаваемые под ред. Е.П. Фелицина. Т.1. Екатеринодар, 1888. С. 78.

3. Там же. С. 68.

4. Там же. С. 68.

5. Там же. С. 38.

6. Там же. С. 77.

7. Прозрителев Г.Н. Очерк жизни и деятельности И.В. Бентковского. Ставрополь, 1908. С. 18.

8. Там же. С. 11.

9. Бентковский В.И. Крепостная колонизация в бывшей Кавказской ныне Ставропольской губернии. – Ставрополь; б.г. С. 1.

10. Там же. С. 2-3.

11. Там же. С. 5.

12. Прозрителев Г.Н. Первые русские поселения на Северном Кавказе и в нынешней Ставропольской губернии. Сборник сведений о Северном Кавказе. Т.7. Ставрополь., 1912. С. 4.

13. Там же. С. 6.

14. Там же. С. 7.

15. Щербина Ф.А. Земельная община Кубанских казаков. Кубанский сборник. Т. II. Екатеринодар, 1891. С. 207

16. Там же. С. 16.

17. Там же. С. 23.

18. Там же. С. 27.

19. Там же. С. 30.

20. Там же. С. 207.

21. Дуброва Я.П. Быт калмыков Ставропольской губернии до издания закона 15 марта 1892 года. Казань, 1898. С. 31.

22. Там же. С. 27.

23. Там же. С. 50.

24. Там же. С. 53-54.

25. Там же. С. 225.